Великая Отечественная война. Оборона Кавказа. Тайна Марухского ледника.





Эта статья составлена из ранее опубликованных очерков и отрывков из книг…

Составители: Герман Андреев – врач, МС СССР.

Владимир Пестов – экономист, КМС СССР.

Андреев Г.

О Великой Отечественной войне сказано и написано бесконечно много – и романы, и воспоминания, и фильмы, т.д. Мы, кажется, все знаем об обороне Ленинграда, о Сталинградской битве, о Курской дуге и других сражениях. Но об обороне Кавказа написано как-то скудно, отдельные фрагменты, эпизоды, из которых трудно сложить общую картину. А ведь в стратегических планах Гитлера Кавказ занимал громадное и особое место. Ему нужна была нефть Баку, выход в Иран, вовлечение в войну как союзника Турции.

Готовя подборку статей для главы о войне, нам как альпинистам хотелось обратить ваше внимание не только и даже не столько на значимость этой обороны, сколько на подвиг людей его совершивших в необычайно суровых и сложных условиях. Ведь защищали Кавказ, в основном, люди не только не подготовленные к войне в горах, но даже не представлявшие, что это такое, впервые их увидевшие.

…Кого заинтересует эта тема с документальной точки зрения, рекомендуем, в первую очередь книгу А. Гречко «Оборона Кавказа».

Оборона Кавказа проходила по широкой линии фронта – от Новороссийска до Моздока. На этих плацдармах в ходе изнурительных, кровопролитных оборонительных боев было остановлено наступление немецких войск. Об этих сражениях литературы много – и документальной, и художественной, и мемуарной.

Остановив врага на ключевых направлениях, наши войска в силу различных причин отступали по ущельям рек Зеленчук, Кубани, Баксан и др. до перевалов Главного Кавказского хребта. И здесь развернулись полные трагедий бои, в ходе которых наши немногочисленные соединения, не имеющие горной подготовки, стояли на смерть и не пропустили фашистов к морю, к бакинской нефти. Но об этой героической обороне написано мало. К их числу относиться две книги А.М. Гусева (От Эльбруса до Антарктиды, М., 1972; Эльбрус в огне, М., 1980) и книга Гнеушева В., Попутько А. Тайна Марухского перевала, М., Сов. Россия, 1971. Именно эта – последняя книга, в которой собраны воспоминания участников боев, получила широкий отклик среди всего советского народа и пробудила массовое движение по проведению походов и слётов на перевалах и сооружению на них памятников, памятных досок, и обелисков. К сожалению, сейчас это движение забыто, и памятники в основном стоят заброшенные, кроме одного – о чем читайте ниже.

Мы, как альпинисты, провели много сезонов в горах Кавказа и прекрасно понимаем – в каких нестерпимо тяжелых условиях сражались наши старшие товарищи. Преклоняемся перед их подвигами. В год 60-летия Великой победы их светлой памяти мы посвящаем эти страницы.


Беззаветную отвагу и самоотверженность проявили советские воины в боях за перевалы. В начале января 1943 г. войска 46-й и 37-й армий перешли в общее наступление. Стремительно продвигаясь по предгорьям Кавказа, 37-я армия в ночь на 16 января 1943 г. перерезала южнее г. Черкесска Военно-Сухумскую дорогу и продолжала гнать фашистов. Гитлеровские войска на перевалах оказались в катастрофическом положении. В условиях суровой высокогорной зимы, взрывая тропы, склады и канатные дороги, попадая под лавины и камнепады, фашистские «альпийцы», бросая тяжелое вооружение, минируя все, что не успели уничтожить, поспешно отступили. Перевалы были очищены от фашистов.

В память об отважных защитниках перевалов Кавказа на оживленной туристской трассе Черкесск - Домбай, на северной окраине шахтерского поселка Орджоникидзевский Карачаево-Черкесской Республики, сооружен музей-памятник .



Мемориал включает комплекс сооружений по обеим сторонам автотрассы: железобетонное здание музея в форме круглого дота диаметром 11 м, высотой 5 м на пандусе, рядом братская могила. На противоположной стороне - стелы-бойницы высотой 10 м, между стелами и у братской могилы горит Вечный огонь.

Стелы соединяются со зданием музея железобетонными надолбами разного размера, символизирующими подвиг воинов, заслонивших собой Кавказские горы. В музее развернута экспозиция, рассказывающая о боях за высокогорные перевалы Кавказа. Памятник открыт 2 ноября 1968 г. Авторы памятника - архитекторы В. Давитая, А. Чиковани, скульптор Г. Каладзе.

Мы, как альпинисты, провели много сезонов в горах Кавказа и прекрасно понимаем – в каких нестерпимо тяжелых условиях сражались наши старшие товарищи. Преклоняемся перед их подвигами. В год 60-летия Великой победы их светлой памяти мы посвящаем эти страницы.



Пестов В.

В семидесятые годы прошлого века советскими и американскими киномотаграфистами был создан многосерийный документальный фильм «Неизвестная война». Такое парадоксальное название носил фильм о самом глобальном событии ХХ века потому, что для населения США война советского народа с фашистской Германией со всем её трагизмом, неисчислимыми разрушениями и гибелью миллионов людей на полях сражений и мирных жителей была второстепенным эпизодом Второй мировой войны. Они знали и были уверенны в другом – победу над фашистской Германией одержали союзники (США, Англия) благодаря открытию 2-го фронта в Европе. Фильм имел громадный мировой резонанс. Я понимаю, что аналогия, о которой я сейчас скажу, несоизмерима по значимости самим событиям, но считаю, что по существу она правомерна. А заключается она в том, что битва за Кавказ (такое распространенное название она получила в литературе о ВОВ) для нашего народа тоже была «неизвестной войной». Она носила, как бы локальный характер, без масштабных боев, без впечатляющих потерь (да там тоже погибали солдаты – несколько десятков тысяч, а не сотни тысяч, как под Сталинградом), жертвы и лишения мирного населения несравнимы с потерями и лишениями населения блокадного Ленинграда. И стратегически на исход ВОВ битва за Кавказ вроде бы не имела значения. Мы знаем, что этапными, «переломными» в войне были битвы под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге и др. История не имеет сослагательного наклонения. Но можно представить результаты выхода немецких войск за Кавказский хребет – Бакинская нефть, в которой остро нуждалась ударная сила фашистской армии – танки, вступление в войну Турции на стороне Германии и т.д. О том, что именно такими были стратегические планы Гитлера, читайте в книге «Совершенно секретно! Только для командования»: М., «Наука», стр. 375-388.

О том, какой ценой отстояли перевалы, какой героизм и самоотверженность были проявлены в полной мере, знают только те, кто там воевал. Но сами они мало об этом писали и говорили, и подвиг их оставался как бы забытым…



Я бы хотел поделиться некоторыми личными воспоминаниями. Родился я в Ленинграде, здесь жили мои многочисленные родственники, но войну я встретил в небольшом, цветущем и уютном городе Армавире. Отец уже в июле был мобилизован, ушел на фронт и погиб в бою под Ростовом-на-Дону в 1942 г. Мама работала, а я и сестра (старше меня на 4 года) ходили в школу. Конечно, мы жили войной, испытали все её тяготы (недоедание – основной продукт кукуруза и мозоли на руках от самодельной крупарушки, на которой её мололи), «похоронки», которые получали соседи (и которая, как я уже отмечал, не миновала и нас). Но пока война шла далеко и знали мы о ней только то, что говорили по радио – героически сражался Ленинград, фашисты разгромлены под Москвой, отступаем на заранее подготовленные рубежи, и из газет – где описывались подвиги наших солдат и злодеяния врага. И мы непоколебимо верили – еще немного и враг побежит. В марте-апреле 1942 г. к нам в Армавир из блокадного Ленинграда приехала мамина сестра с полуторагодовалой дочкой. Она мало что рассказывала. Но ведь она проехала через всю страну, где шли бои!

И вдруг летом 1942 г. немцы захватили Харьков, затем Ростов.

Это уже рядом. Началась паника, люди стали уходить и уезжать кто - куда. Но Ростов наши отбили и маме на работе приказали – работать и никакой паники, а то…

И опять же вдруг где-то в июле в обычный спокойный, солнечный день над городом появилось много самолетов с крестами и началась бомбежка. В несколько минут центра города не стало, одни руины (они стояли до начала 50-х годов).

А потом августовской ночью потянулись солдатские повозки и нам сказали, что немцы идут следом. Мама схватила какие-то вещички, нас с сестрой и мы пошли из горящего города под грохот пушек. Дошли до хутора Синюха, дальше идти не было сил, да и неизвестно куда. Где-то в середине сентября заскочил немецкий патруль, с опаской похватали кур, свиней и скрылись.

В октябре мы вынуждены были вернуться в Армавир. Город затих, жители выходили из домов только днем, по улицам ходили немецкие солдаты – уверенные, хорошо обмундированные и говорили: «Сталинград – капут», «Москва – капут». Жизнь замерла. Но в ноябре опять начались бомбежки – теперь бомбили наши самолеты.

И опять же вдруг в начале января среди немцев началась какая-то суета, пропала самоуверенность.

Но войск было много – танки, артиллерия, автомашины с солдатами. Весь день они шли нескончаемым потоком – спокойно, размерено, и казалось, им ничего не грозит. А под утро в окно тихо постучали – и шепот: «Немцы здесь есть?». Выскочили на улицу – наши бойцы – кто в полушубках, кто в потрепанных шинелях. А немцы? От вчера еще необозримого, мощного потока техники и людей не осталось и следа. Как бывает весной – еще утром лежит плотный снег, а ночью его смыло дождем и унесло весенними водами. Утром перед глазами совсем другая картина и тебя охватывает легкое, необъяснимое чувство – зима и все трудное прошло, впереди весна, тепло, солнце…

Я пишу об этих детских воспоминаниях только потому, что для меня они как-то изнутри объясняют героизм и прозу обороны Кавказа. Немцы шли уверенно, упоенные победами и не встречали мощного организованного сопротивления. Но танки и техника встала в горных ущельях, а специально подготовленные, обученные и экипированные горные егеря дивизии «Эдельвейс» не смогли одолеть неподготовленных, плохо одетых, голодных наших красноармейцев, которые, сражаясь на своей земле, отстояли Родину.

Когда я занялся альпинизмом и в пятидесятые годы побывал на перевалах Клухор, Донгуз, Бечо, в ущельях Накры, Аксауты, Гвандры и, видя там следы войны, я попытался представить общую картину этих боев. Расспрашивал Е. Белецкого, Ю. Одноблюдова, Н. Гусака, разговаривал с жителями горных сел. Конечно, я прочитал много литературы о войне и знаю какую роль сыграли в битве за Кавказ победа под Сталинградом… Но вот этот обыденный подвиг людей отстоявших Кавказ вызывает удивление, восхищение и преклонение.

Спасибо Вам всем! И вечная память павшим!


Источник:

Комментарии (36)

Всего: 36 комментариев
  
#15 | Анатолий »» | 12.06.2014 13:22
  
2
На Клухорском перевале.

Части дивизии "Эдельвейс", прорвавшиеся на Клухорский перевал через партизанские заслоны, сдерживались силами только одного первого батальона 815-го полка. Преимущество было на стороне противника, и он захватил самые высокие и выгодные точки перевала и прорвался к его южным склонам. Это и вынудило командование срочно перебросить с Марухского перевала 3-й батальон 808-го полка, который был в оперативном подчинении командира 810-го полка майора В. А. Смирнова.

На место боев в августе прибыл командир 3-го стрелкового корпуса генерал К. Н. Леселидзе. Командующий 46-й армией генерал В. Ф. Сергацков дополнительно направил на перевал из Батуми 121-й горнострелковый полк 9-й горнострелковой дивизии вопреки приказу уполномоченного Ставки Берия. 815-м полком командовал майор А. А. Коробов. Мы нашли Коробова в Сухуми, где он поселился, выйдя в отставку после тяжелой болезни. Во дворе тихого его дома на окраине города, под деревьями, отягощенными осенними плодами, мы беседовали с ним через двадцать лет после этих боев.

- После захвата немцами перевала, - говорил Коробов, -пришлось серьезно подумать о более удобных для обороны позициях. Они были хорошо подготовлены. И с тех позиций немцы уже не смогли нас сбить. А вскоре подкрепление мы начали получать, правда, не со стороны Марухского перевала - подразделения майора Смирнова не смогли к нам пробиться. Пришел к нам 956-й артиллерийский полк, несколько подразделений 155-й стрелковой бригады, 121-й горнострелковый полк под командованием майора Аршавы, а также специальные горнострелковые и альпинистские отряды.

Вспоминал Александр Анатольевич, что у немцев оборона была тоже построена крепко, в два эшелона. Особенно донимала наши позиции одна высота, на которой собрались довольно крупные силы фашистов. Ни ночью ни днем по существу наши подразделения не могли скрытно провести ни одного маневра. И решили тогда уничтожить эту высоту с теми, кто на пей находится.

В абсолютной тишине, с необыкновенными предосторожностями закладывались под высоту пуды аммонала. Ничего не подозревали егеря до самого того момента, когда мощный взрыв потряс горы.

- Рвануло так, что камни аж на наши штабы посыпались...

На переднем крае фашистов началась паника. А рота автоматчиков во главе со старшим лейтенантом Воробьевым, поддержанная другими подразделениями, уже смяла их и пошла дальше. Гнали немцев метров восемьсот, заняли их позиции и привели пленных.

- Солдаты у меня были отличные,-сказал вдруг Коробов и улыбнулся как-то грустно.- Ведь не в курортных условиях воевали, казалось, и огрубеть могли бы, растерять человеческое тепло, ан нет. Заботились друг о друге вдвойне внимательно. Помню, в первые дни боев был начальником штаба

Николай Георгиевич Каркусов (Бывший инструктор-пропагандист 956-го артиллерийского полка, воевавший на Клухорском перевале, ныне офицер запаса И.Е. Пухаев сообщил нам, что Каркусов уже не смог вернуться на фронт и до конца войны служил на ответственных постах в системе ЗакВО. С 1946 года он работал военным комиссаром Юго-Осетинской автономной области. Пулю, застрявшую в легких, не удалось извлечь, рана подтачивала здоровье Николая Георгиевича, и в 1948 году он умер. Похоронен в городе Цхинвали). Он, по-моему, был выпускником Бакинского пехотного училища, и в полк пришел совсем молодым. В те дни довольно часто возникали сложные ситуации. Во время одного боя оказался окруженным и штаб полка. Я как раз был в батальоне, и Каркусов принял решение пробиться со взводом охраны из окружения и спасти знамя полка.

В этом бою он получил тяжелое пулевое ранение. Его вынесли, положили на самодельные носилки из хвороста, приспособили к ним двух лошадей - одна впереди, другая сзади - и лишь три дня спустя доставили в село Захаровку, где был полевой госпиталь. Мы представили его к награде, и он вскоре был награжден орденом Красной Звезды. Куда девался после госпиталя, не знаю, потому что лежал он долго в разных госпиталях, а война шла...

Александр Анатольевич поинтересовался, когда мы его разыскали после выхода первой книги, какие судьбы стали нам известны. Мы рассказали о судьбе Швецова и Родионова, спросили в свою очередь, не помнит ли он этого случая.

- Помню, что случай самочинного расстрела был, а деталей так и не знаю.

Он помолчал, обхватил широкими коричневыми ладонями колени, сидел, слегка раскачиваясь.

- М-да... Разное бывало в те дни. Берия мне на перевал тоже звонил, спрашивал, как дела. Ничего, отвечаю, только жрать нечего да боеприпасов маловато. Стрелять нечем. "Держитесь",-говорит и повесил трубку. Вскоре после этого особист армейский приехал, интересоваться начал тем, что нет происшествий у меня никаких. Так прямо и сказал: "У тебя что - хорошо все? Почему происшествий не даешь?" - "А нету,-отвечаю,- вот и не даю. Когда будут,- доложу".

Так и уехал ни с чем. Надо сказать, что берии бериями, а от людей многое зависело. У меня в полку оперуполномоченный был кубанский казак Кураков, прекрасный человек, настоящий коммунист. Никого понапрасну в обиду не давал...

Уже вечерело, когда мы расставались. Сумерки заполнили сад, желто-оранжевые плоды хурмы стали темными и тяжелыми, в синеватый туман одевались недальние горы. Мы уходили но тихой улице Сухуми, а у калитки стоял и смотрел нам вслед грузный, высокий человек. Он был похож на мастерового, отдыхающего после работы... (Год спустя после нашей встречи Александр Анатольевич Коробов скончался от сердечного приступа и был похоронен на Сухумском кладбище, там, где похоронен командир 121-го горнострелкового полка майор Аршава, погибший на Клухорском перевале)

Наши встречи и переписка с участниками боев на Клухорском перевале на этом не закончилась, разумеется. Друзья-журналисты из Грузии сообщили нам, что отыскался бывший комиссар батареи 256-го артиллерийского полка Александр Самуилович Андгуладзе. Проживает он сейчас в городе Боржоми и работает там на стекольном заводе. Мы тотчас написали ему письмо и вскоре встретились с ним.

Александр Самуилович рассказал, что в последних числах августа 3-й дивизион 256-го артполка 9-й горнострелковой дивизии, располагавшейся в районе Батуми, был передан в распоряжение 956-го артполка 394-й стрелковой дивизии и быстро был переброшен на Клухорский перевал...

Вот это удача! Генерал Сергацков говорил нам в Москве, что, кроме полка целиком, в 9-й дивизии были еще подразделения, находившиеся в резерве, которые он направил на перевалы. Но какие именно подразделения, он вспомнить не смог. И вот наконец есть человек, который помог выяснить это.

...- Нашим дивизионом командовал майор В. Калинин - очень талантливый, энергичный и опытный офицер... Была ночь, когда мы прошли Сухуми. Из-за воздушной тревоги город погрузился во мрак. На высотах вокруг города вспыхивали залпы зенитных батарей и лучи прожекторов, которые не давали возможности немецким бомбардировщикам прорваться к Сухуми...

...Вот и передовая линия фронта. Тут выяснилось, что 815-й полк в результате тяжелых боев потерял большое количество личного состава, но продолжает сдерживать опытного и хитрого врага, каким являлась дивизия "Эдельвейс". Приход нашего дивизиона несказанно обрадовал бойцов полка.

- Теперь мы стукнем фрица! -говорили они. Мы быстро заняли огневые позиции и вступили в бой. продолжавшийся около десяти суток. Позиции наши не были такими удобными, как у немцев: нам приходилось стрелять снизу вверх. Но в результате этого многодневного боя продвижение фашистов было приостановлено, и, таким образом, была выполнена первая часть задания командования. Второй частью этой задачи являлось постепенное оттеснение немцев к вершине перевала и дальше...

Александр Самуилович при нашей встрече многое рассказал о боевых эпизодах, о своих товарищах. Один эпизод, который и сам Андгуладзе считает "самым значительным", нам хочется тут привести. Он заинтересовал пас и потому еще, что совсем незадолго до этого Коробов рассказывал нам в Сухуми о немецких автоматчиках, пробравшихся к нам в тыл. Именно о них и повел речь Александр Самуиловпч. Только свое повествование он начал с того, что вспомнил о начале задуманной ранее операции нашего командования. Выполнение плана операции началось в четыре часа утра артиллерийской подготовкой, в которой участвовала и батарея майора Калинина. За час только эта батарея выпустила по врагу около двух тысяч мин. Враг подозрительно быстро открыл ответный интенсивный огонь, и эта дуэль продолжалась до тех пор, пока в тылу наших батарей ни разгорелась автоматная стрельба. Как после выяснилось, операция нашего командования случайно совпала по времени с операцией командования дивизии "Эдельвейс". Именно в то утро немецкие автоматчики пошли в тыл нашим подразделениям с заданием уничтожить их и освободить дорогу на Сухуми. Гитлеровцам, уверенным в счастливом исходе дела, выдали лишь суточный паек, сказав, что все остальное, вплоть до прекрасного грузинского вина, они получат на берегу теплого моря, среди пальм и цветов.

Группы немецких автоматчиков просочились чуть ли не к штабу дивизии, и всюду завязался бой. У штаба дивизии их встретили курсанты Сухумского училища, в других местах - подразделения 815-го полка (Здесь память немного подводит А. С. Андгуладзе. Безусловно, в разгроме группы немецких автоматчиков участвовали и другие подразделения, но косвенно. Непосредственно же уничтожением гитлеровцев занимался подоспевший к этому времени 121-й горнострелковый полк 9-й горнострелковой дивизии и отряд альпинистов, о которых расскажет несколько позже А. М. Гусев), а наши артиллерийские части помешали немецкому наступлению с фронта и тем самым лишили вражеских автоматчиков поддержки. В результате яростного сражения вражеские автоматчики были уничтожены, а некоторые взяты в плен.

Андгуладзе лично участвовал в допросе одного молодого немецкого автоматчика. Тот держался высокомерно, на вопросы отвечал, гордясь своей принадлежностью к дивизии "Эдельвейс".

- Мне двадцать лет, - говорил он. - В сороковом году я окончил школу. Затем по приказу фюрера прошел военную подготовку в Австрии, а после стал солдатом.

Он глубоко верил в то, что Гитлер выиграет войну. После войны он собирался вернуться в Германию продолжать образование и стать инженером.

...Я спросил его:

- Гитлер капут?

- Найн! - вскричал он рассерженно и вскочил со стула.

Он ошибся, этот молодой, одураченный геббельсовской пропагандой немец. С тех пор прошло более двадцати лет. И весь мир теперь знает, какая участь постигла гитлеризм.

Старая пословица гласит: "Друзья познаются в беде". Лишний раз она подтвердилась в бою, о котором идет речь. Когда немецкие автоматчики осыпали батарею градом пуль, был смертельно ранен младший сержант Якунин. Он упал на взгорке. Пули буквально пахали землю вокруг него. Кахетинец Экизашвили прыжками добрался к нему и попытался спасти, но сам получил тяжелое ранение. Кумык Курмышов, также под пулями, поднял себе на плечи раненого разведчика Абохадзе, вынес его из опасного места и надежно укрыл в расселине скал. Героически сражались все наши подразделения. В этом бою героически погиб командир 121-го горнострелкового полка майор Иван Иванович Аршава. Его посмертно наградили орденом Ленина. Сам Андгуладзе получил тогда орден боевого Красного Знамени. Младшие лейтенанты Грачев и Шульга, лейтенант Сисенко награждены были орденами Красной Звезды, а бойцы Гогичаишвили, Гогуа, Курмышов, Экизашвили и другие получили медали "За отвагу".

Позднее эта батарея, в которой служил Андгуладзе, спустя некоторое время была послана на помощь воинам, защищавшим Марухский перевал. Из рассказов других участников боев мы знаем уже, что она оказала им существенную помощь...

Рассказ Александра Самуиловича дополнил майор запаса Петр Дмитриевич Емельянов, тоже житель города Боржоми, в прошлом комиссар отдельной роты химзащиты. Теперь, спустя много лет, когда в районе Северного Марухского ледника были обнаружены остатки химических снарядов гитлеровцев, к счастью, оставшихся неиспользованными, мы понимаем, что такие роты нужны были нашим войскам. Он рассказал о штабе дивизии.

Командный пункт командира дивизии располагался в селенье Генцвиш.

Большая роль в обороне Клухорского перевала принадлежит храброму и деятельному офицеру, начальнику штаба дивизии майору Т. М. Жашко (Тихон Макарович Жашко, подполковник в отставке, проживает ныне в Москве, работает начальником отдела кадров одного из заводов). Командир дивизии подполковник Кантария страдал болезнью сердца, высокогорный, разреженный воздух приводил его к мучительным приступам. Находившийся в то время в Чхалте командир корпуса генерал Леселидзе приказал ему через связного офицера связи сдать дивизию начальнику штаба Жашко, а самому отправиться в госпиталь.

Несколько слов о самом генерале К. Н. Леселидзе. Бывший член Военного совета 46-й армии Г. Г. Санакоев, проживающий сейчас в Тбилиси, вспоминает, что это был скромный человек и храбрый воин. Если обстановка на фронте усложнялась до предела, он приезжал на передовую и лично руководил боями. Так было и в районе Клухорского перевала. Участие в бою генерала Леселидзе сильно подняло моральный дух бойцов, изнемогавших от усталости.

- Памятен мне и такой случай, - говорит Санакоев. - В первых числах февраля 1943 года, уже под Майкопом, мы готовили наступление. Оно назначено было в шесть утра, и участвовали в нем одна стрелковая бригада и две дивизии, в том числе 9-я дивизия, не имевшая тогда большого боевого опыта.

Была туманная и дождливая ночь. В два часа ко мне позвонил Леселидзе и сказал:

- Думаю поехать в девятую, проверить готовность.

- Ничего там не случится, - говорю, - командиры опытные. Да и ехать в такую погоду не на чем.

- Ну, тогда пешком пойдем. Собирайся. Взяли с собой двух автоматчиков и пошли. Идем и сбиваемся с дороги, потому что тьма-тьмущая в ущельях, не видно ничего вокруг. Правда, и тихо было, так что в одном из ущелий, в глубине его, вдруг услышали мы разговор, а на каком языке говорят - непонятно. Спрашиваем громко: кто такие. В ответ автоматные очереди. Леселидзе называет себя и приказывает немедленно подняться и подойти.

Через минуту подошли два солдата связиста, извинились, Мы, говорят, думали, что немцы...

- Ладно, - мирно сказал генерал. - Хорошо, хоть но постреляли. Ведите пас в дивизию...

Интересные сведения о семье генерала Константина Николозовича Леселидзе мы обнаружили в одной из статей газеты "Вечерний Тбилиси". Вот о чем писал автор корреспонденции Л. Долидзе.

"Как солнце в капле воды, отразилась счастливая жизнь Советской Грузии в этом небольшом селе, раскинувшем свои богатые владения па зеленых холмах живописной Гурин... Неузнаваемым стало село, но лишь один его участок остался нетронутым. Это - ревниво оберегаемый всеми жителями, чуть покосившийся от времени деревянный домик, где жила семья Леселидзе..."

Тяжелой была жизнь до революции у таких бедняков, каким был Николоз Леселидзе. Потому и пришел он сознательно к людям, готовившим революцию, в ряды батумского пролетариата. Позже Леселидзе стал одним из руководителей Озургетского (ныне Махарадзевского) ревкома, принимал участие в известном Насалиральском бою с царскими карателями. За революционную деятельность Николоз был сослан в Сибирь, и нелегко пришлось маленьким сыновьям его, пока не пришла в Грузию родная Советская власть.

Подросшие к тому времени трое братьев - Датико, Константин и Виктор - сразу же вступила в ряды Красной Армии. С первых дней Великой Отечественной войны они, а также и самый младший брат, Валериан, начали сражаться в первых рядах защитников страны.

Полковник Константин Леселидзе и его артиллеристы громили врага и во время отступления так, словно перевес сил уже был на нашей стороне. Вот как говорится об этом в наградном листе, датированном 31 июля 1941 года:

"Артиллерийский корпус под непосредственным руководством полковника Леселидзе Константина Николозовича уничтожил свыше 100 танков противника. В наиболее ожесточенных боях (под Минском, у Волмы, на реках Березине и Днепре) храбрый командир руководил расстрелом фашистских танков непосредственно на огневых позициях".

Как видим, личная храбрость в боевой обстановке была привычной для Леселидзе еще и до сражений на Кавказе. Когда в конце октября 1941 года гитлеровские танки вплотную подошли к Туле, умелость и решительность Константина Николозовича по-существу спасла город. Бойцы и командиры, кому довелось воевать под его руководством, говорили в те дни, что генерал Леселидзе управляет артиллерией, как дирижер оркестром.

Потом был Кавказ, а после него весной 1943 года Леселидзе командует особой 18-й десантной армией и очищает Кубань от гитлеровцев. В сентябрьские дни во взаимодействии с частями Черноморского флота эта армия штурмует Новороссийск и после пяти дней кровопролитных боев овладевает им.

Позднее генерал-полковник Леселидзе командовал частями, входившими в состав Первого Украинского фронта. 21 февраля 1944 года он погиб в бою. Тело его было перевезено в Тбилиси и там с большими воинскими почестями захоронено.

Вряд ли можно переоценить значение боевых действий 121-го горнострелкового полка, в состав которого входил и отряд альпинистов. Этот полк, посланный на перевалы распоряжением Сергацкова, прибыл на Клухорский перевал, как нельзя более во время - в августе 1942 года. 815-й полк в жестоком единоборстве с мощными силами противника буквально истекал кровью и медленно отходил от перевала. Помощь подоспела, когда отдельные подразделения фашистов пытались пройти по скалистым гребням боковых хребтов, чтобы охватить наши войска с флангов. В числе тех, кто пришел на помощь, был и Александр Михайлович Гусев, заслуженный мастер спорта СССР по альпинизму. Мы встретились в Москве. Он-то и сообщил нам подробности о действиях 121-го горнострелкового полка и альпинистов в районе Клухорского перевала.

Еще задолго до войны Александр Михайлович много занимался альпинизмом и уже тогда имел звание мастера спорта - звание заслуженного мастера спорта он получил уже во время войны за организацию горной подготовки войск и проведение боевых операций в горах.

Александр Михайлович был инструктором по альпинизму, зимовал на метеорологической станции на Эльбрусе и хорошо помнит, что вопреки мнению некоторых военных: "Нам на Эльбрусе не воевать", альпинисты не исключали возможности войны в горах и воспитывали молодежь под лозунгом: "Кто не растеряется в снежных горах - тот не струсит в бою". Когда началась война, инициативная группа альпинистов из Всесоюзной секции альпинизма обратилась в соответствующие организации с просьбой направить в горные соединения инструкторов альпинизма для горной подготовки. Генеральный штаб Красной Армии, разумеется, принял это предложение и сразу после этого около двухсот опытных альпинистов были переведены из различных частей, где они служили после мобилизации, в распоряжение штаба Закавказского фронта.

Альпинисты эти стали инструкторами срочно организованной в Закфронте школы военного альпинизма и горнолыжного дела, вошли также в качестве инструкторов в состав двенадцати специально обученных и экипированных отдельных горнострелковых отрядов, которые придавались соединениям, действующим на перевалах. Эти альпинисты, кроме того, вошли в состав альпинистского отделения, созданного при штабе Закфронта для общей организации обучения и непосредственного участия в обороне Главного Кавказского хребта. Были составлены наставления и памятки о правилах движения в горах, обеспечивалась работа службы безопасности высокогорных гарнизонов в зимнее время.

Александр Михайлович Гусев, один из активных членов инициативной группы, был послан в 9-ю горнострелковую дивизию, которая, как мы помним, располагалась в начало 1942 года на турецкой границе, в районе Батуми. Это обстоятельство, вспоминает Александр Михайлович, а также то, что командование дивизии - командир дивизии полковник Евстигнеев, комиссар дивизии Столяров и начальник штаба майор Мельников придавали самое серьезное значение горной подготовке, - обеспечило успешное развертывание работ по обучению личного состава дивизии правилам движения в горах.

К лету 1942 года из наиболее сильных альпинистов дивизии, солдат и офицеров была создана сводная рота на случай выполнения специальных операций в горах. Командиром этой роты был назначен Александр Михайлович Гусев. Но недолго пришлось ему командовать ротой. В августе, когда разгорелись бои на Марухском и Клухорском перевалах, Гусев и группа альпинистов-офицеров, хорошо знавших эти районы, подали рапорт в Военный Совет 46-й армии с просьбой направить их в действующие на перевалах части. Вскоре 121-й горнострелковый полк в спешном порядке уходил в район Клухорского перевала и Гусев, прощаясь с командиром полка майором Аршавой, надеялся воевать там вместе. Аршава обещал взять Гусева к себе на должность ПНШ-2, однако через два дня после того, как ушел полк, всех, кто подавал рапорт, вызвали в штаб армии и после непродолжительной беседы с членом Военного совета Емельяновым направили на перевалы с задачей "...обеспечения боя, разведки и консультации командования о местности в районе перевалов..." Таким образом, младший лейтенант Шпилевский был направлен на Мамисонскпй перевал, младшие лейтенанты Келье и Губанов на Эльбрусское направление, а Гусев, имевший в то время звание воентехника первого ранга, и младший лейтенант Гусак - на Клухорское направление в распоряжение штаба 394-й стрелковой дивизии.

Противник уже занял Клухорскпй перевал и потеснил 815-й полк к слиянию рек Гвандра и Клухор. Рядом с этим местом в сванском селении Генцвиш находился и штаб дивизии. Пройдя за сутки 70 километров и обогнав в пути 121-й полк, альпинисты прибыли сюда 27 августа. Штаб уже был полуокружен прорвавшимися в тыл наших частей немецкими автоматчиками, артиллерия и минометы врага обстреливали берег реки у поселка, где располагались наши батареи. Альпинисты едва успели доложить о cвоем назначении и о том, что на подходе 121-й горнострелковый полк, как были включены в круговую оборону, в которой участвовали н сами штабисты. Рядом рвались снаряды, в лесу слышались выстрелы - противник вел огонь по расположению штаба со скал и деревьев. Через два часа, подошли подразделения полка и с ходу вступили в бой под непосредственным руководством генерал-майора Леселидзе и майора Аршавы. Подразделения углубились в лес, альпинисты оставались в обороне штаба. Бой разгорался. Появились убитые и раненые, ковыляли пленные. Лишь к ночи бой начал стихать. Значительная часть прорвавшихся автоматчиков была уничтожена или захвачена в плен. 121-й полк, слившись с порядками 815-го полка, остановил противника чуть выше слияния рек Гвандра и Клухор.

На следующий день прибывшие альпинисты во время беседы с командованием предложили направить в тыл противника отряд, который, пройдя из ущелья Гвандры через хребет Клыч, нападет на немецкий штаб, располагавшийся, по всей видимости, неподалеку от "Южной приюта", места ночевки альпинистов, рядом с водопадом. Предложение было принято, и 30 августа альпинисты двумя отрядами в 25 и 50 человек приступили к выполнению плана. Александр Михайлович во главе отряда в 50 человек должен был пробиться через перевал Клыч, а отряд под командованием Гусака обязан был подняться на край гребня и прикрыть левый фланг, где предполагалось наличие групп корректировщиков противника. Эти действия по захвату вражеского штаба были согласованы также с действиями 121-го горнострелкового полка,

Операция началась с неудачи, так как вопреки данным нашей разведки на перевале Клыч оказался противник и перевал удалось очистить от него лишь к 9 сентября, когда пришло подкрепление, призом самому Гусеву с небольшой группой альпинисток пришлось подняться на вершину, господствовавшую над перевалом и огнем сверху ослабить сопротивление немецких горных стрелков.

В конце концов немцы не выдержали и начали отступать в главное ущелье, к дороге, к Клухорскому перевалу. Им удалось оторваться от наших частей и замаскировать свой отход. Да и сами наши части в этот момент не вели активных боевых действий, так как 121-й полк принимал позиции у ослабевшего в боях 815-го полка, который отводили на отдых и переформирование.

- Однако эта операция,- вспоминает Александр Михайлович, - стала началом нашего наступления на Клухорском направлении, подразделения 121-го горнострелкового полка продвинулись к месту соединения дорог, идущих с перевалов Клухор и Нахар. Дальнейшему наступлению теперь мешал противник, расположившийся на перевале Нахар и его южных склонах, ибо дорога на Клухорский перевал проходила влево под этими склонами.

Наш отряд, - говорит Александр Михайлович, - который стал именоваться альпинистским, отошел к штабу дивизии и больше уже не расформировывался. Моим помощником в отряде был назначен лейтенант Хатепов. Мы не расставались с ним до конца боев под перевалом. У меня остались самые лучшие воспоминания об этом опытном командире, отважном и спокойном в любой ситуации, и замечательном человеке. После он ушел в составе дивизии на другие участки фронта и, говорят, был тяжело ранен. К сожалению, я ничего не знаю о дальнейшей его судьбе, попытка найти его не удалась...

В основной состав отряда к тому времени входило 50 человек, но в зависимости от характера задания количество бойцов могло меняться, - в одном случае их становилось меньше, в другом - больше. В нахарской операции, о которой речь пойдет ниже, Гусев участвовал с минимальным количеством наиболее опытных альпинистов, потому что путь, избранный отрядом для выполнения задания, был технически сложен для многих.

Этот поход в тыл перевала Нахар из ущелья реки Гвандра затевался с целью посеять панику в расположении немецких войск. В момент, когда паника достигнет высшего предела, объяснили в штабе, части 121-го горнострелкового полка наймут перевал.

Гусев вышел с отрядом 12 сентября. А 14 сентября, в день штурма перевала, погода резко ухудшилась, пошел снег, сильно похолодало, начался буран. Пришел рассвет, мутный до непроглядности, и сколько не вглядывались альпинисты в ту сторону, где был перевал и откуда должны были прийти визуальные сигналы, ничего не увидели. Спуск в расположение немцев начали вслепую. Вскоре впереди себя услышали характерный шум передвигавшихся немецких подразделений и открыли огонь прямо на шум. Одновременно сквозь гул и свист ветра альпинисты услышали стрельбу и на перевале, где полк перешел в наступление. Сутки отряд бродил в тумане и в снегу и, лишь получив указание штаба, вернулись через хребет к своим, несколько человек оказались с обмороженными конечностями.

121-й полк вышел на одну из сторон гребня седловины и 19 сентября очистил от противника южные склоны. Потом он еще продвинулся вперед, но тут на пути его оказалась узкая теснина, сильно укрепленная гитлеровцами.

"В одни из этих дней,- вспоминает Александр Михайлович,- я прибыл в штаб, чтобы познакомиться с новым командиром дивизии, полковником Белеховым. Там я и узнал о гибели командира 121-го горнострелкового полка майора Аршавы и тяжелом ранении начальника штаба полка капитана Кожемякина. Стало тяжело и горько па душе..."

А полк между тем продолжал медленно вгрызаться в немецкую оборону. Командование полком в это время принял майор Агеев. Но продвижение давалось нам слишком дорогой ценой, платили мы за него жизнями многих бойцов, и потому отряду Гусева было предложено выйти на передовую и уничтожить огневые точки противника, расположенные на склонах теснины. На месте стало ясно, что выгоднее будет, если отряд зайдет в тыл немцам, оборонявшим теснину, из ущелья Симли-Мипари через отрог хребта, идущий с вершины горы Хакель. План этот был утвержден командиром дивизии, и операция началась. Через день отряд Гусева вышел на гребень и обнаружил, что с другой стороны на этот гребень поднимаются две группы немецких стрелков, численностью до 150 человек. Немцы в свою очередь стремились проникнуть в тыл наших войск. Встреченные сильным огнем отряда Гусева, немцы, неся потери, укрылись в скалах и в течение последующих четырех дней пытались выбить наших с перевала. Но к Гусеву начали прибывать подкрепления, вскоре отряд его вырос до трехсот человек.

Теперь, боясь за свои тылы (с хребта проглядывалась вся дорога от теснины до Клухорского перевала и ее можно было держать под огнем), противник ослабил свое внимание в теснине и установил мощный заслон против альпинистского отряда. А некоторое время спустя, нашим командованием была разработана операция по заходу с гребня в тыл немцам, продолжавшим оборонять теснину. Операция несколько задержалась из-за новой смены полков: в сентябре 121-й горнострелковый полк, доблестно исполнивший свой воинский долг, уходил на отдых, а на смену ему вернулся отдохнувший и пополнившийся 815-й полк.

Для непосредственного выполнения операции, ввиду ее сложности, отряду Гусева был придан отряд лейтенанта Воробьева. С этим и своим отрядом Гусев ночью должен был спуститься вниз, в ущелье и перекрыть его. Одна часть отряда должна была ударить на противника с тыла в самой теснине, другой вменялось в задачу не пустить немцев с перевала Клухор на помощь своим.

Для полной гарантии успеха требовалось выполнение еще одного условия. Надо было уничтожить заслон противника, стоявший под хребтом, выше дна ущелья, против наших позиций. После короткого совещания в штабе 815-го полка и в штабе дивизии решено было тайно подготовить к взрыву огромную скалу, нависшую над немцами. Осколки ее должны были похоронить егерей. В течение трех дней, маскируясь в полуденных облаках, Гусев с группой бойцов выкладывал тол в гранитные щели скалы. Потом она была взорвана. Операция прошла успешно. Она проходила с 12 по 14 октября. Немцы, оборонявшие теснину, частично были уничтожены, частично взяты в плен и лишь небольшой их группе удалось уйти. Вскоре 815-й полк прошел теснину и сменил альпинистов, заняв рубеж над перевалом. Здесь передовые части полка находились вплоть до ухода в Сухуми в декабре 1942 года, когда на смену ему прибыл 1-й отдельный горнострелковый отряд.

В середине ноября Гусев был отозван в Тбилиси, в штаб Закавказского фронта, где был назначен начальником альпинистского отделения, о задачах которого мы уже рассказали выше. В конце декабря ему была поручена организация глубокой разведки на Кавказском хребте, через ущелье рекп Секен, в районе перевала Морды, ведущего в верховье реки Кубань, на тропу, по которой немцы снабжали свой гарнизон на перевале Хотю-Тау и на Эльбрусе. Перед тем как отправиться туда с отрядом в 120 человек, Александр Михайлович дважды участвовал в авиаразведке над этим массивом хребта и над Эльбрусом. Вот, в частности, что говорится об этих полетах в наградной характеристике на инженера 3-го ранга А. М. Гусева, хранящейся ныне в Центральном архиве Советской Армии:

"...Т. Гусев совершил два боевых вылета на самолете Р-10 в качестве штурмана стрелка в районе Эльбрус - Клухорский перевал. Разведка дала данные о расположении и движении частей противника на перевалах, установила результаты бомбардировки на Приюте одиннадцати. В течение разведки дважды вступал в бой с наземными частями противника, расположившимися в Приюте одиннадцати и на северных скатах перевалов..."

Александр Михайлович подробно поведал нам, как развивались боевые события в дальнейшем, уже на земле.

Гусев участвовал в выполнении еще одного, весьма ответственного задания командования. Немцы, заняв Приэльбрусье, поставили на обеих вершинах Эльбруса своп флаги. Простояли они там недолго. В феврале 1943 года Гусев получил предписание возглавить операцию по снятию фашистских флагов с высочайшей горы Европы и установить там знамена Советского государства.

- ...Через Крестовый перевал, - вспоминает Александр Михайлович,- и затем через Нальчик и Баксанское ущелье мы добрались по разрушенным дорогам к подножью Эльбруса. На Эльбрусе к нашему отряду присоединились две группы, одна под руководством младшего лейтенанта Гусака, вторая под руководством лейтенанта Маренца. Обе эти группы были сформированы из состава частей, оборонявших перевалы Эльбрусского района. 13 и 17 февраля двумя группами под руководством Гусака и моим были совершены восхождения на обе вершины, и задание было выполнено: фашистские знамена с Эльбруса были сброшены и водружены красные советские флаги.

Летом 1943 года альпинистское отделение было расформировано, и Гусев вернулся к своей прямой военной специальности - был назначен начальником теоретического отдела Океанографического института, обслуживавшего Военно-Морской Флот. Ныне доктор физических наук, профессор Александр Михайлович Гусев заведует кафедрой в Московском государственном университете. Его часто можно видеть летом в горах Кавказа, где прошла его тревожная молодость...

Мы много получаем писем от читателей, в которых говорится об одном: надо как можно скорее собрать все останки воинов, погибших на перевалах и хребтах, в расселинах скал и ледниковых трещинах. Надо захоронить их с воинскими почестями. Недавно мы получили письмо из Армении от Маркосяна Григора Ашотовича. К письму были приложены три фотографии. На первой сняты три молодых человека, сидящих где-то среди горных осыпей, под могучей скалой. Двое впереди, один - типичный житель Сванетии - чуть позади. Они смотрят перед собой, на камни, развернутые в стороны, и на кости солдата, лежавшие под этими камнями. Две другие фотографии повествуют о том, как кости эти были бережно собраны, а затем похоронены с почестями в городе Ленинакане, на родине погибшего. На передней машине везли останки к кладбищу. На ней виден и портрет солдата - молоденького паренька с мужественным и спокойным взглядом. Кто же все эти люди? Вот что сообщает об этом автор письма, Григор Маркосян.

"Уважаемые товарищи! 22 июня 1964 года я получил письмо из селения Ажары Гульрипшского района Абхазской АССР, от жителя этого села товарища Чоплиани Карло. Вот оно: "Побывав на днях в районе боев около Нахарского перевала, я обнаружил могилу солдата и при нем листок в герметической коробке, указывающей на личность солдата и его адрес. Солдат - Маркосян Ашот Геворкович, уроженец Армянской ССР, из города Ленинакана, проживавший по адресу - Железнодорожная, 31, кв. 7, погиб в 1942 году в боях за Нахарский перевал. Останки его сохранены. Просим сообщить, интересует ли вас местонахождение могилы, я могу ее показать. Листок находится у меня..."

Я сразу же со своим братом отправился по указанному адресу. От Сухуми мы выехали на машине, а от селения Ажары пошло пешком километров сорок, к местам боев. Погибший солдат - мой отец. Листок, сохранившийся в солдатском медальоне, содержал адрес жены солдата - моей матери.

Подъем к местам был очень тяжелый. Мы подошли к самому краю ледника. Место, где нашли останки отца, было под скалой. Вблизи валялись стреляные гильзы, патроны, коробка от гранат, противогаз, полуистлевший перевязочный пакет. Таи же Чоплиани нашел медальон. Мы перевезли найденные останки в Ленинакан и здесь с почетом похоронили... Возможно, вы знаете кого-нибудь из участников боев, проходивших в районе Нахарского перевала. Может, кто-нибудь знает что-то о моем погибшем отце, который был рядовым солдатом. До войны он работал старшим бухгалтером Лепинаканского отделения железной дороги. Взят в армию в апреле 1942 года. Последнее письмо от него мы получили в августе того же года из Батуми. Он был коммунистом с 1926 года. В 1930 году участвовал в уничтожении бандитизма в Дилижане. Мы уверены, что он выполнил до конца свой долг солдата перед родиной..."

Судя по тому, что последнее письмо от Ашота Геворковича семья получила из Батуми, он служил, видимо, в том полку 9-й горнострелковой дивизии, который из резерва был отправлен Сергацковым на перевал. Возможно, и в самом деле еще отыщутся бойцы из этого полка, кто помнит солдата Маркосяна. Но случай этот говорит и о том, что горы хранят еще много тайн, и тайны эти ждут, чтобы их раскрыли. Трудно сказать, какие находки еще ожидают нас, о каких подвигах и судьбах мы услышим…

Когда в сентябре бои на Клухорском направлении закончились и большинство подразделений были отправлены оттуда на другие участки фронта, перевал остался охранять 1-й отдельный горнострелковый отряд. И хотя бойцы уже не испытывали такой напряженности, как вначале, однако война есть война, даже если она позиционная. Часто еще приходилось вступать в ожесточенные схватки с врагом, отделенным от наших позиций лишь узкой полосой глубокого, струящегося от морозной сухости снега. И в этих схватках гибли люди, оставляя в душах товарищей горечь утраты на долгие и долгие годы вперед.

Разве не героична даже в своей будничности история, которую поведал нам бывший боец отряда, ныне электрослесарь СМУ-3 в городе Прикумске Ставропольского края Василий Иванович Цыкало. Это история гибели друга Василия Ивановича, но это, нам кажется, прекрасная страница истории и его собственной жизни.

В декабре сорок второго года Василий Иванович в составе отделения, в котором был и его друг Виктор Цыплаков, был послан в разведку с конечным заданием достать "языка". Разведка напоролась на засаду, началась перестрелка. Виктор был с ручным пулеметом и потому начал прикрывать огнем отход отделения. Оно благополучно отошло, пулемет Виктора замолчал, и немцы вскоре успокоились. Тогда наши осторожно начали высматривать Цыплакова. Его нигде не было видно. Василий Иванович отправился на поиски его и вскоре обнаружил следы крови на снегу. Заглянув в ледовую трещину, подле которой обрывалась кровавая цепочка, он увидел друга. К счастью, трещина была неглубокой, и Василий Иванович вытащил Виктора наверх.

Спрятавшись за камнями, он осмотрел друга. Тот был ранен в обе ноги и в грудь, причем валенки затекли кровью и смерзлись. Наступила ночь, и, кое-как перевязав рану на груди и надев на Виктора все теплое, что было на нем, Василий Иванович понес его к отряду.

- Все же не сумел я его сберечь,- пишет нам Василии Иванович.- Слишком много крови он потерял. Он скончался во время операции, и я похоронил его у большой сосны, обложив могилку камнями. Уже после войны побывал в Махачкале, у родных Виктора и рассказал им, как он погиб...

И в заключение главы о Клухоре мы приведем рассказ Ивана Петровича Голоты, бывшего комиссара 1-го отдельного горнострелкового отряда, продолжавшего воевать на Клухорском перевале, когда все другие подразделения уже ушли. Живет он сейчас в Белоруссии, работает начальником транспортной конторы Гомельского областного отделения связи.

...В первые дни января 1943 года отряд получил по рации короткий приказ: 1-му горнострелковому отряду преследовать немцев, сбросить с Клухорского перевала и освободить Теберду. Срок исполнения - два дня.

С наступлением рассвета наши лыжники, на ходу стреляя из автоматов, ринулись на немецкую оборону. Фашисты, беспорядочно отстреливаясь, покинули свои позиции и бросились к спуску с перевала. Голота с одним бойцом увлекся преследованием и вылетел на огромный снежный карниз над обрывом. Карниз подломился, и они полетели вниз. Снег набился в одежду, в уши, в оружие. Отряхиваясь, Голота увидел, что находится ниже перевала, рядом с немцами. Те выпустили по смельчакам две автоматных очереди, но с обрыва уже били другие подоспевшие бойцы. Немцы побежали вниз по ущелью. Бойцы, разгоряченные боем, стали прыгать сверху к Голоте, тут же становились на лыжи и продолжали преследовать егерей.

Вскоре начался еловый лес. Здесь тропа во многих местах была перегорожена завалами, попадались и заминированные участки. От выстрелов и разрывов мин снег осыпался с высоких елей, струясь к земле прозрачной, слепящей под солнцем кисеей. Бойцы продвигались к Теберде, неся на себе ящики с боеприпасами и продовольствием.

Вскоре тропа перешла в узкую дорогу, и там неизвестно откуда появилась лошадь, запряженная в сани. Возница, по национальности карачаевец, сказал:

- Берите, товарищ, лошадь.

С ним ехала женщина. Улыбаясь, она слезла с саней, а бойцы быстро погрузили своп ящики и, облегченные, пошли вперед быстрее. Уже сгущались сумерки, когда показалась Теберда, началась перестрелка с отходившими немцами. К полуночи Теберда была очищена or них.

- Мне и сейчас страшно думать о том, что мы увидели в этом курортном поселке,- сказал Петр Иванович.

Утром ко мне и Марченко подошла женщина и сказала:

- Дорогие вы наши. Тут в санатории сотни детей, которые вот-вот помрут. Помогите их спасти...

Мы сейчас же отправились к санаторию. Встретил нас врач, средних лет мужчина, с очень усталым, измученным лицом. Когда он говорил, то нажимал рукой на горло - оно у него было искусственным - и голос его хриплый, дрожащий, С ним мы и зашли в первую комнату. Мы с Марченко буквально застыли в дверях.

На двенадцати кроватях, покрытых старыми простынями, лежали безжизненные существа. Бледные, без признаков единой кровинки, они смотрели на нас глубоко запавшими, безразличными глазами. Даже губы у них были белые. Лет им было но десять-двенадцать.

Сестра подняла с одного мальчика простыню. Мальчик лежал полуголый, в коротенькой рубашке. Он будто склеен был из костей, еле-еле обтянутых сухой кожей. Если бы не кожа, кости, наверно, рассыпались бы.

В другие комнаты мы не пошли. Нужно было принимать срочные меры. Мы вернулись в отряд и обо всем рассказали бойцам. Все до единого они отдали свои продовольственные запасы - сухари, сахар, консервы. Собранное отправили в санаторий. Созвали мы и жителей Теберды, рассказали им о детях. Жители несли последние свои запасы - муку, картошку, кур. Какой-то старый дедушка привел барана.

Кроме того, мы дали срочную телеграмму в Сухуми. На второй день самолет доставил сахар, какао, сгущенное молоко... Как мы узнали, до войны в атом санатории лечились дети. К моменту захвата немцами Теберды их было тут около полутора тысяч. Фашисты решили уморить их голодом. Одна медсестра рассказывала нам, что они установили для детей дневной рацион: три картошки. Утром од-па, в обед одна и на ужин одна. При раздаче обязательно присутствовал немецкий солдат. Если сестра положит кому-либо две картошки, фашист выбивал поднос и.) рук и сапогами топтал картошку на полу, и другие дети оставались совсем голодными.

Сотрудники санатория много хорошего говорили о враче с искусственным горлом. Рассказывали, что он был коммунистом и имел какой-то орден. С приходом немцев все это закопал. Только благодаря его заботам и риску дети хотя и истощали, но были живы. Не однажды врача вызывали в комендатуру. И расправа над ним была предотвращена нашим приходом... (Это был Мироц Зиновьевич Кессель, бывший начальник управления евпаторийских санаториев для детей, больных костным туберкулезом. После освобождения Крыма он вернулся к своим обязанностям в Евпаторию и умер там несколько дет назад)

На третий день утром к Голоте подошел паренек с перевязанной рукой.

- Вы комиссар отряда?

- Да.

- У меня есть к вам очень важное сообщение.

- Слушаю вас.

- Я комсомолец, прошу мне серить. Кто-то выдал меня здесь немцам, я был арестован, и под Новый год два пьяных солдата ночью повели меня к реке на окраину. Как только подошли к реке, я бросился в ледяную воду. Они начали стрелять, вот, ранили в руку, но я остался жив. Перед вашим приходом я скрывался в горах, видел и слышал, что они там творили... Видите вон то ущелье?

Паренек показал здоровой рукой на поросшие хвойным лесом склоны ущелья, круто заворачивавшего вправо от реки.

- Да. Вижу.

- На машинах-душегубках они вывозили туда детей и закапывали. Там они многих и расстреливали.

Взяв шесть человек с лопатами и паренька, Голота через некоторое время шагал по ущелью.

- Вот здесь, - сказал паренек, останавливаясь. Лужайка была кок лужайка, довольно просторная, с кустами по краям, а дальше начинался лес. Только что выпавший снег сильно затруднял поиски, так как приходилось вскрывать каждый бугорок и возвышенность. Наконец, кто-то крикнул:

- Свежая земля!

Бойцы расчистили снег, и перед их глазами предстал холм свежей земли шириной метра в три и длиной более десяти. Начали раскапывать. Появились первые трупы. Вскоре вскрыли могилу и увидели трупы взрослых и детей. Лишь у некоторых на голом теле виднелась пятна запекшейся крови - следы фашистских пуль. У других не было телесных повреждений, видимо, фашисты подушили их в душегубках, либо закапывали живьем. Особенно поражал вид детей: они лежали в таких же коротких рубашечках, какие видели бойцы на детях в санатории, и даже по виду мало отличались от тех.

Весть о злодеяниях фашистов облетела Теберду. К могиле устремились толпы людей. Одни бросились отыскивать родных, другие просто стояли и плакали. Стихийно возник траурный митинг, на котором бойцы перед народом поклялись отомстить убийцам...

Злодеяния фашистов дополнили через много лет воспоминания очевидцев, лечившихся в санаториях Теберды я оставшихся в живых лишь благодаря наступлению наших войск. Вот что пишет нам из Тюмени Железно в Константин Иванович:

"...Многие сотрудники, оставшиеся с нами в оккупации, воевали с немцами, как могли: не отдавали им простыней, одеял, прятали продукты, но под дулами карабинов не всегда их война заканчивалась победой. Приходилось мириться и искать другие пути для нашего спасения. До самого снега и морозов питались мы кисличками - дикими яблоками и грушами. Напекут их нам, как картошки, и приносят вместе с какими-нибудь крохами домашних припасов. С разрешения врачей Елизаветы Ильиничны и Розы Борисовны сотрудники брали детей к себе домой и таким образом спасали нас. Никогда мы, оставшиеся в живых, не забудем этих прекрасных женщин-врачей, расстрелянных тогда фашистами...

Помню, что немцы очень боялись наших самолетов, когда те прилетали на бомбежку, прятались у нас в санатории - знали, сволочи, что эти здания были святыми для наших летчиков. И тут же увозили детей в душегубках, и в первую очередь детей еврейского происхождения. А Елизавета Ильинична и Роза Борисовна многих из них спасали, переделывая документы. Были, правда, и другие врачи, о каких стыдно вспоминать..."

Об этих других написали тоже бывшие больные, впоследствии закончившие Карачаевский пединститут и ставшие преподавателями, А. Нестеров и Аджигирей.

"Первое время после оккупации курорта Теберда немцы никого особенно не трогали, только шныряли вокруг санаториев да все выспрашивали: чьи дети, не наркомов ли? И никак не могли надивиться тому, что все мы дети колхозников, рабочих и служащих.

- Это не может быть,- говорили они,- только дети богатых могут лечиться в таких санаториях.

Мы отвечали, что всех нас лечит страна уже по нескольку лет.

- У нас в Германии такого нет,- удивляясь, говорили немцы.- У нас частные санатории, где лечиться можно лишь за собственные деньги или на средства католических обществ.

Все это переводил нам лечившийся с нами мальчик-немец Роальд Диркс.

Вскоре немцы, потерпев поражение, так сказать, в определении социального положения больных, принялись выяснять нашу национальную принадлежность. Даже среди улицы мог остановить фашист ходячего больного и спросить:

- Ты юда?

...На третью неделю офицеры немецкого штаба прислали в санаторий распоряжение составить списки всех больных с указанием фамилии, имени, отчества, года и места рождения, национальности и состояния здоровья. Словно проверяя верность главврача, они трижды требовали одни и те же списки, и каждый раз их требования полностью удовлетворялись. Наш главврач того времени Байдин Сергей Иванович (после освобождения нашими войсками Теберды Байдин был изобличен и арестован. Как пособник оккупантов был приговорен к тюремному заключению) не стеснялся хвастать тем, что сидел в одной комнате с немецким генералом. Он дрожал при одной только мысли, что его как комсомольца и саботажника моментально убьют, если он неточно исполнит малейшее распоряжение.

Каждый раз, когда штаб требовал списки с названными выше сведениями о больных, Байдин поручал врачу-ординатору каждого корпуса собирать их по своим корпусам. Распускался слух, что списки эти нужны будто для того, чтобы знать, сколько продуктов потребуется для больных и кого можно отправить домой, дабы разгрузить санатории и лучше кормить остающихся больных. И очень многие верили этому: ведь говорит свой же человек.

Ординаторы составляли списки - в наших корпусах это делали Ройтман Софья Моисеевна и Сарра Моисеевна, фамилию которой не помним - и передавали Байдину. Они надеялись на собственное спасение в том случае, если честно будут выполнять распоряжения фашистов.

Однако Байдину иногда казалось, что врачи неточно записали что-либо о ком-нибудь из больных, и тогда сам являлся в палату и спрашивал подозреваемого:

- Ты не еврей?

Так было с Ильей Игнатовым и с нами. Самое страшное было то, что многие ходячие больные ребята сами заходили к ординаторам и просили "Запишите, пожалуйста, меня..." Они ведь думали, что и в самом деле их отправят туда, где много хлеба. В Теберде в то время было очень голодно.

Вскоре после этого совершилось убийство почти трехсот человек около Лысой горы. А в санаториях организовали так называемый "еврейский корпус", обслуживающего персонала туда не назначали. Ходячие дети-евреи, сами еле передвигавшиеся от голода, ухаживали за лежачими. Мы тоже заходили к своим товарищам по многолетней болезни, видели, как они мучились, а помочь ничем не могли.

- Хотя бы скорее что-нибудь,- говорили они нам,- или смерть, или что другое, только не эти мучения. Сколько можно? Сил наших уже нет...

Они не догадывались, что их ждет.

И вот 22 декабря 1942 года часа в три дня подъехала какая-то особая автомашина,- огромная, черпая, крытая. Она подкатила к "еврейскому корпусу". Из кабины вылез немец и открыл, раздвинул две половинки задней стены машины. Другие немцы, сопровождаемые Байдиным, пошли наверх. Приказали они идти и дяде Ване, нашему санитару. Он и рассказал нам под большим секретом, что произошло дальше.

- Ну, ребята, сейчас мы повезем вас в Черкесск, - сказал Байдин. - Бери, Ваня, неси...

- Дядя Ваня, - со всех сторон закричали малыши, - меня берите, меня! Я хочу в Черкесск.

Дядя Ваня заплакал от жалости к ним, ведь он понимал, куда их повезут, но немцы были рядом и уже покрикивали: "Шнель, шнель!.." И сами хватали ребятишек, а были там совсем малыши - по три-четыре годика. Были и старшие - до восемнадцати лет...

Когда ребят укладывали в машину, немец приказывал класть нх штабелями вдоль стен; чтобы середина машины оставалась пустой. Наконец понесли последнего больного, и он сказал:

- Дайте мне одеяло, ведь я замерзну там.

- Принесите одеяло! - сказал немец подвернувшейся сестре. Та бросилась по лестнице, но не успела и двух ступенек одолеть, как немец сдвинул обе половинки двери машины. Они сошлись плотно-плотно, там щелкнуло что-то, раздался такой характерный звук, какой бывает, когда закрывают кошелек, только гораздо сильнее.

Немец сел в кабину к шоферу, и машина медленно поехала, потом остановилась не очень далеко от нас, в березовой роще. Остановилась и гудела там долго, минут пятнадцать. После гудеть перестала, но простояла на месте до сумерек. В сумерки к ней подошли немцы и начальник полиции Хабиб-Оглы (Хабиб-оглы сумел скрыться, бежать вместе с фашистами). Машина опять поехала. С тех пор мы ничего не слышали о наших товарищах..."

Вот свидетелями каких событий и слушателями каких рассказов стали бойцы и офицеры 1-го горнострелкового отряда, освободившие Теберду.

- Семь дней мы там прожили, - продолжал воспоминания Иван Петрович Голота. - Когда уходили, зашли в санаторий попрощаться. Дети начали поправляться. Они уже улыбались, глазенки загорались радостью, хотя были дети еще очень слабыми. Один мальчик подарил дам картину, которую он сам нарисовал простым карандашом на стандартном листе бумаги. Называлась картина так:

"Штурм Клухора и освобождение Теберды". Эту картину я подшил в историю нашего отряда и выслал тогда же в Политуправление Закавказского фронта...

Продолжение следует
  
#16 | Анатолий »» | 13.06.2014 12:02
  
0
Оборона Санчаро.


Участники событий каждый по-своему рассказывали нам о высокогорных боях, и порой нам, как и иным читателям, казалось, что в рассказах их, если их сопоставить вместе, есть некие разногласия. Лишь впоследствии мы приходили к мысли, что разногласия тут мнимые. Каждый справедлив по-своему и тем самым служит справедливости всеобщей. Вот почему, как и прежде, в повествовании о событиях на перевалах Санчаро, Аллаштраху и, частично, Цегеркер, мы хотим придерживаться последовательности той, в какой обнаружились свидетели, и той, какую диктовали сами события - далекие, но не безвестные.

Если и сейчас пойти по дороге, ведущей от селения Псху Абхазской АССР по направлению к перевалу Санчаро, в пути можно увидеть на деревьях затянутые временем и непогодой, но все еще отчетливо вырисовывающиеся надписи: "Тут был Зралко Я. Г.", "Затолока Пантелеймон И.", "Билан, 1942". Возле деревьев, обозначая могилы, лежат камни, над которыми снова надписи: "Вечная память ст. лейтенанту Винцевичу, ст. политруку Пашинину, погибшим в боях за нашу Родину". Вверху надписи вырезана звезда.

Среди прочих заметок есть и такая: "Голик С. И.". Это бывший помощник начальника штаба 808-го полка по разведке. Степан Иванович жив и работает сейчас в Кисловодске. Он откликнулся, когда прочитал в газетах первые наши очерки, и вскоре мы встретились.

Степан Иванович рассказал нам, что их группа прибыла к Санчарскому перевалу в конце августа 1942 года ("На Санчарском направлении боевые действия начались 25 августа. Сосредоточив в долине реки Лаба свыше полка 4-й горнострелковой дивизии против одной роты 808-го полка 394-й стрелковой дивизии и сводного отряда НКВД, противник перешел в наступление и, захватив перевал Санчаро, начал почти беспрепятственно продвигаться на юг..."

А. А. Гречко. Битва за Кавказ. М. Воениздат, 1967, стр. 14.).

Встречались на их пути какие-то разрозненные подразделения и множество гражданского населения, в том числе два детских дома. У самого перевала Голик получил донесение от майора Гогуа, заместителя командира полка по строевой части. В донесении Гогуа сообщил, чго идет вслед вместе с первым батальоном, и просил при встрече с противником задержать его во что бы то ни стало.

Ждать встречи с гитлеровцами долго не пришлось. Они буквально наседали на плечи отступавшим и появлялись сразу же за последней группой наших солдат. Минировать перевал не успели, и потому отряд принял бой. Немцы вначале даже огня не открывали. Какой-то грузный эдельвейсовец вскочил на камень, закричал: "Хальт! Хальт!.." Он тут же свалился, сраженный автоматной очередью.

Немецкие автоматчики бросились в обход, но также были встречены огнем автоматов, залегли. Так начались санчарские события, которым суждено было продлиться несколько месяцев.

Ночь прошла сравнительно спокойно, а утром к перевалу прибыл и майор Гогуа с небольшой группой бойцов. Он опередил батальон, который, как после выяснилось, пробирался к перевалу Доу другой, окружной тропой, в пути попал под перекрестный огонь просочившихся немцев, понес большие потери.

Выяснив обстановку на перевале, Гогуа приказал держаться, а сам поспешил навстречу батальону. Больше Голик его не встречал...

Рассказ Голика подтверждает комиссар первого батальона 808-го стрелкового полка К. М. Инасаридзе, проживающий ныне в г. Боржоми.

- В конце августа 1942 года, - вспоминает он, - последовал приказ выделить первую роту нашего батальона, отделения ПТР-овцев, саперов и разведчиков, выйти к перевалам Сапчаро и Аллаштраху, взорвать или заминировать проходимые тропы и задержать противника. С этой группой отправился комбат Бакрадзе и ПНШ-2 Голик. Я же остался на месте. Когда основной батальон двигался на перевал Доу, мы встретили там бойцов нашей первой роты и приданных подразделений. Они рассказали, что большая группа наших бойцов попала в окружение на перевалах Санчаро и Аллаштраху, и о судьбе их ничего неизвестно.

Позже мы узнали, что вышедшие из окружения через непролазные скалы капитан Бакрадзе, командир роты Шнукашвили, командир взвода Попхадзе и группа солдат влились в сводный полк, в составе которого вместе с 25-м погранполком сражались у хутора Решевого и села Псху. Здесь, возле первого дома в селе Псху, комбат Бакрадзе погиб.

С большим трудом солдаты вынесли из-под огня тело комбата. В планшете Бакрадзе находились карты и приказы. Нельзя было допустить, чтобы эти документы попали в руки врага.

Комбат был похоронен возле школы у села Псху.

Голик был легко ранен в руку и направлен в Сухуми. В штабе армии он узнал, что сформирована группа войск по обороне Санчарского перевала, под командованием полковника Пияшева, в которую входили 25-й погранполк, сводный полк НКВД, 307-й стрелковый полк и рота 1-го батальона 808-го полка.

- Полковник Пияшев, - вспоминает Степан Иванович, - был человеком невысокого роста, коренастый, широкоплечий брюнет, родом откуда-то с Кубани. У него были жесткие черты лица, что отвечало складу его характера.

29 августа передовые отряды Пияшева достигли перевала Доу и там от бойцов узнали, что мост через реку Бзыбь все еще удерживается нашими бойцами. Отряды сводного полка и 25-го погранполка ускорили продвижение и вскоре вышли к Бзыби. Мост был разрушен. Пришлось, чтобы не слишком задержать наступление, восстанавливать его под огнем. 31 августа мост был готов, и немцы, поджимаемые с флангов подразделениями сводного полка и 25-го погранполка, а с воздуха истребляемые нашей авиацией, стали отступать, оставив на поле боя несколько сот своих солдат. 7 сентября они были выброшены из селения, что для нас имело громадное значение, потому что самолеты стали садиться на аэродром, а не сбрасывать продовольствие и боеприпасы с воздуха.

Немцы, конечно, не примирились с потерей Псху и оттеснением к перевалу Санчаро и ежедневно стали посылать самолеты для бомбежки.

Здесь, у этого перевала, как у других, много было примеров мужества советских людей. О них немало нам рассказывал Степан Иванович. Словно родного отца, вспоминал он сержанта Василия Зыкова.

- Это был удивительный по части шуток человек,- говорит Степан Иванович. - Если, бывало, где-то раздается непрерывный смех, значит, ищи там Зыкова. Невысокий, типичный украинец, он носил пшеничного цвета усы и лицом напоминал киноактера Михаила Жарова. Так же артистически владел мимикой. Еще ничего не скажет, а только дернет усом и одновременно подмигнет глазом, а ребята уже за животы хватаются. В полку звали его батей, и он действительно был многим из нас отец родной. Родом он был с Днепра и любил рассказывать про казаков Сечи Запорожской, как они писали письмо турецкому султану, или запевал украинские песни - про атамана Сагайдачного или "Ой кум до кумы залыцявся". Если его кто-нибудь пытался обмануть хоть в малости, он подмигивал и говорил: "Я горобець бытый".

Помню, как ему присвоили звание младшего командира. Надел он на петлицы знаки отличия и необычно тихий пришел во взвод разведки. Солдаты, не привыкшие видеть его таким, подходили к нему и участливо спрашивали:

- Что с тобою, батя?

Зыков молча доставал свой неизменный кисет, сворачивал цигарку и делал еще более сосредоточенное лицо.

- Что с тобою, а? - спрашивали его второй раз.

Тогда Зыков совал под нос спрашивавшему петлицы со знаками отличия и спокойно говорил:

- Тоби шо, повылазило, чи шо? Хиба не бачишь, хто я? Якый я тобц батя? У мэнэ дочка е красива, так ей я батя, а ты мэни ще не зять, поняв?..

После этого каждый из молодых солдат старался при случае спросить его:

- На свадьбу хоть покличешь, а, товарищ сержант?

- Колы с тэбэ толк будэ, то и в женихи определю, - серьезно отвечал Зыков.- Тоди ты мэнэ кликать будэшь...

Словом, в любом положении он умел проявить юмор, но теряя при этом из виду дело - нелегкую солдатскую службу. Тяжело, что и этого прекрасного человека нет в живых...

Живет сейчас в Краснодарском крае Василий Федорович Короткой. Работает председателем рабкоопа совхоза имени Горького Кавказского района. А был он в 1942 году комиссаром 4-го батальона 155-й бригады и воевал на Санчарском перевале. Он хорошо помнит, как освобождали селение Псху: батальон его, которым командовал в те дни капитан Шестак, был придан группе войск Пияшева.

Вспоминает он и отправку бригады на перевалы Главного Кавказского хребта.

Снег шел ежедневно, но в начале октября посыпал особенно сильно. Немцы отошли за перевал, оставив там усиленную охрану. Батальон получил приказание передать свои позиции сводному полку и начать отход к Сухуми, откуда позже со всей бригадой был отправлен под Орджоникидзе. Но не так-то просто оказалось даже своп позиции сдать. Снег прервал всякое сообщение по единственной тропе, а бойцы были обессилены долгим голодом и холодами. У многих отморожены руки и ноги. Пришлось прибегнуть к помощи других подразделений...

Вероятно, именно об этом случае рассказал нам полковник Виктор Николаевич Давидич, бывший ответственный секретарь бюро ВЛКСМ 2-го сводного армейского стрелкового полка.

- В очень трудном положении во время больших снегопадов оказался один отряд наших войск. Зима застала его в горах, где он держал оборону без теплого обмундирования и достаточных запасов, без медикаментов. Появилось много обмороженных и больных. Тогда по приказу командующего 46-й армией из состава нашего полка был сформирован спасательный отряд в количестве ста человек, который повели по еле заметным тропам проводники -- колхозники из Псху. Только благодаря их помощи мы вышли в указанный район и буквально на руках и носилках вынесли попавших в беду людей, доставили их в Псху...

Впрочем, быть может, Давидич рассказал и не о том отряде, о каком говорил Коротков. Ведь подобных случаев в горах было множество. Но Давидич рассказал нам но только об этом случае. Очень важным для нас явилось его свидетельство отступления наших частей Северо-Кавказского фронта через перевалы. Ведь до сих пор мы знали о нем лишь по косвенным рассказам.

- Девятого августа 1942 года, - говорит Виктор Николаевич, - наш 2-й отдельный стрелковый батальон 139-й отдельной стрелковой бригады, проведя ожесточенный бой в районе аэродрома у города Армавира, начал отход в направлении станицы Лабинской. Немцы уже обошли Армавир, и батальон, таким образом, остался у них в тылу. Отходить нам пришлось в тяжелых условиях. Связи с бригадой и корпусом не было. По дорогам двигались огромные колонны танков и автомашин фашистов. Комиссар батальона старший политрук Федор Михайлович Глазков принял решение: днем оставаться и маскироваться в хуторах, удаленных от больших дорог, а ночью, выслав вперед группу разведчиков, совершать переходы в сторону Карачаевска, чтобы там соединиться с советскими войсками. Но в станице Ахметовской после совещания с командиром и штабом Мостовского партизанского отряда стало ясно, что отходить надо по ущелью реки Лабы на перевал Санчаро, с тем чтобы выйти к Сухуми...

Партизаны, знавшие о том, что дорога на Карачаевок уже перерезана немцами, подсказали, конечно, правильный выход из положения. Они помогли батальону продуктами и лошадьми. Из Ахметовской батальон уходил с боем: егеря сжимали кольцо...

Здесь мы обязаны сделать небольшой перерыв в повествовании и рассказать немного о горьких днях отступления наших войск в августе 1942 года. Этот рассказ поможет читателю, в частности, понять, как создавались тогда сводные подразделения, подобные тому, о каком поведет речь Давидич... В те дни не было сплошной линии фронта. С северного на южный склон перевала время от времени прорывались группы наших солдат, выходившие из окружения. Все они были истощены, а многие и обморожены. Постепенно немцам удавалось овладеть основными высотами на перевалах, и прорваться нашим сквозь их хорошо организованную оборону было почти невозможно.

И все-таки они прорывались! С тяжелыми боями, порой идя на верную гибель. Не рассказать об этих людях значило бы не отдать дань искреннего восхищения их мужеству и забыть в истории высокогорной войны одну из самых скорбных, но и благородных страниц.

Вот почему мы обратились к воспоминаниям Василия Михайловича Онищука, майора запаса, преподавателя в городе Орле. В августе сорок второго он отступал вместе с остатками наших частей в районе станиц Кардоникской и Зеленчукской. Многое он помнит хорошо, иное стерлось в памяти, но и того, что он сумел припомнить, достаточно для воспроизведения картины отступления. Эта картина важна для нас еще и потому, что хорошо показывает моральную стойкость наших бойцов, которые оставались непобежденными, даже отступая перед натиском врага.

Когда началась война, Василий Михайлович воспитывался в одном из детских домов. Когда война постучала в двери детдома, несколько ребят-воспитанников решили идти с частями Красной Армии, приписав к своему возрасту по два-три года. Так Василий Михайлович стал юным солдатом. Чудом у него сохранилась фотография сорок второго года. На обороте надпись: "г. Черкесск, август 42г., 9-я армия".

- Я не был в составе девятой армии, - вспоминает Василий Михайлович, - и уж не помню теперь, почему так написал. Возможно потому, что с нами отступал, вел нас один старший лейтенант из этой армии: своих командиров мы потеряли.

Помню, шел с нами один солдат, коренной житель Черкесска. Ему тогда было лет сорок, но все называли его просто Сашей. По-моему, он был черкес по национальности, потому что по-русски говорил не слишком хорошо. Все мы его уважали и к мнению его прислушивались. Так вот именно ему я обязан тем, что имею теперь эту старую фотографию, он потащил меня к фотографу, едва только вошли мы в его город. Не знаю, жив ли он теперь...

Есть у меня и еще одна фотография тех дней. На ней изображен молодой парень по имени Коля. Пуля прострелила его на одном из переходов по Карачаево-Черкесии, когда мы прикрывали отход товарищей. Он отходил последним и неосторожно поднялся в полный рост. Тут же, вскрикнув, упал. Нам удалось его вытащить и унести с собой. Не помню, в каком ауле мы передали его местным жителям. Возможно, он тоже жив, хотя был очень плох тогда... Но все это случилось уже позже, а вначале...

По бесконечным дорогам, все больше теснимым надвигавшимися горами, двигались бесчисленные стада скота. Гражданского населения становилось в этом потоке все меньше, военные шли разрозненными группами, запыленные и хмурые. В арьергарде этого потока жиденькой цепью отступали те части, которые сумели сохранить себя, как боевую единицу.

Станица Кардоникская встретила отступавших настороженным молчанием и висящей в небе "рамой" - разведывательным самолетом "Фокке-вульф". Вечером бойцы той группы, в какой находился и Василий Михайлович, легли отдыхать еще на своей территории, а утром, когда они попытались пройти на Микоян-Шахар (ныне город Карачаевок), увидели, что немцы успели обойти их.

По сужающему ущелью пошли спешным маршем в горы. К тому времени старший лейтенант из 9-й армии выбыл из строя, и группу бойцов из разных частей повел младший лейтенант Коваленко. Группа была довольно большой - около трехсот человек - и потому Коваленко надеялся прорваться сквозь немецкие заслоны. Но не удалось. В завязавшемся через некоторое время бою погибла почти вся группа, а часть ее была взята в плен. Лишь десятку солдат, в их числе и Василию Михайловичу, удалось оторваться от немцев и вернуться в Кардоникскую, которая также была уже занята немцами.

Заметив их, наши солдаты бросились от дороги в сторону, где за реденькой стеной кукурузы и подсолнечника лежало небольшое поле нескошенной, полегшей пшеницы. За обвисшими стеблями кукурузы обнаружили 122-миллиметровую гаубицу, расчет которой находился тут же. У них остался всего один снаряд, и они прилаживались ударить по спускавшимся с гор немецким автоматчикам. Но те опередили, пули засновали сплошной пеленой, и несколько солдат упало замертво. Оставшимся в живых бойцы помогли взорвать орудие и вместе стали перебегать от одного укрытия к другому, стремясь уйти от немцев, Коваленко также погиб, и командование взял на себя дядя Саша - наверное, по праву местного жителя, потому что все были рядовыми.

Солдаты не решались уходить далеко от дороги, маскируясь в кукурузе. По дороге на большой скорости шли наши санитарные машины, неизвестно откуда взявшиеся. Шли они навстречу солдатам, и создавалось впечатление, что от перевалов.

Немцы, прекрасно видя, что машины санитарные, накрыли их минометным огнем. Из горящих, изрешеченных кузовов выскакивали, вываливались или выползали все в бинтах бойцы. А немцы все били и били по ним.

Дядя Саша скомандовал: "Огонь". Силы, конечно, были слишком неравны, но какое сердце удержалось бы даже от последнего боя, видя страшную гибель товарищей? Патроны приходили к концу, когда один из артиллеристов, наклонившись к Онищуку, прокричал:

- Слухай, хлопец, хватай этот ранец и тикай куда-нибудь. Может, пробьешься к нашим, передай им. Тут полмиллиона рублей чи армавирского, чи лабинского банку. Треба спасти. А мы тут придержим их пока.

И, видя, что хлопец медлит, яростно замахнулся ложем автомата...

Онищук схватил плотно уложенный ранец и, петляя, как заяц, бросился через пшеничное поле. Бежать пришлось какой-нибудь километр, но автоматные очереди и разрывы мин бросали его на землю так часто, что путь казался бесконечным.

Наконец, он свалился в глубокий овраг или старое русло реки и там увидел с полсотни своих солдат-хозяйственников. Тут же стояли несколько груженых машин. Отыскав глазами старшего, Онищук доложил о деньгах. Тот взял ранец, мельком взглянул на тугие пачки и бросил в кузов. Потом хотел о чем-то спросить, но тут сверху наблюдатель крикнул:

- Танки!

Показав на небольшую возвышенность, старший быстро проговорил:

- Беги туда, там бронебойщики, скажи, что я приказал им немедленно прибыть сюда!

Не успев спросить, от чьего имени передать приказ, Онищук перевалился через овраг и снова побежал, забросив карабин за спину. Вскоре, насквозь промокший от пота, он свалился у копны сена, под которой сидели бронебойщики и спешно закусывали. Услышав о танках, они бросили еду, вещевые мешки и особо запомнившийся Онпщуку баян, схватили тяжелые своп ружья и помчались к оврагу. Отдышавшись, Онищук побежал за ними, но добежать не успел. Метров за четыреста от оврага он увидел, как, отстреливаясь редкими и недружными залпами, от станицы Кардоникской бежали еще какие-то солдаты. Наперерез им летели немецкие легкие танки. Из оврага раздалось несколько выстрелов из ПТР, но безрезультатно. Танки налетели на солдат и стали давить их. Очевидно, гранат ни у кого не было. Патронов тоже. Но сдающихся, поднимающих рук Онищук не видел. Видел, мяк один солдат в гимнастерке, клочья которой развевались по ветру, взял винтовку за ствол и в приступе отчаяния бросился навстречу фашистской машине, но тут же исчез под гусеницами...

Несколько человек и в этот раз каким-то чудом вырвались из лап смерти и снова заметались в незнакомой местности. С тоской вспоминал Онищук дядю Сашу, оставшегося у дороги. Он-то сумел бы разыскать безопасный путь.

К вечеру солдаты вошли в селение Аксаут-Греческий. И здесь, к несказанной радости, Онищук увидел дядю Сашу. Тому повезло. Он вышел живым из боя у дороги, только прихрамывал. То ли ранило его, то ли старая рана давала себя знать - Василий Михайлович не успел спросить. Надо было уходить, пока не явились немцы.

И снова начались скитания по горам, заросшим глухими лесами. Местные жители, к которым приходилось обращаться за помощью и едой, вначале косились, принимая оборванных и измученных солдат за бандитов. Но, удостоверившись, что они действительно солдаты, ищущие пути к своим, снабжали продуктами и торопливыми советами. Один из таких жителей сказал:

- Пробирайтесь к селению Красный Карачай. Там партизаны. Уж они вам помогут...

В Красный Карачай они пришли дня через два. Тут им рассказали, что недавно еще через селение проследовал казачий кавалерийский отряд. И люди и лошади были истощены до предела. Вдобавок их чуть не обстреляли партизаны из пулеметов. Наши обрадовались: значит, партизаны тут действительно есть! Им сказали: "Конечно, есть!.." И посоветовали: "Перебирайтесь через реку, там они вас сами отыщут..."

Мосты через реку были взорваны и отряд переправился по толстому стволу сосны, тут же сваленному взрывчаткой. Шли спешно, и в пути к отряду почти непрерывно пристраивались по два, по три человека - из числа таких же отступающих. Партизаны по колонне не стреляли, но наблюдение, очевидно, вели давно, потому что уже на подходе к селению они неожиданно появились с боков и впереди. Выяснив, из кого состоит отряд, партизаны сами провели его в селение, снабдили сухарями, мясом и минимумом боеприпасов, посоветовали немедленно уходить к Клухорскому перевалу.

- Пробирайтесь на курорт Теберду, - сказал партизанский командир, - там хотя и были уже альпийские стрелки, но сейчас ушли. Наберете продуктов и соединитесь с такими же, как и вы, отрядами. Там их сейчас много. Вместе и пробьетесь через перевал. Отряду дали проводника, и он ночью выступил в поход. На другой день к вечеру проводник вывел их на гребепь крутого хребта с частыми осыпями и, показав на казавшиеся с высоты крохотными домики, сказал:

- Теберда. Теперь сами доберетесь.

И, попрощавшись, исчез.

В отряде к тому времени было человек сто двадцать. Представителей комсостава мало кто знал по фамилии. Подчинялись, однако, беспрекословно. Отряд был разношерстным - тут семь моряков, неизвестно как попавшие столь далеко от моря, несколько кавалеристов, артиллеристов, связистов, хозяйственников, саперов. Был даже один летчик-истребитель.

Всех - и рядовых и командиров - негласно объединял один человек. О нем знали только, что по должности он - дивизионный комиссар. Шел он с автоматом на широкой и крепкой груди, два запасных диска висели на командирском ремне, рядом с пистолетом. Была при нем печать воинской части, которую иногда прикладывал на справках, выдаваемых местным жителям за купленный у них скот для бойцов.

Воевал он храбро и умело. Очередями никогда не стрелял, сберегая патроны. Выпускал по цели два, от силы три патрона. За полторы недели пути отряда он один уничтожил десятки фашистов...

Итак, внизу лежала Теберда. Бойцы начали спуск и ночью вошли в поселок. Людей не было видно на единственной длинной улице, и, чтобы не привлечь нежелательного внимания, бойцы расположились в огромном помещении какого-то санаторного здания. Выставили посты и уснули. Лишь утром, осмотревшись, поняли, что ночевали в столовой, из которой вынесены столы и стулья. Широкое раздаточное окно было плотно закрыто деревянным (щитом: его легко выдавили и проникли на кухню.

Несколько солдат отправились на разведку. Первые женщины, каких встретила разведка, с ужасом глядя иа солдат в советской форме, прошептали:

- Да тут же немцы! Уходите скорее.

- И много немцев?

- Много. Сейчас они по горам ходят, солдат-одиночек выдавливают. А к обеду спускаются вниз...

В те дни многим нашим солдатам еще не было известно название "эдельвейс" и потому, видя эмблему этого цветка на пилотках врага, они называли его "ромашкой",

- "Ромашки" здесь?

- Ага! - поняли и закивали головами женщины... Разведка вернулась в столовую и там застала безмятежную картину. Кое-кто еще сладко спал. Иные, подсев к окнам... увлеченно штопали обмундирование и чинили обувь: кожаные чувяки, остатки ботинок, сапог. У кого и этого не было - обвязывали ноги кусками шинели и сверху заматывали проволокой - для прочности.

Выслушав донесение разведки, командир приказал разбудить всех и подготовить к отходу. Взглянув на Онищука, промолвил:

- Осторожненько сбегай к ручью. Принеси воды. Онищук схватил несколько котелков, выскочил из помещения без ремня и оружия, скользнул по сыроватому склону к ручью. Едва набрал один котелок, как почувствовал неопределенную тревогу. Поднял голову и тотчас застыл, инстинктивно прислонившись к густо разросшемуся кусту шиповника с ярко-красными ягодами. В нескольких десятках метров от него, наискосок спускались к тому же ручью фашисты, держась в колонну по одному. На груди у каждого из них поблескивал автомат. Обвешаны они были и другим оружием, но каким - Онищук не успел разглядеть. И когда последний немец прошел поле видимости, он бросил котелки и стремглав, насколько позволяла осторожность, кинулся в столовую. Глазами нашел командира, выдохнул:

- Немцы...

Командир быстро повернул голову к комиссару. Они встретились глазами, и комиссар встал рядом. В бою он действовал как рядовой боец, сам подчиняясь приказам командира, но тут вдруг спокойно и властно заговорил:

- Немцы не стреляют, значит, не заметили. В дверь не выскакивать - все погибнем. Лезьте в амбразуру, - он показал рукой на открытое раздаточное окно, - в через кухню - в горы. Место встречи - то самое, где оставил нас проводник...

Вмиг попрыгали в кухню, там вышибли окно и "выпорхнули", как выразился Василий Михайлович. Немцы все же заметили их уже на подъеме и начали преследование. Почти на гребне они стали настигать отставших, послышались автоматные очереди. Тогда моряки сказали комиссару:

- Разрешите нам остаться. Вы уходите. Прикроем... Комиссар, внимательно осмотрев их, кивнул головой:

- Хорошо. Постарайтесь не погибнуть...

Кроме моряков, задерживать "ромашек" остались дядя Саша, Онищук и еще три солдата. Уходившие оставляли им патроны и гранаты...

До темноты они сдерживали немцев на этой крутой, обрамленной непроходимыми скалами, тропе. Моряки погибли почти все, потому что ходили от укрытия к укрытию во весь рост: "Не будем гадам кланяться". Наступившая ночь пронзила темноту еще двумя-тремя залпами. Оставшиеся в живых бросились через гребень и, мимо тропы по осыпавшемуся из-под ног каменистому склону буквально покатились вниз. Остановились лишь утром, в лесу. Посмотрели друг на друга, и то ли нервная разрядка наступила, то ли действительно смешным показался вид друг друга, но только начали хохотать все, как сумасшедшие. Между тем вид их вряд ли был смешон: в кровь исцарапанные, избитые до синяков, в разодранной в клочья одежде.

Надо было двигаться дальше. Комиссар приказал пробираться назад, к Красному Карачаю, к партизанам. Продолжая спуск, искали глазами съедобные ягоды, обрывали на ходу свежие веточки, жевали, сплевывали горечь.

В середине дня услышали невдалеке пулеметную дробь и отдельные выстрелы. С тоской заглянули в опустевшие диски и магазины. У моряка - единственного, оставшегося в живых, - в автомате пусто. У артиллериста три патрона, у Онищука - два. У дяди Саши - пусто. Молча взял он из рук Василия Михайловича карабин, клацнул затвором. Блеснул на солнце один патрон, упал в траву. Поднял его дядя Саша, вставил в магазин своего карабина. Второй подобрал в траве, утопил его в карабин Онищука, закрыл затвор, спустил курок, отдал карабин.

- Чтоб живым не попадаться, - буркнул коротко... Через некоторое время сели передохнуть. Говорить от голода никому не хотелось. Молча привалились спинами к деревьям, вытянув по траве уставшие ноги. И вдруг где-то совсем рядом услышали немецкую речь и почти одновременно с этим долетел к ним вкусный запах пищи. Усталости, как не бывало. Словно кошки, бесшумно и быстро заскользили они вперед. Потом дядя Саша сделал знак рукой, дескать, оставайтесь на месте. Сам пополз дальше. Ожидание было мучительным, но вот дядя Саша появился вновь и показал на пальцах: шестеро! Схватил у артиллериста винтовку, вынул у него один патрон, погрозил пальцем, чтобы артиллерист молчал, вложил в свой патронник. Кивнул:

- Пошли...

Залегли метрах в пятнадцати от ничего не подозревавших немцев. Дышать опасно - услышат. Два гитлеровца поднесли к обрывистому краю площадки треногу, установили ее, а сверху - оптический прибор приладили. Офицер подошел, подвинул ногой футляр от прибора, сел на него и начал настраивать трубу. Чуть в стороне дымился костерик и около него хлопотал, напевая тихую незнакомую песенку, фриц с закатанными рукавами.

У наших, что в кустах, мелко дрожат руки - от страха или от ненависти... Всего шесть патронов в их магазинах и шестеро гитлеровцев перед ними!

Дядя Саша показывает Онищуку: бей того, что сидит, мишень неподвижная. Сам с артиллеристом выбрал тех, что с автоматами через плечо. Залп получился, как по команде. Офицер у прибора и один автоматчик свалились замертво, второй автоматчик схватился за руку и бросился бежать, но дядя Саша достал его вторым выстрелом. В этот момент моряк прыгнул на площадку и предстал там перед трясущимся от страха четвертым немцем, тем, что готовил обед. Тот попятился, забыл от страха, что находится на узкой площадке, рухнул в пропасть. Двое остальных успели скрыться.

Нашим было не до преследования. Они подобрали оружие, выбрали из карманов офицера документы и, прихватив котел с варевом, помчались в другую сторону. Онищук, правда, почти машинально сорвал с офицера Железный крест, который и до сих пор у него хранится, как память о странных днях боевого бродяжничества в горах Северного Кавказа.

Отойдя подальше, съели содержимое котла, сухие продукты приберегли и пошли, держась примерного направления на Красный Карачай. И вскоре встретили своих, которые расположились у рудника, что выше селения, у начала тропы на перевал Халега и на Марухский перевал. Комиссар выслушал донесение, молча достал блокнот и печать. Написал на листке бумаги, что такие-то и такие-то выполнили ответственное задание и при этом совершили подвиг. Приложил печать. Он в любой обстановке не забывал своих комиссарских обязанностей и выполнял их так же спокойно, как выполнял бы их в штабе дивизии. При этом он так несокрушимо верил в необходимость, скажем представления к наградам оказавшихся в кольце врагов советских людей, что эта его уверенность передавалась другим и всем становилось легче.

- Может, кто и донес до командования подобные свидетельства, - говорит Василий Михайлович, - а может, и нет. Важно не это. Важно то, что советские люди, попав в тяжелейшие условия, не покорялись врагу, сражались, пробивались к своим. И огромная заслуга в том была и нашего комиссара...

На коротком совещании решили идти на перевал, чтобы там соединиться со своими. Пошли по тропе, круто взбиравшейся вверх, и вскоре вышли на высокогорный кош. Людой : там не было, но солдаты быстро разыскали несколько кругов отличного сыра. Тут-то и появился "пастух". Поговорив с комиссаром и командиром отряда, "пастух" куда-то исчез, но потом появился вновь, сопровождаемый крепко нагруженными людьми. В мешках, принесенных ими, были боеприпасы и немного провизии. Это все, чем могли помочь партизаны отряду...

Но мало уже оставалось в отряде бойцов, кто способен был продолжать дальнейший путь. Больные оставались. Остался и дядя Саша, у которого снова очень сильно разболелась раненая нога. Больше Онищук никогда не виделся с ним.

Многие простудились, так как в горах уже начались холода, выпал снег. Бойцы отряда были почти раздеты, лишь некоторые имели телогрейки. Партизаны, посоветовавшись, опять ушли и потом вернулись, неся шинели. Переодевшись и пополнив боеприпасы, отряд тронулся к перевалу, в сопровождении проводника - местного жителя.

Перевалы уже были заняты немцами. Отряд, вернее, то, что от него осталось, метался от одного прохода к другому, уходя от крупных встреч с противником, уничтожая мелкие его группы. Наконец, по нехоженому длинному карнизу, указанному проводником, бойцы вышли на широкий заснеженный склон, далеко внизу которого виднелся ледник. "Ромашки" заметили их и началась последняя схватка с ними, в которой погибли многие, в том числе и комиссар.

Было так. Немцы сконцентрировали огонь на центральной группе нашего отряда, в которой находился и комиссар. В одной руке у него был пистолет, во второй он держал три толовые шашки, связанные воедино, со взрывателем натяжного действия внутри. Такие самодельные гранаты использовались бойцами постоянно. Закладывали в шашку взрыватель, привязывали чеку проводком от радиокатушки, отпускали этот проводок на необходимую длину и бросали шашку. Она летела положенное расстояние, потом чека выдергивалась и раздавался оглушительный взрыв.

Так вот, комиссар, держа в руке подобную гранату усиленного типа и пригнувшись, хотел сделать перебежку поближе к позициям фашистов. В то же мгновение застучали немецкие автоматы. Комиссар споткнулся, упал, потом с большим усилием поднялся в рост. Немцы бросились к нему и тут он резко взмахнул рукой, в которой была граната. Взрыв, казалось, потряс все вокруг. Комиссара не стало, но и гитлеровцы, те, что были близко, попадали замертво. Остальные на мгновение пригнулись в укрытиях. Этого было достаточно для того, чтобы оставшиеся в живых наши бойцы сели на карабин и автоматы, упертые стволами в снег, и понеслись вниз по склону. Не все, правда, добрались до ледника. Уже у начала его в одном месте провалился снег, и несколько человек исчезли в гремящем потоке.

Ниже, где-то у языка ледника, бойцы услышали дробь автоматов и покашливание минометов. Мины пролетели над головами бойцов. Немцы тоже отвечали минометным огнем на передний край обороны, но не оставили в покое и прорвавшийся отряд, старались попасть если не прямо в солдат, то выше их голов, в скалы, чтобы поразить их каменными осколками. Это было страшно. Одна мина грохнула в скалу неподалеку от Онищука, и он тотчас почувствовал, будто ему оторвало ногу. Он упал и осмотрелся. Нога была цела, но из колена хлестала кровь. Видно, камень ударил касательно по колену. Разодрав рубаху, он замотал колено и поковылял вперед.

По леднику шли долго. Несколько человек провалились в трещины. Хорошо, если она неглубокая - вытаскивали. В глубоких исчезали навек. Доставить их было нечем.

Почти у конца ледника их встретили бойцы Закавказского фронта. С удивлением смотрели они на отощавших, обросших, оборвавшихся людей, с глазами, глубоко запавшими от пережитого. Потом повели к своим позициям и, накормив, отправили в тыл. Онищуку оказали первую медицинскую помощь и также отправили в тыл, в селение Захаровну, где находился госпиталь. Там впоследствии он узнал, что друзья его по небывалому походу, были отправлены сначала в Сухуми, а оттуда, кажется, в Кутаиси. Он не встретил больше никого из них ни в войну, ни после нее...

Но вернемся теперь к событиям на Санчаро. Давидич, которому повезло больше, чем Онищуку, и он сразу попал в организованное подразделение, рассказывал дальше, как в районе лесопильного завода и у рудников по реке Лабе (Поселки Курджиново и Рожкао Урупского района Ставропольского края) батальон нагнал свой обоз и пулеметную роту с артиллерийской батареей. Оказалось, что впереди в нескольких километрах отходит 25-й погранполк. Командир этого полка приказал капитану Ройзману, оказавшемуся с группой солдат и офицеров в хвосте его, сформировать отряд или полк из отдельных подразделений и военнослужащих и прикрывать пограничников сзади, действуя отрядом, как арьергардом. Из отряда этого позднее и был организован 2-й сводный полк.

Ройзман и Леонов сели на лошадей и отправились догонять погранполк, а мы остались удерживать рудник до той поры, пока в пекарне готовился хлеб и пока по мосту через Лабу не перешли все отходившие подразделения и детские дома с детьми испанских республиканцев. Было им от тринадцати до семнадцати лет, и судьба их не могла не волновать нас. Бойцы делились с ними всем, чем могли, всячески оберегали и поддерживали их...

Хлеб, казалось, выпекался слишком долго, но батальон не терял времени даром. Глазков приказал Давидичу собрать имевшийся на руднике аммонит и подготовить мост к уничтожению. И когда последняя повозка с хлебом, громыхая по бревнам, проскочила мост, сержант Зорин и Давидич (он был тогда младшим политруком) подожгли бикфордовы шнуры. Взрыв разнес бревна моста в щепки к великой ярости егерей.

Таким же образом был уничтожен и второй мост. С него расчет станкового пулемета, которым командовал светловолосый боец Анатолий Попов, расстрелял немецких мотоциклистов, все же перебравшихся через Лабу в районе первого моста и бросившихся вдогонку нашим.

Потом взрывчатка кончилась, да и мосты дальше пошли пешеходные. Пришлось батальону оставить свою батарею: на руках пушки не понесешь. Но перед этим командир батареи, высокий лейтенант кубанец Дударь, приказал установить пушки на площадке, с которой просматривалась долина километра на два назад. Он подождал, пока батальон гитлеровцев полностью втянулся в ущелье, отрезал огнем их отход и подал команду:

- Беглым, триста снарядов - огонь!

И весь боекомплект обрушился на немецкую колонну. Бежать немцам было некуда, слева отвесные скалы, а справа обрыв и бурная Лаба. Вряд ли кто-либо спасся там. Этот эпизод подтверждает мысль, которую в беседах с нами высказывали Тюленев, Сергацков и многие другие участники обороны, что если бы враг встретил более серьезное сопротивление на северных склонах хребта, потери наши были значительно меньше.

Вынув замки из орудий и сбросив их в Лабу, артиллеристы направились к висячему мосту. Гитлеровцы, ошеломленные артналетом, некоторое время не предпринимали наступления, и это дало возможность командованию батальона переправить в первую очередь воспитанников детских домов и гражданское население. Вскоре налетели "фокке-вульфы", началась бомбежка и почти неизбежно связанная с ней паника. Виктор Николаевич вспоминает, что приходилось буквально с пистолетом наводить порядок, следить, чтобы мост не перегружался, не оборвались тросы. Лошадей выпрягали из повозок, с трудом переводили их по шаткому мосту, а потом на руках переносили повозки. Переправа длилась почти сутки, и после того, как рота прикрытия прошла по мосту, он был взорван.

Чем выше в горы, тем круче и уже тропа. У верхнего лесопункта, в поселке Пхия, пришлось оставить и повозки. Теперь имущество навьючили на лошадей. Веревки натирали им кровоточащие раны, а путь к Санчаро продолжался еще несколько дней.

В один из последних дней августа отступавшие поднялись на ледник. Раскованные лошади начали падать от усталости и голода. Пришлось вьюки перекладывать на людей. Лед слепил глаза и обжигал полубосые ноги. Их обматывали кусками шинелей или сыромятной кожи и шли дальше. Перед самым перевалом тропа разветвлялась на две: одна забирала вправо, другая, более длинная, но удобная шла левее. Те, кто был с вьюками, а также воспитанники детских домов отправились влево. Колхозники, эвакуировавшиеся с Кубани, и ребята-испанцы пошли по правой тропе. Повел их один из председателей колхозов. Дня за два до этого батальон снова соединился с группой Ройзмана. Батальон Глазкова вошел в состав 2-го сводного полка.

После этого был зачитан приказ командира 25-го погранполка о назначении на должности офицеров. Командиром сводного полка стал капитан Ройзман, комиссаром - старший политрук Леонов, агитатором - старший политрук Глазков, ответственным секретарем партбюро - младший политрук Валериан Гуляев, помначштаба полка - старший лейтенант Вальков, командиром второго батальона - старший лейтенант Березкин, командиром первой роты - младший лейтенант Яков Фрудгарт. Самого Давидича назначили ответсекретарем бюро ВЛКСМ полка. Других офицеров он не запомнил.

Итак, разделившись на две группы, полк пошел по двум тропам. Налегке они шли быстрее, но егеря все же нагнали их, и многие погибли, попав в засаду там, где тропы вновь соединялись. Когда передовые подразделения полка приблизились к развилке, егеря открыли пулеметный и автоматный огонь. Завязался бой. К вечеру командование полка организовало атаку, и едва стемнело, первый батальон отчаянным броском сбил ненцев с развилки. Те отошли вниз, и полк вслед за атакующим батальоном ночью вышел на Санчарский перевал, прихватив с собой оставшихся вьючных лошадей и раненых.

- На перевале, - говорит Виктор Николаевич, - мы встретились с батальоном или ротой 808-го полка, которая пришла сюда раньше и заняла оборону. В связи с тем, что оборона уже была организована, командование 25-го пoгранполка решило отойти на отдых и перегруппировку к Сухуми. 28 августа, задержавшись на сутки в Псху, мы двинулись по берегу реки Бзыбь на хутор Решевой и дальше, к перевалу Доу...

Давидич вспоминает, что по пути к Сухуми они встретили истребительный отряд сухумских рабочих (были на перевалах, оказывается, и такие) численностью до ста человек. В тот же день над колонной отходивших кружился истребитель И-16. Он сбросил вымпел и улетел, но вымпел найти не удалось, поэтому подразделения продолжали отход. За перевалом Доу колонну встретили несколько всадников, среди них был полковник Пияшев. Он приказал Ройзману построить полк и сообщил бойцам и командирам, что подразделение 808-го полка не удержало перевал и что, кроме них, а также 25-го погранполка, вблизи нет реальной силы, которая остановила бы немцев.

- Если мы гитлеровцев не остановим, то они выйдут к морю, и тогда вся группировка советских войск от Новороссийска до Сухуми будет отрезана, - сказал Пияшев. Он помолчал и добавил: - Кому дорога Советская Родина - три шага вперед!

И весь полк шагнул вперед. Солнце тускло светилось на потемневших штыках, грело небритые, усталые лица. Сухуми был совсем рядом, километрах в тридцати. Уже ощущалось теплое дыхание моря, а от запаха трав и цветов кружилась голова. Но без единого звука солдаты пошли обратно вверх, к холодным и мрачным скалам перевала, В Сухуми отправили лишь раненых и больных.

К заходу солнца подразделения полка поднялись на перевал Доу - теперь уже с южной стороны. Батальон старшего лейтенанта Березкина, шедший в авангарде, получил приказ: не останавливаясь, спуститься в хутор, Решевой и занять оборону, удерживая хутор до прихода основных сил. Батальон двинулся с перевала вниз, к хутору, к которому с противоположной стороны уже подходили немцы, тесня малочисленные воинские подразделения и отряды сухумских рабочих. Остальные подразделения полка получили несколько часов отдыха. Измученные бойцы падали на прохладную влажную землю и мгновенно засыпали. В этот день они дважды поднимались на перевал и спускались с него.

Ночью на перевале стало очень холодно, туман и пронизывающий ветер пробирали до костей. Мучил голод; пристрелив лошадь, поделили мясо между бойцами и начали его варить, - кто в котелках, а кто и в касках. Иные пытались поджаривать мясо на шомполах. Ни хлеба, ни соли не было. Сырые дрова горели плохо. Пришлось в конце концов жевать полусырое мясо и снова устраиваться на отдых. Но холод долго не давал уснуть.

Ранним утром 29 августа к Давидичу подошел старший политрук Леонов.

- Пока мы тут собираемся да раскачиваемся, - сказал он, - ты пройди вперед, передай батальону, чтоб держались и что мы следом придем...

С пистолетом в руке Давидич пошел по тропе вниз, слыша за спиной приглушенный туманом говор, стук котлов и прикладов, клацанье проверяемых затворов - звуки готовящегося к маршу полка.

Примерно через час впереди послышался шум боя. Гулким эхом разносились по долине автоматные и винтовочные выстрелы. У первого хуторского домика между тем сидели трое; старшина второго батальона и два бойца. Они варили картошку.

- Где штаб батальона? - спросил Давидич.

- Вот сюда идти надо, - сказал старшина и показал направление. - Да вы не спешите, попробуйте картошки нашей.

- Спасибо. Надо спешить.

Свернув с тропы влево, Давидич зашагал на выстрелы, к северной окраине хутора, где был мост через реку Бзыбь.

Ярко светило солнце. Выстрелы впереди стихли. Давидич, раздвигая заросли ежевики и, срывая на ходу ягоды, пересек ручей, поднялся по склону овражка вверх и прямо перед собой увидел человек двенадцать рослых егерей. Они шли редкой цепью, держа наготове автоматы, засученные рукава придавали им зловещий вид. Изредка, не прекращая кругового наблюдения, они переговаривались. Шум ручья скрыл шорох кустов, и это спасло Давидича. Почти машинально он упал в кусты, и тотчас прогремела над ним автоматная очередь, срезанные пулями листья посыпались сверху. Перескочив ручей, Давидич выбежал на поляну и тут встретился с двумя бойцами, бежавшими ему навстречу.

- В чем дело? - спросил он. - Куда вы бежите?

- Там немцы, - ответил один боец, - мы окружены, многие убиты и ранены, помощи нет.

- Вы пулеметчики?

- Да.

- Так где же ваш пулемет?

- Там...

- Бегом за ним!

Через несколько минут пулемет был доставлен. Втроем они отбежали к домику, где некоторое время назад Давидич разговаривал с бойцами, варившими картошку. Старшины и одного бойца не было видно. Второй, раскинув руки, лежал мертвым на пороге домика.

Отходя по тропе к подножью горы, Давидич увидел там еще человек восемь бойцов и командиров. С ними был комбат Березкин. Заняв оборону, эта группа открыла огонь по цепи егерей, прочесывающих хутор. К счастью, совсем скоро подошли основные силы полка, и хутор не был потерян, хотя и достался слишком дорогой ценой. Виктор Николаевич вспоминает, что особенно большой урон нанесли полку снайперы противника. Они заняли высокие и густые деревья и другие скрытые позиции, и оттуда снимали наших бойцов, менявших позиции или неосторожно показывавшихся из-за укрытия.

В этот день, 29 августа, многие наши бойцы дрались насмерть. Память, сетует Виктор Николаевич, не сохранила всех имен. Анатолий Попов, политрук пулеметной роты, гранатами уничтожил пулеметный расчет гитлеровцев, а рота Якова Фрудгарта отбила восемь атак егерей. Анатолий Попов погиб через день после этого в разведке. Его тело, изуродованное гитлеровцами, было позднее найдено на кукурузном поле...

Таким образом, сводный армейский стрелковый полк, а также те небольшие подразделения, о которых мы уже знаем из рассказа Голика, удерживали позиции на хуторе Решевом до подхода 25-го погранполка и 307-го полка. Начались наступательные бои, руководил которыми штаб группы войск Санчарского направления под командованием полковника И. И. Пияшева. Кстати, в этих боях большую помощь нашим войскам оказали колхозники хутора Решевого во главе со своим председателем сельсовета товарищем Шапкиным. Они помогали ориентироваться в горах, служили проводниками.

Примерно пятого сентября штаб полковника Пияшева разработал план овладения селением Псху. Там была посадочная площадка для самолетов, которая могла бы снять все заботы о снабжении войск. Так оно потом и получилось. Самолеты ПО-2 через несколько дней стали летать регулярно, они доставляли сражавшимся подразделениям все необходимое.

В это время было получено подкрепление - батальон курсантов Тбилисского пехотного училища под командованием преподавателя тактики майора Кушнир.

План овладения Псху был таков: в лоб наступал 2-й сводный полк. Правее его шел 307-й полк, а еще правее - 25-й пограничный полк. В его задачу входило: выйти севернее Псху и, овладев перевалом Чамашхо, закрыть пути отхода немцев из селения. Левее сводного полка должен был наступать отряд Тбилисского пехотного училища, перед которым стояла задача: перерезать Санчарскую тропу.

Приступив к выполнению этого плана, наши подразделения выбили немцев из хутора, успешно развили наступление и 7 сентября вышли к южной окраине Псху. Немцы сопротивлялись отчаянно. Их минометы буквально засыпали минами наступающих.

- Наши потери были значительными, но наступательный порыв вел нас вперед, - рассказывает Виктор Николаевич. - Днем седьмого сентября тяжело ранило моего друга и боевого товарища Сашу Копнова. Почему-то все звали его Сашей, хотя имя его было Алексей. Осколками мины ему перебило обе ноги. Его отнесли в хутор Решевой, где находился штаб полка, и к вечеру от большой потери крови он скончался. Если бы это случилось днем позже, когда мы уже взяли Псху, его можно было бы отправить самолетом в Сухуми и спасти...

Умелыми действиями всех боевых подразделений, находившихся тогда в районе Псху, утром 8 сентября в ожесточенном бою в селении был полностью разгромлен горнострелковый полк немцев. Фашисты понесли большие потери, поспешно отступили, оставив трупы своих солдат, много вьючного снаряжения, мулов и лошадей, боеприпасы и оружие.

И сейчас еще сохранились в тех районах следы кладбищ, на которых когда-то с немецкой аккуратностью были поставлены березовые кресты.

Немцы отходили из Псху двумя тропами. Одна по реке Бзыбь вела на Санчарский перевал, вторая - на перевал Аллаштраху. Егеря сопротивлялись отчаянно, пытаясь удержаться на удобных для обороны рубежах, цепляясь за каждую высоту. Лишь примерно к концу сентября паши войска оттеснили гитлеровцев к Аллаштраху и вплотную подошли к Санчаро.

- В те дни развернулось и у нас снайперское движение, - говорит Виктор Николаевич. - Лучшие бойцы-комсомольцы брали торжественные обязательства открыть личные счета истребленных гитлеровцев. Началась настоящая охота за фрицами. Горных егерей всюду подстерегали пули наших снайперов. Лучшим снайпером сводного полка был комсомолец 1-й стрелковой роты Валеулин. На его счету числилось 97 уничтоженных гитлеровцев. Многих тогда наградили орденами и медалями. Помню, как получил орден Красного Знамени пулеметчик Ломиченко, человек огромной физической силы. Станковый пулемет он носил, словно игрушку...

Мужество и стойкость в боях за освобождение села Псху, а также на перевалах Санчаро, Аллаштраху, Чамашхо и других проявили бойцы 25-го погранполка. За оборону перевала полк был удостоен ордена Красного Знамени, а многие бойцы и офицеры награждены в 1942 году орденами и медалями.

Долгое время нам не удалось найти ветеранов 25-го погранполка. Свою помощь в розыске героев нам предложили члены туристского клуба "Романтик" - студенты Одесского политехнического института, которые после нашей встречи в Одессе ежегодно проводят экспедиции и туристские походы на перевалы Главного Кавказского хребта. Особенно большую исследовательскую работу провели студенты Леня и Алла Суховей.

Гавриил Алексеевич Безотосный рассказывает, что основу полка составил 25-й пограничный отряд, который до начала войны охранял границу по реке Прут, южнее Кишинева.

Здесь отряд в первые дни войны встретился с фашистами.

- Особенно отличались, - вспоминает Гавриил Алексеевич, пятая застава под командованием В. М. Тужлова. На территории этой заставы находился мост через реку Прут, который немцы пытались захватить во что бы то ни стало. В первый день горстка пограничников в количестве 50 человек отразила яростные атаки противника, превосходящего силой в 25-30 раз. Защитники границы отражали в день по 14 атак. За особый героизм и мужество четверым нашим пограничникам - лейтенанту К. Ф. Ветчинкину, старшему лейтенанту А. К. Константинову, сержанту В. Ф. Михалькову и сержанту И. Д. Бузыцкову - были присвоены звания Героев Советского Союза. В. М. Тужлов награжден орденом Красного Знамени...

В августе 1942 года погранполк отступал по реке Лабо в горы, так как путь отхода в сторону г. Грозного был отрезан немцами. Полк имел назначение сосредоточиться в Сочи, пополнить свой состав и занять оборону по берегу.

Но 28 августа 1942 года в долине Двуречье, за перевалом Доу полк встретил командующего группой войск Санчарского направления полковника Пияшева, который сообщил, что ввиду критического положения на перевалах приказ о выходе полка в Сочи отменяется, и поставил задачу - атаковать селенье Псху, взять перевалы Санчаро, Аллаштраху, Цегеркер.

Командир 25-го погранполка полковник Василий Борисович Архипов, комиссар полка старший батальонный комиссар А. И. Курбатов, начальник штаба полка майор С. А. Мартынов приняли приказ и в составе группы войск Пияшева повели полк на штурм этих высот.

Ветераны полка и сейчас вспоминают два смелых рейда в глубокий тыл врага, проведенных диверсионным отрядом добровольцев-пограничников во главе с майором С. А. Мартыновым и старшим политруком В. В. Никольским.

Многие пограничники повторили на Санчарском перевале подвиг своих однополчан, свершенный в первый день войны на границе. Снайпер Молибога, пулеметчик Петр Левков, сержант Волобуев, рядовой Федор Евстигнеев, старший политрук В. П. Варя, старший лейтенант Зайцев, сержант Борис Борисов погибли героической смертью. И тогда сами солдаты, их друзья, сложили о них песню:

Сурово, с лихвою врагу отомстят
Товарищи в битвах суровых.
Зовет нас вперед пылающий стяг,
Обрызганный кровью Левкова.
И мы не свернем с боевого пути,
Победною будет дорога.
И с нами, как прежде, всегда впереди
Бессмертный герой - Молибога.

В военном архиве пограничных войск сохранился документ, в котором подведены итоги боевых действий 25-го погранполка на перевале. В этом документе говорится:

"В боях на Санчарском перевале 25-м пограничным полком было уничтожено 1061 солдат и офицер противника, кроме того, уничтожено 4 минометных батареи, 17 пулеметов, 8 больших караванов лошадей с вьюками. Взяты значительные трофеи, переданные на склады Красной Армии".

25-й погранполк находился на защите перевала Санчаро и других с 20 августа по 25 октября, затем охранял Мамисонский перевал, участвовал в боях за Моздок, Армавир, Ростов, Херсон, Николаев, Одессу. За особо успешные бои на Днестре получил наименование Нижне-Днестровский. Свой славный боевой путь полк закончил в Австрии, пройдя с боями Румынию, Болгарию, Югославию, Венгрию.

Ничего определенного мы не знали и о другой части - 307-м стрелковом полке, оборонявшем перевалы, пока не поговорили мы с бывшим командиром взвода 307-го полка, принимавшим участие в боях на перевале Санчаро, Константином Адольфовичем Янушек. Он живет сейчас в Попильнянском районе Житомирской области. А встречались мы с ним летом 1965 года на турбазах "Чегем" и "Архыз", где он находился в качестве сопровождающего группы туристов Одесского политехнического института на Санчарский перевал.

- Первое боевое крещение, - рассказывает Константин Адольфович, - получил я в бою за село Псху, а затем на Санчаре.

Оборону наш взвод занимал на гребне перевала.

Егеря были рядом - хорошо была слышна их речь. О чем они перекликаются? Похоже, что подают какую-то команду. Может быть, приготовиться к атаке.

Мы этого ожидаем. Разместились за камнями и ждем, прислушиваемся. Тревожная тишина.

- Наверно, завтракают, гады, - зло прошептал совсем юный солдат.

Мне больно слушать этого солдата. Ведь у нас нет ни сухаря, ни воды. Те, кого невыносимо мучила жажда, на рассвете слизывали росу на камнях. А сейчас и росы нет.

Когда ожидаешь боя, не хочется говорить и думать о войне. Она перед тобой и в тебе.

С гордостью смотрю на своих хлопцев. Почти все они из Ростовской области и Приазовья. Многим из них исполнилось только по восемнадцать. Все - комсомольцы.

Из-за гребня снова слышится немецкий разговор, более оживленный. Мы поняли - они получают команду.

Я тоже передаю приказ:

- Приготовить гранаты!

И в эту минуту выяснилось, что бойцы не умеют обращаться с гранатами РГ-42. Их выдали нам только перед маршем, и они не успели их изучить. Как же быть? Решение пришло мгновенно:

- Гранаты передать мне!

И тут же объясняю, кому откуда вести автоматный огонь.

- Стрелять залпами в тот момент, тогда я буду бросать гранаты.

И когда егеря поднялись в атаку, я скомандовал: "Пли!" и бросил между скал первую гранату. В эту же секунду грянул дружный залп - один, второй, третий...

Эхо в горах стократ повторяет грохот боя. Здесь каждая скала тебе друг и в то же время враг. Она и защищает от пуль и рикошетом отражает в тебя и пулю, ранит множествами острых каменных осколков.

В этот день мы отразили шесть атак егерей. На второй и третий день гитлеровцы снова пытались пройти, но напор их был уже слабее. Видимо, мы нанесли им серьезный урон...

Ясную картину боев с участием 307-го полка мы видим из документов Центрального архива Министерства обороны СССР.

Здесь сохранились боевые донесения и другие материалы, подготовленные начальником оперативного отдела штаба дивизии подполковником С. Ф. Бегуновым, редактором дивизионной газеты "Знамя победы" Я. А. Кронрод и старшим инструктором политотдела по работе среди войск противника капитаном Ю. А. Степановым.

Из этих документов видно, что 307-й полк входил в состав 61-й стрелковой дивизии, которая 22 августа 1942 года была передана из 45-й в 46-ю армию.

307-й полк первое боевое крещение получил на Гудаутском перевале, занятом к тому времени противником. Здесь действовали части 101-й альпийской дивизии немцев, которая прошла летнюю подготовку в Карпатских горах.

28 августа полк получил приказ: сбить немцев с Гудаутского перевала и во взаимодействии с группой полковника Пияшева овладеть Санчарским перевалом.

Вот что говорится об этом в боевом донесении:

"...307-й стрелковый полк на марше восточное Гудауты был возвращен к горам и направлен вдоль восточного берега шумной горной реки. Ему предстояло встретиться и нанести удар частям сильной и подготовленной 101-й альпийской дивизии. Переход был несказанно тяжелым. Из села Мцари к Гудаутскому перевалу вела единственная труднопроходимая горная тропа. Обычно ею пользовались лишь охотники. Люди сами несли станковые пулеметы, ротные и несколько батальонных минометов. За полком с трудом двигалось несколько навьюченных лошадей. Плохо было с продовольствием, Каждый боец имел сухой паек всего на одни сутки. Два дня поднимался полк по тропе, пролегавшей лесными склонами крутых гор и по скалам. Люди шли поодиночке. Всякий неосторожный шаг угрожал пропастью. Лошадей вели под уздцы. Особенно отягощали переход непрекращающиеся дожди... Преследуя противника малыми группами, полк продолжал путь в глубь Кавказских гор. Утром 5 сентября полк проходит по необычайно крутому спуску. Люди продвигались гуськом, медленно, с опаской, каждое резкое движение могло вызвать обвал, который бы смял идущих впереди. Но все обошлось благополучно, и вечером полк вышел на берег реки Бзыбь. В это время на Бзыбь вышли части полковника Пияшева и батальон Тбилисского пехотного училища. Все эти части были объединены в "группу Пияшева".

Немцы приготовились к обороне единственного на южных склонах Главного Кавказского хребта в районе перевала Доу населенного пункта Псху. Этот пункт служил базой снабжения немецких частей, действовавших в горах, так как в его окрестностях располагался удобный аэродром. Немецкая оборона проходила по высотам юго-восточнее Псху, затем по реке Бзыбь (на участке переправы) и по вершинам скал, прикрывающих подход к Псху со стороны перевала Анчхо, вдоль реки Бзыбь. Стало известно, что немцы прорвались через Клухорскпй перевал и двигаются на юго-запад, чтобы выйти на переправу через Бзыбь, южнее Псху. В связи с этим 307-й полк выставляет заслоны, которые закрывают проход к реке. Полковник Пшпнев ставит полку задачу: во взаимодействии со сводным полком овладеть населенным пунктом Псху и прилегающим аэродромом, развивая наступление, выйти на вершину Главного Кавказского хребта и выбить немцев с Санчарского перевала. Третий батальон 307-го полка под командованием старшего лейтенанта Винцевича получил задачу обойти Псху с юго-востока по ущелью и внезапно с тыла атаковать аэродром и Псху. Первый батальон вместе с батальоном сводного полка наступал на переправу. 8 сентября утром третий батальон двумя ротами - лесом, по ущелью, вышел к аэродрому и внезапно напал на немцев, находившихся в домах. Третья рота атаковала Псху с юго-востока. В это же время несколько наших бомбардировщиков сбросили на Псху бомбы. На их аэродроме в Псху поднялась паника. Первый батальон открыл пулеметный огонь по немецкой роте, работавшей на переправе. Совпадение Ударов по переправе с атакой на Псху и бомбежкой - счастливая случайность, ибо связи как с третьим батальоном, так и авиацией не было. Результат получился отличный. К часу дня Псху с прилегающим аэродромом был взят 307-м полком. Здесь были захвачены медикаменты, продовольствие, оружие и боеприпасы. Через два дня самолеты стали приземляться на аэродроме, и снабжение боеприпасами и продовольствием наладилось.

Противник отступал вдоль реки Бзыбь к Санчарскому перевалу. 307-й полк, преследуя немцев, сбил вражеские арьергарды и вышел к подножьям высоты 1006. Эта высота стала опорным пунктом немецкой обороны, прикрывающим Санчарский перевал. В лесу далеко от вершины, на ее склонах завязались ожесточенные бои. Они шли с 10 по 18 сентября. Позиция немцев была весьма выгодной. С востока высоту прикрывала пропасть, тянувшаяся несколько километров. С запада - глубокая лощина. Наступать можно было лишь тропой, пролегавшей по самой высоте.

В напряженных боях полк очистил лес и вышел на покрытые кустарником склоны высоты. Вдоль тропы, круто уходящей вверх, были устроены немецкие огневые точки. Двигаться дальше было невозможно.

Тщетными остались многочисленные попытки найти другой подход к Санчаро. 13 сентября группа смельчаков во главе с командиром 1-го батальона лейтенантом Бражником по отвесным скалам пробиралась в обход высоты 1006 в тыл противника и завязала бой в урочище Басса. Дралась группа героически, но была слишком мала и сбить противника не смогла.

Непрестанно велась командирская разведка, чтобы найти более удобный путь для атаки высоты. На юго-западных склонах высоты, вдоль лощины, огневых точек противника не оказалось. На юго-востоке по гребню, ниспадающему краем пропасти, были устроены редкие окопы, укрытые за большими камнями. Начинать штурм высоты по лощине было рискованно, так как с высоты она вся простреливалась. Поднять значительную группу по краю пропасти было невозможно. Иного выхода, как использовать и лощину и каменистый гребень по краю пропасти для действия небольших групп, не было.

Комиссар 1-го батальона Даниэлян подобрал 18 смельчаков-добровольцев во главе с лейтенантом Цветковым... Люди вооружились автоматами, гранатами, ножами. Они и должны были рискнуть - взобраться по каменистому гребню на вершину высоты. Одна рота получила задачу действовать на левом фланге полка, отвлекая на себя огневые точки противника, обстреливающего лощину. Взвод должен был наступать по лощине, с тем чтобы, если его обнаружит противник, окопаться и открыть огонь по правому флангу противника. Левофланговая рота демонстрировала ночную атаку, отвлекая на себя огонь противника с обеих сторон лощины и с вершины высоты. Взвод, шедший по лощине, попал под огонь с высоты, окопался и завязал перестрелку. Весь огонь противника повернулся к лощине. Этого и ждала группа Цветкова, залегшая тем временем перед левым флангом противника. Она быстро стала продвигаться по гребню, истребляя одинокие огневые точки, и скоро, не обнаруженная с вершины высоты, добралась до нее. Здесь пролегала круговая оборона противника. Если до рассвета вершину не взять, всем участникам группы Цветкова грозит верная гибель. Группа дружно поднялась на штурм многочисленного противника. Цветков и Даниэлян шли первыми. Началась рукопашная схватка с растерявшимися от неожиданности немцами. С рассветом на высоте взвился красный флаг. Фашисты отступили на Санчаро. Это было в ночь с 18 на 19 сентября. Высота 1006 и прилегающие две безымянные высоты, откуда открывался вид на пикообразные вершины Главного Кавказского хребта, были завоеваны.

Начались бои за перевал Санчаро. Подход к Санчаро оказался труднее чем предполагалось. Путь к перевалу обстреливался пулеметным огнем с хребта, что западнее высоты 1006. Попытки 307-го полка выбить противника с хребта ударами в разных направлениях оставались безрезультатными.

...сентября (пропущено в тексте) ночью батальон младшего лейтенанта Саковского, пролежав целые сутки под перевалом Адзапш, в следующую ночь по полупесчаным склонам добрался до гребня. Двое суток шли тяжелые бои. Но у батальона не хватило сил, чтобы закрепиться. Не удался и удар посланной в тыл противника группы из 25 человек лейтенанта Малышева и младшего политрука Адлиряна. Группа не вернулась. Всех смельчаков нашли убитыми.

...Они честно дрались до последней капли крови. Немецкие изверги надругались над трупами героев. На руках, груди, лбу у погибших были обнаружены вырезанные пятиконечные звезды и другие знаки.

Дело шло к зиме. Вершины Кавказского хребта начали покрываться снегом. Со взятием Санчаро надо было торопиться. Батальон 66 СП перебрасывается па помощь 307-му полку и развертывается подготовка к решительному штурму Санчаро. 12 октября с наступлением темноты батальон 307-го полка и батальон 66-го полка сосредоточиваются под скалами западнее Санчаро. Условия для штурма сложились тяжелые. После снегопада снег достиг двух метров. Местами образовались непреодолимые снежные завалы. Стояли морозы. Группы, на которые разделились оба батальона, преодолели покрытые снегом скалы п ползком выбрались к вершинам хребта. Рано утром они внезапно атаковали немецкие окопы. Целый день и ночь на 14 октября шли бон на хребте. Скала завоевывалась за скалой, камень за камнем. Утром 14 октября сопротивление противника было сломлено. Прикрывшись с запада, оба батальона двигались на Санчаро по хребту. В три часа 14 октября 1942 года части 61-й дивизии очистили Санчарский перевал. Со взятием Санчаро обстановка сразу изменилась, немцы поспешно оставили прилегающие к Санчаро перевалы и отступили на север".

...В двадцатых числах октября перевалы Санчаро и Аллаштраху начали закрываться снегом. Там были оставлены заставы - роты, которые периодически менялись. Ни немцы к заставам не могли подобраться из-за огромных завалов, ни наши роты к немцам. Крепчали морозы, гудели по ущельям лавины, и по ночам горели немецкие осветительные ракеты под низкими холодными тучами...

По приказу командующего 46-й армии генерала Леселидзе группа войск Пияшева в начале ноября была расформирована, и подразделения ее отведены в Сухуми, а оттуда направлены на другие участки Закавказского фронта. Оборона перевалов Аллаштраху и Санчаро возлагалась на 2-й сводный полк. Выдвинув к перевалам по батальону и оставив один батальон в резерве, штаб полка разместился в Псху.

Таким образом, подытоживая все, что было рассказано участниками событий, а также документами, можно прийти к выводу, что в обороне перевалов Санчаро, Аллаштраху и Цегеркер принимали участие многие подразделения и части 46-й армии, как те, что являлись в постоянном ее составе, так и те, что сформировавшись из остатков различных отступавших подразделений, вошли в ее состав позже. Трудно тут определить, кому приходилось тяжелее всех. Все зависело от условий и местности, перед которыми оказывались наши бойцы. Одно ясно: храбрецами они были все и потому именно сумели отбросить гитлеровцев от наших гор. В январе 1943 года, когда началось наступление советских войск под Моздоком, закончились боевые действия на перевалах Санчаро и Аллаштраху. Части 49-го корпуса егерей, чтобы не остаться отрезанными, поспешно оставили перевалы и бросились в кубанские степи, 2-й отдельный сводный армейский полк получил приказ: забрать всю боевую технику, взять как можно больше боеприпасов и продуктов питания и в условиях снежной зимы совершить марш через перевал Доу к Сухуми. Для охраны складов в селении Псху оставить роту.

Лишь однажды, очень давно, летом 1920 года, какой-то белогвардейский генерал, спасаясь от наседавших красноармейцев, провел свою часть через этот перевал в полном снаряжении. Но ведь то было летом, а тут зима, и надо тащить в снегу тяжелые пушки и боеприпасы. Приходилось все время пробивать траншеи в снегу и по ним в гору тащить на руках грузы. Очень тяжело пришлось на узком карнизе над пропастью, который и летом страшен. И все-таки бойцы прошли его и вынесли всю технику. Две недели спустя, после заслуженного отдыха в Сухуми, 2-й сводный полк был погружен па пароходы и отправлен в Сочи, где ему предстояло влиться в 133-ю отдельную стрелковую бригаду и составить ее ядро.

Над морем и над горами висел туман, сгущающийся вдали, гулко бились о воду пароходные гудки, накатывались на желтоватый и пустынный берег волны. Бойцы стояли у поручней и смотрели, как медленно разворачивается и уходит берег, как скрываются зыбкие очертания гор, где столько было пережито, что не забудется никогда.

Продолжение следует
  
#17 | Анатолий »» | 14.06.2014 06:42
  
1
Черноморцы среди скал.


Есть в истории защиты высокогорных кавказских перевалов одна страница, которую можно, пожалуй, назвать неожиданной - там воевали моряки Черноморского флота.

То один, то другой участник боев на различных перевалах ронял в разговорах с нами: "Тогда пришли моряки..." Или: "Среди моряков почти все были веселые, певучие ребята..." А Василий Рожденович Рухадзе рассказывал даже, как его батальон вместе с прибывшим отрядом моряков штурмовал высоту под условным названием "Сахарная голова", и как под лавиной погиб этот отряд моряков - все до единого. Но никто не мог назвать ни одной фамилии моряка, никто не знал, откуда они пришли.

Александр Анатольевич Коробов, бывший командир 815-го полка, говорил нам при встрече в Сухуми, что у него тоже была небольшая группа моряков. Отчетливо помнил он их появление в полку.

- Они пришли в дни, когда обходными тропами немцы зашли в тыл полка. Вооружены они были автоматами о разрывными и трассирующими пулями, гранатами. На каждые десять человек - рация, чтобы можно было действовать, в случае нужды, автономно.

Бой завязался в расположении автоматчиков и продолжался долго - до полного уничтожения врага. Но и наших там погибло много. Мы искали случая отомстить. Вскоре он представился.

С очередным пополнением на Клухорский перевал прибыли моряки - рослые, крепкие и храбрые ребята. Сразу стали проситься на вылазки.

- Ну что ж,- сказал я.- Готовьтесь. Есть одно серьезное дело.

Тайными, не обозначенными ни на одной карте тропами провели сваны моряков прямо в расположение гитлеровцев. Коробов и все, кому было известно об операции, вслушивались в ночную тишину, с минуты на минуту ожидая автоматных выстрелов, разрывов гранат. Но ночь была необычайно тихой и спокойной. Снег мерцал под звездами, сказочно висели над ущельем громады вершин.

- Надо идти спать,- сказал кто-то.- Не вышло, видно, ничего у морячков...

В полной тишине на рассвете вернулись моряки, сбросили с себя окровавленные маскхалаты и, выпив спирт, уснули. А утром у немцев поднялась невообразимая паника. Мистикой казалось чье-то молчаливое ночное вторжение, унесшее множество любимцев Гитлера - баварских альпинистов. Но все стало понятно, когда какой-то унтер-офицер поднял с пола одного из блиндажей короткую, прочную финку. Немцы знали: такие ножи получали моряки, уходившие с кораблей воевать на сушу...

Степан Иванович Голик тоже вспоминает, что в совещании на перевале Доу, перед наступлением на хутор Решевой и селение Псху, в числе других командиров подразделений, влитых в группу войск Пияшева, присутствовал и командир гудаутского отряда моряков. Но фамилии его не мог вспомнить.

- После взятия Псху,- говорил нам Степан Иванович,- немцев мы не могли некоторое время преследовать из-за отсутствия разведывательных данных. Закрепились гитлеровцы в хуторе Санчаро, что в шести километрах севернее Псху.

Моряки по приказу Ппяшева провели разведку боем прямо в хуторе Санчаро, в центре фашистских войск. Им удалось захватить в плен двух немцев, один из которых был рядовым, а другой - обер-лейтенант.

Офицер был высокого роста, родом, кажется, из Штеттина. Пять дней оп не брал в рот пищи и не отвечал на вопросы. Охраняли его в отдельной комнате. Когда за ним приходили, чтобы вести на допрос, и часовой открывал дверь, он вскакивал, вытягивал руку в фашистском приветствии и кричал:

- Хайль Гитлер!

Наконец доложили об этом Пияшеву.

- А ну, приведите его ко мне,- сказал он,- я покажу ему Гитлера...

Пняшев начал допрос, но обер-лейтенант продолжал молчать. Тогда полковник резко поднялся и вынул пистолет. Обер-лейтенант сказал хриплым голосом:

- Дайте воды...

Потом он заговорил и дал весьма ценные данные.

На всех разведчиков-моряков тогда были заполнены наградные листы.

И еще раз, вспоминает Голик, уходили моряки в глубокую разведку, с портативной рацией, переодевшись в форму немецких егерей. Форму нашли довольно быстро, но когда старший группы моряков стал примерять ее на себя, то оказалось, что любые брюки ему по колено, а рукава куртки - по локти. Все мы смеялись до упаду, говорит Степан Иванович, а его друзья-моряки шутили:

- А ты, случайно, не родственник Дон-Кихоту, а, Николай? А может, ты тот самый Геркулес?..

И все же удалось для Николая достать необходимое обмундирование.

Итак, моряки отправились в тыл врага, и до линии фронта пошел сопровождать их, по приказанию Пияшева, Степан Иванович Голик. Раньше разведкой было установлено, что наиболее слабо охраняемым участком немецкой обороны является промежуток между хуторами Агурипшта и Санчаро. Местность там суровая, кругом крутые, труднопроходимые скалы и глубокие каменные трещины с бурными потоками на дне.

Обходным путем ночью прошли они километров пятнадцать, пока не оказались на линии фронта. Все устали, но отдыхать было некогда, к рассвету надо пройти еще почти столько же, чтоб не напороться на дозоры.

Уточнив направление, моряки сбросили ботинки, перешли речку, на том берегу обулись и, помахав Голику рукой, скрылись, растворились в темноте и шуме реки.

К концу дня пришла радиограмма от моряков: "Линию фронта пересекли хорошо. Отдохнули, продвигаемся дальше". Вскоре получили и другую: "У селения Архыз напоролись на немцев. Один моряк убит. Продолжаем действовать согласно плану".

Потом от них больше не было сведений и все решили, что они погибли. Однако недели через полторы они вернулись и принесли богатые сведения о дислокации немецких войск, о численности их и вооружении, о полевых электростанциях и многое другое. Установили они также связь и с некоторыми местными жителями. Отдохнули и снова ушли в тыл. А через головы бойцов передней линии фронта теперь часто стали летать паши бомбардировщики, посылаемые штабом фронта...

В тот, последний раз, морякам придали еще группу бойцов. Командование решило не ограничиваться одними только разведывательными походами. Инструктировал группу лично Пияшев, и, подобрав себе все необходимое, моряки с диверсионной группой ушли по знакомому теперь маршруту. Вернулось из группы всего несколько человек и лишь перед праздником Октября. В числе других погиб и руководитель группы Николай. Группа решила уничтожить машины с гитлеровцами, шедшие колонной от станицы Зеленчукской в Архыз. Во время боя Николай на какое-то время остался один, и немцы окружили его. Он бросил одну гранату, а потом, когда немцы подошли совсем близко, пытаясь взять разведчика живым, он рванул кольцо противотанковой гранаты.

Вернувшиеся рассказали, что из-за сильного охранения ни одной электростанции взорвать не удалось, пришлось ограничиться уничтожением мостов и различного рода немецких постов. Они принесли топографическую карту, взятую у застреленного немецкого офицера, на которой нанесено было расположение частей и боевая обстановка в направлении Сапчарского перевала. Много и других ценных документов оказалось в полевой сумке немецкого штабного офицера.

- Что только эти гады не делают там,- говорили моряки.- Вешают коммунистов и активистов, стреляют слабых, сожгли многие дома в селениях Пхия и Загедан...

На перевалы легла зима, и в глубокую разведку никто уже не ходил. А потом остался в охранении перевала один сводный полк. Все другие подразделения, в том числе и оставшиеся моряки ушли в Сухуми. Ни дальнейшей судьбы флотских ребят, ни хотя бы одной фамилии, по какой можно было бы кого-то искать, Голик нам сообщить не смог.

Вскоре поехали мы в Киев, куда пригласили нас выступить по республиканскому телевидению. Рассказали мы телезрителям о событиях на Марухском леднике и в конце, как обычно, попросили их, если кто был участником тех событий или что-нибудь слушал о них, откликнуться, написать нам письмо.

Через несколько дней мы получили такое письмо от киевлянина Филиппа Харитоновича Гречаного. Он писал, что служил в 1942 году в отряде моряков, в том самом, какой погиб под лавиной на Марухском перевале. Скоро он приедет на отдых и лечение в Ессентуки, и там мы можем встретиться.

Филипп Харитонович оказался высоким, худым человеком, с сухим, нервным лицом. Рассказывая о погибших, oн то крепко сцеплял пальцы рук, так, что они белели, то прикрывал ими глаза, а порой не мог сдержать и слез.

- Вы поймите меня,- говорил он,- товарищей на войне теряешь довольно часто. То убьют кого, то ранят. Но чтоб вот так, здоровых и сильных ребят безжалостно снесла стихия и все это в одно мгновение, и чтоб помочь, выручить нельзя было - это действительно страшно. Я остался жив случайно. Но лучше все по порядку рассказать.

- Наш отряд,- помолчав, начал Филипп Харитонович,- в количестве двухсот восьми человек, был сформирован в Сухуми в августе 1942 года. Командиром назначили старшего лейтенанта Лежнева, комиссаром - политрука Самсонова, помощником командира отряда - лейтенанта Григория Клоповского. Я тогда только что прибыл с Тихоокеанского флота, где служил в кадрах по специальности минно-торпедного, трального, подрывного дела - пиротехником, короче говоря. По этой специальности в звании младшего воентехника был направлен и в горы, но в пути к перевалам, когда произошел бой с бандой и погиб наш командир взвода разведки, меня назначили на эту должность. С ней я и воевал...

Отряд моряков вышел из Сухуми 21 августа и на третьи сутки в лесу принял первый бой с врагом. В этом бою, где морякам приходилось действовать в непривычной обстановке и без достаточного опыта, погиб лейтенант, начальник связи отряда, военфельдшер Бурков, родом со станции Свеча Кировской области и командир разведвзвода Исаев - вместо него и был назначен Гречаный.

В составе 168 человек моряки пришли 26 августа на Марухский ледник в район Водопада и сразу же начали подъем на перевал, где участвовали и в самых первых стычках с немцами, и в основных боях по прорыву к Клухорскому перевалу. Им было особенно трудно из-за черного цвета своей формы. Они приспосабливались: отрезали у снятых с погибших бойцов шинелей рукава и натягивали их себе на ноги, а другую шинель, обрезав ее покороче - на бушлат.

- Наш отряд был сильным подразделением как физически, так и морально,-рассказывал Филипп Харитонович,- большинство из нас уже воевали под Геленджиком и Туапсе, имели боевой опыт, хотя и не горный. Лежнев, кадровый морской офицер, подбирал в отряд в основном тех матросов и старшин, которых лично знал по службе, и это еще одна причина нашей братской дружбы на ледниках. Несмотря на исключительные трудности, выпавшие на нашу долю, любое задание выполнялось нами четко и успешно. Занимались мы чаще всего разведкой местности и сил противника, а когда случалась трудность на каком-либо участке обороны, нас бросали туда на помощь...

Девятого сентября к морякам прибыло пополнение - 110 человек во главе со старшим лейтенантом флота Ждановым. Уже на второй день командира пополнения постигло несчастье: он упал в трещину ледника и погиб.

Теперь моряки участвовали в тех непрерывных боях в районе Кара-Кая, Марух-Баши и горы "Сахарная голова", о которых мы знаем из рассказов других участников. В ночь с 15 на 16 сентября моряки были посланы к "Сахарной голове" на помощь подразделениям 808-го полка. Они выполняли задание, но огромный снежный карниз, сорванный взрывами мин, подхватил моряков на крутом склоне и повлек вниз. Никому не удалось спастись, и отряд моряков как самостоятельная боевая единица перестал существовать...

- А я остался жив вот каким образом,- после длительной паузы сказал Филипп Харитонович. Сказав, он снова надолго замолчал, потирая заболевшие виски. Потом глухо, медленно и трудно продолжал: - У отряда была большая дружба с подразделениями полков, в частности 810-го полка. Вечером 15 сентября Окунев пришел в отряд и попросил Лежнева отдать в полк на некоторое время военфельдшера Александру Силину.

- Наши уже не справляются, - сказал Окунев,- так много раненых. А утром она вернется.

- Добро, - сказал Лежнев, закуривая и передавая кисет Окуневу. - Только погодите чуток. С вами пойдет и Гречаный, я его на связь посылаю вон с тем батальоном.

Лежнев показал вправо, на батальон 808-го полка, готовящегося к атаке на "Сахарную голову". Окунев кивнул головой, жадно закурил и, затянувшись, сказал:

- Красиво живете. Мы уже и запах табачка забывать стали.

- Да ну!-шутливо удивившись, сказал Лежнев,-а мы ничего. Егеря помогают... Потом крикнул:

- Старшина! Скажи морякам, пусть излишки табаку общевойсковым товарищам соберут. Скажи - пехота тоже курить хочет...

Через несколько минут перед Окуневым стоял туго набитый табаком вещмешок. Гречаный поднял его, забросил за плечо.

- Пошли,- сказал Окунев...

Гречаный и Силина должны были вернуться в отряд на следующий день к вечеру. Но возвращаться уже было некуда. Весь отряд начисто смела снежная лавина. Они остались в полку и воевали там почти до середины октября.

- Ко мне солдаты относились по-особому, - вспоминает Филипп Харитонович. - Каждый знал о трагедии моряков. И хоть гибелью там никого удивить нельзя было, а я все же чувствовал, что мне и кусочек получше подвинут, и местечко, чтоб спать, потеплее. Словом, как сирота, я там был в доброй и чуткой семье...

Силина оставалась в батальоне 155-й бригады, а Гречаный воевал на самой седловине перевала до девятого октября, когда он был тяжело контужен и обморожен. Он попал в госпиталь в Кабулети, потом в Батуми, в Ташкент и Троицк. Десять месяцев не поднимался он па ноги, а когда поднялся, то снова отправился па фронт. 26 марта 1945 года, находясь в Курляндской группировке, в бою он снова был тяжело контужен и ранен, после чего пролежал в госпитале непрерывно пятьдесят два месяца, то есть до 20 августа 1949 года. Вышел оттуда инвалидом Отечественной войны 1-й группы. Эту инвалидность имеет и сейчас.

Там, в Ессентуках, мы заканчивали беседу. Мы видели, как волновала она Филиппа Харитоновича, как тяжело переживает он снова утрату друзей, будто случилась она вчера, а не двадцать с лишним лет назад. По чести говоря, мы не хотели ее продолжать, щадя здоровье собеседника, но Филипп Харитонович спросил нас сам:

- Вас, должно, интересует, кого я запомнил по фамилии? Конечно, немногих. Годы и здоровье не те. Голова тяжелая становится, и память слабеет. Но тех, с кем был особенно близок, помню...

Ну, прежде всего, командир отряда Лежнев, о нем я уже говорил. Родом он был из Саратовской области или из самого города Саратова. Потом Григорий Клоповский, помощник командира, по-моему, из Миллерова он. Жена его с ребенком 1942 года рождения оставалась в Комсомольске-на-Амуре. Политрук Самсонов - из Куйбышевской области. Сержант-сверхсрочник Буйко - из города Красноярска. Сержант-сверхсрочник Бибиков - из города Горького пли Рыбинска. Старшина Михаил Бурлак из станицы Старо-Титоровка Темрюкского района Краснодарского края. Михаил Иванович Кондратенко, сержант срочной службы, откуда он, не помню, матрос Карнаущенко - из Умани, матросы Михаил Гаврилишин и Дмитрий Белуга - оба из Бершадского района Винницкой области, односельчане. И наконец, военфельдшер Александра Силина, родом из Новосибирской области, а к нам в отряд попала из Евпаторийского детского санатория, после того как тот эвакуировался.

- Когда я лежал в госпитале в Кабулети, - продолжал Филипп Харитоновпч,- я узнал, что туда привезли и Силину. Я попросил, чтобы меня на носилках отнесли к ней в палату. Наш боевой военфельдшер, веселая и сильная Саша, лежала совершенно беспомощная, раненая и обмороженная так сильно, что почти все время находилась в беспамятстве. Через несколько минут я попросил, чтобы меня отнесли обратно. Больше не мог смотреть. Вскоре после этого меня в тяжелом состоянии отправили в Батуми, а потом и дальше... Больше ничего я о ней не слышал...

Прощаясь, Филипп Харитонович тяжело поднялся и сквозь боль улыбнулся: дали знать старые ранения, особенно позвоночника.

- Сейчас только вспомнил, - сказал он, - что у Карнаущенко в Умани остался единственный сын. Жена его умерла перед войной, сын еще грудной был. Началась война, Карнаущенко передал сына на руки соседке и ушел на фронт. Все беспокоился, как он там. Может, и теперь живой...

В доме номер 3-а по улице Набережно-Крещатицкой в городе Киеве живет этот человек, о котором до последнего времени знали, быть может, лишь немногие его друзья и родные. Двадцать с лишним лет хранил он в своем сердце судьбы своих товарищей, их мужество и переживал их трагическую участь. Теперь о них будут знать многие и принесут им свою благодарность и восхищение.



В белых от снега ночах


Снег сначала лишь слегка припорошил вековые деревья над помелевшей речкой, а выше водопада, падавшего со стометровой высоты, деревьев уже не было, начинались отвесные скалы, и снег набивался в мельчайшие щели, с каждым утром становясь плотнее. Теперь, если начинался минометный обстрел, горы виделись словно сквозь сетку бинтов. Это, становясь на морозе сухим, осыпался от ударов воздуха снег.

Именно в это время - в сентябре - на помощь частям 394-й дивизии пришли отдельные горнострелковые отряды, оснащенные и вооруженные ничуть не хуже, чем гитлеровцы, Об этих отрядах рассказывал нам немного Павел Дубинин, бывший боец одного из отрядов, сейчас журналист. Но все это были довольно обрывочные сведения, пока не получили мы письмо от Андрея Васильевича Кийко, проживающего сейчас в Кочубеевском районе Ставропольского края. Он первый рассказал нам о бойцах и командирах этих отрядов.

"...Даже когда наш комиссар 12-го горнострелкового отряда капитан Васильев говорил нам о наших задачах в ближайшие дни, - пишет Андрей Васильевич,- мы все же не думали, что тем, кого мы идем подменять в боях, было так тяжело. Но вот наша 1-я рота подошла к позициям, занимаемым 810-м полком, и мы услышали непрерывную стрельбу из винтовок, пулеметов и минометов, и увидели бойцов, одетых как нельзя хуже для зимы - в худых шинелишках, в поношенных ботинках с обмотками... В руках у них были только винтовки с примкнутыми штыками: наверно, на случай штыковой атаки... Мы сменили их ночью, при тусклом свете снега, начавшего сыпать все гуще. На следующий день он завалил все..."

Дальше Андрей Васильевич описывает бои, в каких ему приходилось участвовать, и трудности, что довелось перенести. Правда, о себе он почти ничего не пишет, зато о товарищах говорит тепло и радостно. Горько звучит окончание письма.

"...А еще хочу рассказать о своем товарище, который погиб, о Роенко Николае Яковлевиче. Было это так. Я служил связным командира взвода, но вскоре командир отделения, где находился Роенко, обморозился, и взводный приказал принять отделение мне. Я принял отделение и охраняемый объект, и тут же узнал, что командир взвода уже предлагал ему отправиться в санчасть, но тот отказался, так как в это время начинался тяжелый бой. Лишь на следующий день, во время затишья мне удалось уговорить его, собственно говоря, приказать ему, чтобы шел лечиться. Он отправился в санчасть с неохотой, но обморожение было уже таким сильным, что выжить Николай не смог. Он умер, и мы его похоронили чуть ниже обороны, в лесу...

Вы обязательно найдите нашего комиссара Васильева и поговорите с ним. Только теперь я полностью понимаю его слова, когда он говорил нам там, на перевале, что Родина пас не забудет. Живет он сейчас в Грозном..."

Вскоре после весточки от Кийко, пришло письмо из далекой Целиноградской области, Есильского района, зерносовхоза "Двуречный" от Александра Николаевича Ерношкина. Он тоже пришел к Марухскому перевалу в составе альпийских отрядов, и в своем письме сообщил нам много интересных подробностей.

12-й горнострелковый отряд, в котором Ермошкин служил в должности помощника командира взвода в той же роте, где и Андрей Васильевич, получил по прибытии двухдневный отдых, который использовал для изучения перевала и расположения сил противника. После отдыха, ночью, отряд начал бесшумный подъем к основанию перевала. Подъем проходил по узкому в этом месте ущелью, сдавленному с двух сторон скалистыми хребтами. Отряд расставлял по пути заставы у каждой мало-мальски проходимой тропы, или даже намека на тропу. Главные же силы отряда были расположены у ворот перевала - так называется стык двух хребтов под Марухским перевалом с южной стороны. Этот участок считался наиболее проходимым как в нашу сторону, так и в сторону противника.

Память и через десятилетия не изменяет Александру Николаевичу. Просто поразительно, что через столько лет и событий можно помнить не только общую обстановку, но и числа, в какие происходили те или иные события, а фамилии участников этих событий. Вот что рассказал он, например, об одной из разведок, посланной командованием отряда в сторону глубинной обороны немецкой дивизии "Эдельвейс".

- На пятый день по прибытии к подножию перевала эта разведгруппа была составлена из добровольцев под командованием лейтенанта из 810-го полка (фамилии Ермошкин не помнит).

Из других участников разведки Александр Николаевич помнит бойцов Каширина, Жихарева, Орлова, Цомалаидзе и Елфимова. Седьмой участник разведки на второй день пути заболел и был отправлен обратно.

Итак, взяв с собой продуктов на пять суток, в полном альпинистском и боевом снаряжении, маленький разведотряд продвигался по ночам к перевалу, днем прячась в расселинах скал и наблюдая оттуда расположение огневых точек противника, далеко продвинувшегося и как бы повисшего над нашими частями. На рассвете третьего дня разведка была обнаружена немцами. Завязалась горячая перестрелка, в ходе которой лейтенант из полка, Каширин и Цомалаидзе были убиты. Орлов и Елфимов, тяжелораненые, остались между скал в снегу. Уходя, немцы сняли обмундирование и оружие с убитых и унесли с собой. Лишь еще через два дня едва добравшиеся до своих Орлов и Елфимов рассказали подробности этой схватки. Ночью туда были посланы добровольцы, которые на плащ-палатках вынесли трупы погибших и захоронили в лесу.

Немцы, вопреки ожиданиям, не начали атаки ни на второй, ни на третий день. Более того, наши посты, расположившиеся на равной высоте с позициями гитлеровцев, на третий день донесли, что на огневых точках противника они не замечают не только никакого движения, говорящего о подготовке наступления, но что и одиночных солдат нигде не видно.

Наше командование немедленно выслало вперед разведку из восемнадцати человек с лыжниками для связи. Разведка бесшумно подошла к Большому камню в лощине, служившему как бы границей нейтральной зоны. Остановилась, прислушалась и присмотрелась. Тишина. Начали подходить к подножию ворот перевала и потом осторожно подниматься вверх. Снова остановка. Тишина. Опасаясь попасть в коварную западню, разведка с удвоенной осторожностью продолжает подъем и, наконец, выходит прямо на немецкие огневые позиции. Картина, открывшаяся их глазам, была ошеломляюще непонятной. Все три немецких огневых яруса, по всей видимости, были брошены в спешном порядке, словно по тревоге. В пулеметных гнездах нашими разведчиками были обнаружены полные солдатские рюкзаки, офицерские шинели, пояса, фуражки, пистолеты, автоматы и карабины, телефонные аппараты и прочее снаряжение. Да, сомнений быть не могло: опасаясь чего-то внезапного и страшного для себя, немцы попросту бежали, побросав все. Что же случилось? Раздумывать в то время было некогда. Разведчики спешно спустились вниз и о виденном доложили командованию. Отряд немедленно начал восхождение к немецким позициям и закрепился там. Теперь наши бойцы находились на выгодных рубежах, непосредственно у подножия перевала, отделяемые от противника глубокой снежной лощиной с огромной скалой на пути и несколькими ледниками. Мощный водопад остался далеко позади.

Печальную картину увидели бойцы, заняв немецкие позиции. Всюду валялись трупы наших и немецких солдат. Видно было, что битва шла здесь на коротких дистанциях, почти врукопашную. В расселинах скал и в углублениях, напоминающих небольшие пещеры, вверх и вниз лицом лежали и сидели окоченевшие трупы. Выделенная команда хоронила наших погибших товарищей в снегу, заваливая их камнями, образующими своеобразные склепы...

Зима замела пешеходные тропы. Начались сильные бураны, морозы и снегопады. Остро начал ощущаться недостаток продуктов. Котелок сухарей выдавался на пять суток. Лес остался далеко внизу, так что нельзя было ни чаю согреть, ни еды сварить. Если подняться из-за прикрытия на передовой - а единственным прикрытием там были лед и камень - нельзя было устоять на ногах - так сильно дули между двух хребтов ветры. У немцев, хотя они и отошли назад, осталось преимущество в позициях: они занимали ключевые точки на самом перевале и на вершинах, подступающих к нему. Они постоянно подвергали жестокому пулеметному и минометному обстрелу наши посты и укрытия. Мы тоже не оставались в долгу и не было ни у кого даже мысли, чтобы отойти хоть на шаг. В один из этих дней завязался длительный бой, в результате которого наши войска выбили немцев и заняли их позиции. В обороне прошли конец октября и ноябрь.

К этому времени на маленький аэродромик, находившийся на лесной поляне, самолеты доставили из Сухуми крохотные железные печки-времянки с трубами. Эти печки бойцы потом на себе поднимали к перевалу и устанавливали там на заставах. И хотя за дровами надо было каждый раз спускаться километра на четыре ниже расположения заставы, бойцы делали это с удовольствием, потому что нет выше счастья для промерзшего и проголодавшегося в секрете человека, чем капелька живого тепла и глоток горячего чая. Никогда, вспоминает Александр Николаевич, ни до, ни после этого мы не пили такого вкусного чая.

"В воспоминаниях А. П. Иванченко,- говорится далее в письме Ермошкина, - рассказывается о сильном обстреле наших позиций немцами 31 декабря 1942 года. Эта ночь мне хорошо помнится до сих пор. Мы все были особенно хорошо подготовлены на случай провокаций врага. Но в то же время не забывали и о подготовке к встрече Нового года, от которого ждали многого. И вот в традиционные 24 часа бойцы стали поздравлять друг друга, желать скорой победы и возвращения к семьям, домой. Помню, мы много шумели, как водится между солдатами, смеялись, едва не позабыв о том, где мы находимся и сколько трудов еще впереди, прежде чем пожелания наши сбудутся. Так прошел час и второй. Ровно в два часа ночи со стороны немцев послышался сильный гул, и почти сразу начали рваться мины в нашем расположении. Мгновенно мы заняли свои места и открыли ответный огонь. Огонь был настолько интенсивным, что ущелье из белого превратилось в кроваво-красное, камни не успевали поглощать свет разрывов, а снег струился по отвесным скалам, подобно исполинским змеям. Немцы тогда, пожалуй, впервые применили так называемые сегментные мины. При ударе о землю они разлетались на части (сегменты), а те в свою очередь рвались на еще большее количество осколков, поражавших все вокруг, сине вспыхивая на камнях. Мы подумали, что немцы сейчас пойдут в наступление и приготовились к решающей схватке. Ниже нас располагалась батарея наших тяжелых минометов лейтенанта Гуменюка. Батарея открыла ответный шквальный огонь, результаты которого мы через несколько часов рассматривали на перевале. Масса трупов, развороченные землянки и батареи свидетельствовали о мастерстве Гуменюка. Так прошло наше взаимное новогоднее поздравление..."

Утром передовые посты доложили, что на перевале но видно никакого движения. Усиленная рота автоматчиков срочно вышла вперед. Вскоре от них прибыли связные и сообщили, что немецкие позиции оставлены, перевал свободен. Тогда и все наши роты поднялись на широкую седловину, с которой бойцы увидели северный Марухский ледник, где несколько месяцев назад 810-й стрелковый полк принял на себя первый и самый страшный удар дивизии "Эдельвейс".

Молча стояли бойцы, глядя на глубокую ледяную котловину под собой, на крутой и высокий хребет за нею, на" уходящую чуть влево белоснежную долину северного Маруха.

Когда в январе 1943 года 810-й полк ушел с перевалов, то 12-му горнострелковому отряду было приказано оставаться на месте, чтобы по мере таяния снегов и льдов в течение всего лета собирать оружие и хоронить останки погибших воинов. Это продолжалось до сентября месяца.

"...Всю позднюю весну и лето мы подбирали и хоронили трупы наших солдат, - вспоминает Александр Николаевич. - Их было многие сотни. Остались тогда незахороненными лишь те, что не вытаяли из-под снега. Их-то и обнаружили вначале чабан Мурадин Кочкаров, а затем и Государственная компссия летом 1962 года.

Страшные картины приходилось наблюдать. В частности, было поручено нам найти и захоронить группу лейтенанта Глухова в количестве 35 человек, посланную в разведку боем и полностью погибшую в бою. Искали мы их долго. Расположившись на границе леса в деревянных полуземлянках, мы каждую неделю по мере таяния снега поднимались мимо водопада, через ледник к перевалу и подбирали все, что показывалось наружу; склады мин, снарядов, винтовок и прочее вооружение. Все это мы спускали вниз, в склады боепитания, а летом отправили в Сухуми. Уже не одну братскую могилу вырыли мы в горах, и не один десяток погибших воинов захоронили, а группы Глухова не могли найти. Лишь в конце лета мы нашли их на небольшой седловине, недалеко от ворот перевала. У самого берега речки нашли и Глухова. Он лежал на склоне горы у холодного и мокрого камня, в расстегнутом полушубке, без головы. Рядом валялась шапка-ушанка и оружие. На нем был бинокль. Тело лейтенанта завернули в плащ-палатку и похоронили там же, вместе с его товарищами. И отдали мы им почести троекратным залпом..."

В конце сентября 1943 года 12-й ОГСО, пробыв на перевале почти год, был отозван и прибыл в Сухуми. После отдыха его расформировали, и бойцов отправили по разным частям и на различные участки фронта. Как бывший танкист, Ермошкии попал в состав 271-го Отдельного танкового полка, а затем в 230-й армейский тяжелотанковый полк, в котором и закончил войну, демобилизовавшись в сентябре 1945 года. Был на разных работах и в разных местах, а с мая 1958 года трудится на целине, в зерносовхозе "Двуречный" в должности механика. В конце письма, много и тепло рассказывая о комиссаре своего отряда капитане Васильеве, Александр Николаевич настойчиво советовал нам найти его, потому что, говорил он, комиссар расскажет много такого, чего никто не расскажет, а ведь каждая деталь тех героических дней не должна пропасть навсегда, а обязана быть возвещена людям...

Наши многочисленные запросы в различные организации и к отдельным людям увенчались, наконец, прекрасной удачей: из "Комсомольской правды" нам прислали письмо Ивана Михайловича Васильева и его адрес - г. Грозный, улица Гапура Ахрпева, 10. Тбилисские журналисты также откликнулись и прислали не менее дорогой для нас адрес заместителя командира 12-го ОГСО Плиева Петра Александровича, проживающего ныне в городе Цхинвали Юго-Осетинской автономной области и работающего там заведующим отделом горисполкома. Мы решили, не откладывая, побывать у этих людей и побеседовать с ними. Ведь они словно звенья в той таинственной пока еще цепи, идя вдоль которой, мы можем отыскать по одного еще участника давних, но незабываемых событий на перевалах.

Теплым майским днем мы выехали в город Грозный. Прекрасная асфальтированная дорога вела через Пятигорск на Нальчик, потом на Орджоникидзе... Для нас эта дорога была тоже необычной - ведь тут когда-то проходили с боями те, кто остался в живых после ледников Главного Кавказского хребта. Вот он движется справа от нас, то удаляясь, то приближаясь, сверкая ослепительными снегами и льдами, совсем не страшный теперь для туристов и альпинистов, а какой-то даже добрый и манящий. Ниже льдов и снега, у самого подножия хребта, прозрачной еще и светлой зеленью светятся леса. Еще ниже и совсем близко к дороге цвели нескончаемые Сады. В садах и в парках, поднимавшихся от тучной земли, были и аулы Чечено-Ингушетии, сквозь которые мы вскоре поехали.

Вот промелькнули белыми домиками и яркими стеклами какой-то обширный аул, с холодной и прозрачной речкой посередине, со старинной мечетью, сиротливо отсвечивающей тусклым, выщербленным кирпичом, со стадами коров и овец, рассыпанными по мягким горным склонам, со стройной девушкой, несущей к реке высокий кувшин.

Вот потянулись поля, перемежающиеся лесными полосами, залитые солнцем, струящиеся веселыми всходами. Горы, снова плывущие совсем рядом по правой руке, помогают этим полям, ибо именно оттуда бегут ручьи и реки - буйная кровь земли. И, наверно, потому, что ехали мы к одному из героев не слишком еще далекой по времени ледовой битвы, нам все время думалось о ней. И вся эта земная сила и красота, бегущая по сторонам, струящаяся, льющаяся над нами и вокруг, сверкающая горячим майским солнцем, лишь острее подчеркивала простую и понятную мысль: было во имя чего идти на смерть жителям этой земли...

Дорога вырвалась в обширную, с победневшей почвой долину, и далеко слева мы увидели гигантские нефтяные цистерны и вышки. Еще несколько километров пути - начался каменистый, еле слышно пахнущий запахом нефти пригород Грозного.

Улицу Гапура Ахриева мы нашли без особого труда и вскоре уже входили в небольшой, густо населенный дворик под старыми деревьями, и возле коммунальной террасы, со всех сторон обвешанной тем добрым имуществом, которое говорит о присутствии маленького ребенка в доме, увидели несколько женщин, разговаривающих о каких-то своих делах - безусловно важных.

- Как найти Ивана Михайловича? - спросили мы.

- А он внучку спать укладывает,- ответили нам. И это совершенно мирное занятие, столь не вязавшееся в нашем представлении с образом бесстрашного комиссара, о котором нам рассказывали так много, тем не менее как-то сразу успокоило и обрадовало нас, словно рука друга легла на плечо...

- А Ольгу Ивановну, - осторожно начали мы, оглядывая примолкших женщин и стараясь угадать среди них жену бывшего комиссара, - нельзя ли увидеть?

- Это почему же нельзя? - весело спросила небольшого роста сухонькая женщина и, отделившись от остальных, протянула руку. - Я и есть Ольга Ивановна. Пожалуйста в дом. Иван Михайлович сейчас освободится...

Вскоре мы сидели уже на крепких стульях в невысокой комнате с крашеными полами, на которых переливалось солнце, протянувшееся сквозь стекла террасы и маленькое окно. Скрестив пальцы тяжелых рабочих рук, лежавших на коленях, Иван Михайлович то радостно улыбался, то вдруг хмурился. Сухое лицо его, с глубокими, как шрамы, морщинами, становилось тогда жестким и строгим.

Разговор завязался с жалобы, какую часто можно услышать от людей с деятельной и живой натурой, ушедших на пенсию по возрасту и болезни. Иван Михайлович посетовал, что, хотя он и выполняет различные общественные и партийные поручения и даже выбран в народные заседатели в суде, все же пенсия - не мед...

Жизнь Ивана Михайловича до его высокогорной войны полна была малых и больших событий, каждое из которых, впрочем, готовило его на свой лад к той высокой миссии, какая была возложена на него осенью и зимой 1942 года. Когда началась Великая Отечественная война, Ивану Михайловичу уже исполнилось 41 год.

Его призвали в армию со званием старшего политрука за девятнадцать дней до начала военных действий. Человека, с детства знавшего и любившего горы, не раз пешком, просто ради удовольствия переходившего различные перевалы, соединяющие северные и южные склоны Главного хребта, не могли, конечно, послать куда-либо в другое место. В августе 1942 года Иван Михайлович был назначен комиссаром 12-го ОГСО, и после специальной подготовки он с отрядом был направлен на защиту Марухского перевала.

- Когда я говорил своим бойцам, что Родина вас обязательно вспомнит, - начал свой рассказ нам Михайлович,- эти мои слова можно было воспринять не просто как слова, произносимые по обязанности комиссарской должности.

Я сам искренне верил в это, потому что очень уж необычной, пожалуй, единственной в мире была наша война в горах, и не могла она остаться в безвестьи. Наверное, и солдаты чувствовали внутреннюю мою убежденность, если и через столько лет помнят, что комиссар говорил. Вот и Кийко прислал мне письмо. Это очень радостно для меня. Ведь даже сваны, настоящие сыны гор, удивлялись тогда не только пашен решимости вынести все высокогорные трудности, но и тому, как подтверждалась делом наша решимость.

Между прочим, как бывший комиссар, хочу привести вам такую характерную деталь: в момент, когда мы пришли к перевалу, коммунистов и комсомольцев в отряде было около двадцати восьми процентов, а к концу обороны их было уже семьдесят пять процентов. Вступил тогда в комсомол и военфельдшер наш Николай Петров. Он сейчас жив и по-прежнему служит в армии, мы иногда встречаемся и подолгу беседуем, так сказать, вспоминаем минувшие дни.

Иван Михайлович помолчал, погладил зеленое сукно письменного стола, заваленного какими-то бумагами и фотографиями, смущенно посмотрел на нас.

- Не знаю даже, с чего начать, - сказал он. - Если говорить о моральном духе бойцов,- я все, как видите, гну на свое, комиссарское - то мне хочется рассказать о том, как праздновали мы 25-ю годовщину Октября.

Большая группа бойцов и я возвращались из обычного рекогносцировочного похода. Погода резко изменилась и из сравнительно тихой и ясной превратилась прямо-таки в дьявольскую. Разыгралась вьюга, мороз доходил до сорока градусов, вокруг густой снежный туман.

- Куда ты нас ведешь, не видно ни зги,- пошутил кто-то за моей спиной, а мне не до шуток было, потому что с одной стороны отвесные скалы, с другой - пропасть.

Кое-как, нащупывая буквально каждый шаг, добрались мы до землянки-блиндажа, где было назначено торжественное собрание. Сделал я небольшой доклад, а потом начали оделять бойцов подарками, что прислали нам к этому дню школьники Еревана, Баку, Тбилиси, Батуми, Сухуми и других городов. Не поверите, некоторые даже плакали и не стыдились своих слез, хотя далеко не сентиментальными были. Но у многих ведь дома детишки остались, а у других братишки да сестренки. А тут детскими руками посылки уложены да письма их...

Клялись бойцы там же, в блиндаже, что не отступят ни на шаг, лучше умрут. И действительно, верны были клятве. Многие, как знаете, погибли, но тех, кого по ранению отправляли в тыл, после выздоровления просились только к перевалам. Где они теперь?..

Заходила и выходила Ольга Ивановна, посматривая на мужа - все жены одинаковы! - вернулась с работы одна из дочерей (их у Васильевых двое, Галя и Нонна, обе комсомолки, спортсменки. Нонна даже мастер спорта по художественной гимнастике, обе замужем, имеют дочерей. Зятьев Иван Михайлович хвалит - хорошие, рабочие парни. Словом, семья, как и у Константина Семеновича Расторгуева,- многоступенчатая).

Ольга Ивановна, по русскому хлебосольному обычаю, предложила уже и перекусить, но Иван Михайлович увлекся воспоминаниями и позабыл обо всем...

Какой-то боец, фамилию которого, к сожалению, вспомнить не удалось, сочинил на перевале стихотворение, смысл его примерно такой:

"Смотрите, советские альпинисты, вокруг нас лежат непроходимые горы, и перед нами Марухский перевал сверкает своими могучими льдами, вершины покрыты вечным снегом.

У подножия перевала и гор этих, и снежных вершин, стоят деревья сосновые, пихтовые, еловые - как нефтяные вышки в родном Баку или Грозном.

Фашисты, говорит комиссар, протягивают свои кровавые лапы к нашему добру, к земле наших дедов, к улыбкам наших жен и детей.

- Не бывать этому!- скажем мы.- Чистые реки наши донесут нашу кровь к синему морю, и оно станет белым от гнева. И ударит оно в берега, и вздрогнут горы, и похоронят под обвалами проклятых врагов.

- Нет!- скажем мы.- Нет такой силы, какая могла бы сломить нашу силу и волю, которые, как ручьи от земли родной, идут от силы и воли партии большевиков..."

Газеты в отряд поступали случайно и с большими опозданиями, так что в качестве источника новостей не годились. Для художественного воспитания - тоже. Однажды, вспоминает Васильев, мы получили политическую литературу и две художественных книги: "Радугу" Ванды Василевской и "Мартина Идена" Джека Лондона.

Это было огромной радостью для бойцов. Книги были разделены на страницы и в таком виде розданы по нескольку страниц на каждое отделение. Страницы переходили от одного бойца к другому, как самая драгоценная эстафета. Через две недели Васильев вновь собрал листки и увидел, что все они черные, как голенище. Дело в том, что читали их при тусклом и чадящем свете коптилок, у костров, от которых несло сажей. Жаль, что не сохранились эти драгоценные листки. Они были бы украшением любого музея обороны Родины...

Уже вечерело, а мы все сидели и слушали удивительную повесть о человеческом мужестве и благородстве, о скромности и самопожертвовании, которыми полна была история обороны перевалов.

После короткого молчания Васильев снова заговорил, и голос его звучал как-то особенно грустно.

- Дорогой ценой далась нам победа над егерями. Сотни солдат и офицеров погибли на наших глазах, да и каких солдат! Каждый - герой. Особенно обидной бывала смерть, когда гибли под лавинами. Знаю много таких случаев, но один запомнился особо, потому, может быть, что произошел с моим попутчиком на тропе к Марухским воротам, молоденьким лейтенантом, заместителем командира минометной батареи 956-го артполка, приданной нашему отряду, Максимом Сысенко.

За два дня перед смертью он получил орден Красной Звезды. Вскоре после этого мы вышли. Через некоторое время я заметил, что он хромает и морщится при этом от боли.

- Что с тобой? - говорю.

- Портянка, наверно, сбилась в валенке.

- Так переобуйся, я подожду.

Он сел прямо на снег, снял валенок, и я увидел, что пальцы на ноге уже почернели от обморожения. Сысенко скрывал свою болезнь, так тогда многие поступали, чтобы не выбыть из строя.

- Тебе надо немедленно в санчасть, - говорю ему.

- Хорошо. Но завтра. Сейчас уже вечер, а ночь тут, сами знаете, наступает быстро. Не успею добраться...

Расстались мы с ним у Большого камня, где стоял один из его минометных расчетов. Он хотел посмотреть, как у них дела.

- Может, мне подождать? - спросил я.

- Нет, товарищ комиссар, вы идите, я догоню вас. Засветло успеем к Воротам.

Седловину, отделяющую Большой камень от Марухских ворот, мы со своим ординарцем Иваном Пастуховым прошли нескоро, но лейтенант нас не догнал. Позже я узнал, что в этот день он был ранен в руку, но и тогда в санчасть не ушел и погиб под лавиной. Организованные тут же поиски не дали ничего: снегу было огромное количество.

Мы нашли его только летом, под оттаявшим снегом, неподалеку от водопада. Труп был целым, за исключением правой щеки, которой он лежал на земле, омываемой талой водой. Там же, в камнях, мы его со всеми почестями захоронили...

Наступал вечер, когда мы заканчивали нашу беседу. На улице было тепло и тихо. Клонящееся к западу солнце освещало неподвижные листья деревьев. Мы все еще были под впечатлением услышанного, да и сам рассказчик, видимо, не мог сразу переключиться на что-нибудь другое, и вдруг сказал:

- Интересная штука - человеческий мозг, а? Пока не надо было вспоминать так подробно, как сегодня, вроде и позабыл все. Но недаром, видно, существует выражение - "пошевели мозгами". Вот пошевелил, и полезло все. А тут еще и Кийко кое-кого напомнил. Командира взвода связи, например, младшего лейтенанта Попова. И командира второй роты лейтенанта Квикнадзе. Его родственники живут недалеко от Сухуми, в одном из сел, что по дороге на Батуми...

И уже прощаясь, крепко пожимая руку, проговорил;

- Будете у Плиева, передайте ему привет, а я напишу сразу же. Надо ведь так, живем почти рядом, только через перевал пройти, а не звали друг о друге, что живые. Счастливо вам…

И снова дорога рвется навстречу, вновь проезжаем мы цветущие садами селенья, вдыхая вкусный и дорогой с детства кизячный дымок из труб. Уже вечереет, и в дышащих миром и добротой домах готовят, наверное, еду: скоро вернутся работники с полей и лугов.

Почти сразу за Орджоникидзе, за белым от пены Тереком, началось Дарьяльское ущелье - высокое, узкое, гулкое от потоков и темноватое в эти часы. За селением Казбеги стало холодно, огромные, слегка потемневшие снежники пересекли дорогу - весна сюда еще не пришла. А вскоре уже мы ехали по узкому снежному тоннелю, высота которого достигала нескольких метров.

У самого перевала ехали тихо: от малейшего звука с окрестных склонов сыпались миниатюрные лавинки.

- Тут если сейчас выстрелить,- сказал шофер Борис Карданов, черкес, горный житель,- не выберешься потом...

За перевалом, чем ниже мы опускались, снегу становилось меньше, и за каким-то поворотом вдруг перед нами открылись в закатном солнце долины Грузии. Полные таинственных теней, распускающихся деревьев и кустарников, потемневших ложбин, мягких, словно округлых хребтов, понижающихся вдали, смешанного запаха земли, молодой травы и остывающего камня, они были как внезапное чудо. Заночевав в отличной гостинице селения Пасанаури, где так называемый "модерновый" стиль прекрасно сочетается с элементами древнегрузинской архитектуры, мы ранним утром продолжили свой путь в Грузию.

Здесь уже солнце грело во всю силу, деревья распустились гораздо сильнее, чем на северных склонах хребта. Горы по сторонам курчавились зацветающим кизилом, дикими яблоками, и чудесными видениями проплывали в широких боковых ущельях белоснежные домики, едва различимые среди садов.

Синий воздух дрожал и переливался над весенним разливом Арагвы, и в этом дрожании словно парил над слиянием двух рек знаменитый монастырь, воспетый Лермонтовым. Не доезжая Тбилиси, мы повернули направо и через Гори, часа два спустя, приехали в древний городок Цхинвали, где проживает ныне Петр Александрович Плиев.

Городок встретил нас почти жарким полуденным солнцем, какими-то старинными, похожими на сторожевые, башпямп на возвышенностях, запахом ароматических трав с рынка и еле уловимым дыханием снега от хорошо видимого Главного хребта. Еще несколько минут - и мы пожимаем руки коренастому и крепкому, совсем молодому с виду человеку со скуластым и добрым лицом...

Из-под Керчи после ранения Плиев попал в Махачкалу. При формировании перевели его в часть, отправляющуюся на Закавказский фронт на должность заместителя командира отряда альпинистов, именовавшуюся - 12-й ОГСО, находившийся в Сухуми.

Их - командира отряда майора Диденко, комиссара Васильева и Плиева вызвал к себе начальник штаба 46-й армии генерал Микеладзе. Поздоровался, сказал:

- Садитесь к столу.

На столе лежали топографические карты. Микеладзе развернул одну из них и красным карандашом начертил маршрут движения отряда: Захаровка - Чхалта - Марухский перевал.

В открытое окно кабинета начальника штаба густо лились запахи моря, привядших олеандр и легкий, жестяной шелест пальмовых листьев.

- Ну вот,- сказал Микеладзе, откинувшись на спинку стула, - маршрут ясен? Тогда выступайте немедленно...

Самый трудный участок пути начинался от Чхалты.

Сначала было прохладно. Солнце еще не показалось в ущелье, кристально чистая вода в реке бугрилась на обкатанных камнях, словно застывшее стекло, осыпающиеся березы и горные дубы чуть светились от инея. Шагалось сравнительно легко. Но уже через несколько километров, за маленьким селением, о котором сказали, что оно последнее перед перевалом, дорога перешла в узкую, порою вовсе исчезавшую тропу, сквозь дикие горные леса. Дышать стало трудно. У многих, даже тренированных бойцов, появились первые признаки удушья. Не хватало кислорода для такого ускоренного марша. Но всех подбадривало сознание, что гораздо раньше здесь прошли 808-й и 810-й полки, а им ведь было еще труднее…

Во время марша заболел командир отряда майор Диденко, и Плиеву пришлось принять временное командование. Он и доложил о прибытии отряда начальнику группы войск Марухского направления полковнику Тронину. Тот сразу же объяснил обстановку и с помощью карты показал расстановку сил - наших и немецких.

- Поговорите с командиром и бойцами, - сказал полковник Тронин, - подготовьте их к выполнению особо трудных заданий. Есть тут у меня мысли, реализовать которые без вас, альпинистов, невозможно было. Сейчас размещайтесь, приводите себя в порядок, отдыхайте...

Но отдыхать было некогда. Едва Плиев вернулся в отряд и собрал офицеров для беседы, начался обстрел. Немцы, видимо, заметили, что к перевалу подошли свежие части, как обнимались "старички" с новичками, и решили по-своему приветствовать пополнение.

Разрывы становились все чаще и ближе. Было ясно, что через несколько минут начнутся прямые попадания. Срочно Плиев отдает приказ - повзводно бесшумно сменить расположение отряда, В наступившей темноте смена позиций продолжалась не более 10-15 минут. И словно по заказу сразу после этого снаряды густо посыпались на только что оставленные, уже обогретые для ночлега места. Жертв в отряде, к счастью, не было, но первое огневое крещение молодые бойцы получили.

С наступлением темноты, в один из вечеров, группа альпинистов в количестве двадцати пяти человек выступила на выполнение задания. Группу вел Плиев. Поддерживать ее должна была рота минометчиков 810-го полка.

В свою группу при содействии начальника штаба отряда старшего лейтенанта Губкина и комиссара Васильева Плиев включил самых выносливых - старшего лейтенанта Сванидзе, лейтенанта Белого, старшего сержанта Соколова, старшего сержанта Пастушенко, старшину Быкова и двадцать человек бойцов. Узнав о сложном задании, в штабную палатку стали группами приходить бойцы и просить о включении их в группу. Особенно просила, прямо-таки настаивала на этом медсестра Лида, небольшого роста, но очень веселая и выносливая девушка, бывшая воспитанница детского дома. Но и ей отвечали, что местность почти непроходимая и что вовсе не для девушек этот поход. Словом, обид было много...

Лес прошли быстро, вскоре позади осталось и начало ущелья. За водопадом перешли на юго-восточный склон хребта, казавшийся наиболее проходимым. Чем дальше, тем путь становился труднее. Преодолевая маршрут, шаг за шагом, подтаскивая по глубокому снегу друг друга, подошли бойцы к подножию большой, отвесной скалы, преграждавшей дальнейший путь. Ночь была холодной и лунной, видно далеко, и хотя бойцы одеты были в маскировочные халаты, Плиев отдал приказ соблюдать особую осторожность. Затем, распорядившись о коротком привале, он со старшим лейтенантом Сванидзе начал искать обходные пути. Через пятнадцать минут они убедились, что таких путей нет. Оставалось одно: штурмовать скалу в лоб...

Сидя у открытого окна, за которым не по-весеннему жарко грело солнце и деревья помахивали молодыми листочками и воздух наполнен был легким, мирным шумом небольшого города, трудно было представить холодную, беловатую от снега и луны ночь среди гигантских настороженных скал, за каждой из которых могла ожидать смерть. Но Петр Алексеевич, рассказывая, весь был там. Вспоминая мельчайшие детали той ночи, он слегка щурился, словно вглядываясь в нее.

- Первым к скале подошел рослый и могучий Сванидзе, - продолжил свой рассказ Петр Александрович, - и плотно к ней прижался. Старшина Быков взобрался к нему на плечи, также плотно прижавшись к камню. Лейтенант Белый, оказавшийся в длинной пирамиде последним, сумел дотянуться до вершинного выступа цепкими своими руками. Там он укрепил в трещине альпеншток, закрепил на нем веревку, обернул ею плотный каменный выступ и сбросил вниз. Первыми поднялись "участники пирамиды", за ними я.

Сначала все шло хорошо. Мы перетянули ручные пулеметы, боеприпасы, и снова начали тянуть людей. Уже шестнадцать человек находились на вершине скалы. А когда стали поднимать семнадцатого, он сорвался, и внизу послышался глухой удар. К чести его надо сказать, что он даже не вскрикнул, хотя чуть не свалился в пропасть.

Вскоре начали поднимать предпоследнего бойца. Помогая перевалить ему через скалы, я схватил его за руку и чувствую - не мужская рука. Потянул еще немного, показалась голова, и я чуть не свалился от неожиданности: это была медсестра Лида.

- Черт побери,- не выдержал я,- как ты сюда попала?

- Следом шла,- жалобно и все-таки с вызовом отвечает она.

Что тут делать? Ругаться некогда, да и не место. Пообещал как следует наказать ее по возвращении, приказал поднимать последнего.

Ночь подходила к концу, следовательно, нам надо было торопиться, чтобы преодолеть последние оставшиеся до противника метров четыреста-пятьсот.

Метров за сто до немцев, мы остановились в естественном укрытии под скалой, очистили от снега и проверили оружие, чтобы не отказало во время боя. Я со Сванидзе и старшиной Быковым начал осматривать местность. Увидели мы несколько небольших блиндажей, похожих па крохотные сопки. Среди них выделялся один - мы поняли, что это наблюдательный пункт. Решено было послать туда группу человек в десять под командой Сванидзе. Помню, что вошли в нее старшина Быков и Лида. Вторую группу, во главе с лейтенантом Белым, я послал на левый фланг. В центре с девятью бойцами остался я. Для наступления все было готово. Но егеря Ланца спокойно спали, не сомневаясь, что советские бойцы не смогут пройти к ним, а до условленного времени оставалось еще пятнадцать минут.

Однако бой начался минут через семь: это на левом фланге немцы заметили группу Белого. Тот сразу же открыл огонь и забросал полусонных фрицев гранатами. Услышав это, Сванидзе также перешел в наступление. Немцы выскакивали из укрытий и метались, не зная, откуда на них напали и куда им бежать. Вскоре, впрочем, она сориентировались и бросились между двух флангов, то есть прямо на нашу группу. Наша группа тоже открыла огонь, и тогда немцы начали отступать, цепляясь за каждую лощинку и камень. Оставалось вскоре лишь одна огневая точка немцев - на самой вершине. Оттуда непрерывно и метко бил ручной пулемет. Группа Сванидзе залегла. Тогда сержант Соколов пополз вперед. Он был уже совсем близко от пулемета, когда был ранен. Все же он собрался с силами и швырнул в немца гранату. Пулемет замолк. Сванидзе тут же занял вершину. Лида бросилась к Соколову, стала его перевязывать, но сержанту уже ничто помочь не могло...

Между тем наступил день - солнечный и тихий. Остатки гитлеровцев начали отходить к главным своим силам, к перевалам. Но тут их поджидали минометчики 810-го полка. Главные силы немцев тоже не дремали и открыли артиллерийский огонь, одновременно выслав свои подразделения на помощь гибнущим. Заговорили не только те их орудия и минометы, что были на самом перевале, но и те, дальнобойные, что укрывались за двумя хребтами. Сперва снаряды рвались на переднем крае обороны 810-го полка, а потом и в тылу, вплоть до штаба группы войск.

Досталось и группе альпинистов Плиева. Немцы, видимо, решили, что это крупная группа и сосредоточили на ней огонь многих минометов и орудий. Некоторые бойцы погибли, иные были ранены, и тут Лида (Бывший боец завода связи 12-го ОГСО Иван Иванович Тиращенко сообщил нам, что фамилия медсестры Лиды - Майдашок) доказала, что не зря пошла самовольно с группой. Под огнем она перевязывала их, ободряя улыбкой и словом.

"Придется вместо наказания награждать ее", - подумал Плиев.

А внизу, в ущелье и на его пологих скатах, разгорался длительный и жестокий бой. Это батальон 810-го полка встретился с подразделениями фашистов, посланных на помощь своим передовым дозорам, уже уничтоженным отрядом Плиева. Немцы продолжали подходить от северозападной части ледника, их накопилось довольно много, и наше командование распорядилось о подброске свежих сил. Вместе с подразделениями резерва пришла вскоре и одна рота 12-го ОГСО. Началась двусторонняя перегруппировка войск, и в это время над нашими позициями появились "Фокке-вульфы". Они сделали несколько заходов, сбрасывая бомбы на позиции 810-го полка и альпинистов. Потом снова заговорила артиллерия, и вновь гитлеровцы бросились по гребню узкого хребта, чтобы занять утраченные в утреннем бою ключевые позиции. Однако минометчики 810-го полка не пропустили их, выбивая в скалах. Тогда немцы бросили в этом направлении еще одну роту. На этот раз "эдельвейсовцы" наступали более стремительно, и им удалось подойти вплотную к поредевшей группе Плиева. Здесь оставалось уже пятнадцать человек, причем некоторые, в том числе и лейтенант Белый, были ранены. Но они не выходили из боя.

Оборону группа удерживала, но был один острый момент, когда замолчал пулемет лейтенанта Белого. Фашисты тотчас ринулись вперед. Тогда Быков, приняв самостоятельное решение, с двумя последними гранатами двинулся в сторону раненого Белого. Видя, что немцы вот-вот подберутся к лейтенанту, Быков из-за камня швырнул в них гранаты и бросился к пулемету, тут же открыв огонь. Немцы откатились. Оценив обстановку, наши пошли в контратаку, которая была стремительной, и закончилась полной победой над егерями.

Перешли в наступление и наши бойцы внизу, в ущелье. Бой длился весь день, до темноты, и весь день висела над горами прозрачная на солнце снежная пыль, поднятая разрывами и лавинами. Порой она становилась такой густой, что не было видно ничего вокруг. Тогда бой на некоторое время утихал. Пыль, красиво искрясь, оседала на камни и лица бойцов, редела, сквозь нее проявлялись вражеские позиции, и бой разгорался с новой силой.

Ночью стояла тишина, светила лупа, изредка взлетали над горами разноцветные ракеты и, шипя, гасли в снегу где-нибудь на склоне. Немцы, поняв бесполезность борьбы, тихонько отходили, подбирая своих убитых и раненых. Утром подразделения 155-й бригады взяли последнюю господствующую вершину на правом фланге немцев. С этого дня егеря окончательно потеряли ключевые позиции на Марухском перевале. В их руках оставался теперь только недлинный проход по ущелью к подножию перевала и самый перевал. Они перешли к позиционной войне, что для нас было, конечно, огромным облегчением...

Немцы, еще недавно мечтавшие о наступлении и почти уверенные в его успехе, теперь сами перешли к обороне и лихорадочно укрепляли Марухский проход. К этому времени 12-м ОГСО командовал старший лейтенант Швец, присланный вместо заболевшего Диденко. Ежедневно, с самого раннего утра, к нашим позициям прилетали "рамы" - "Фокке-вульфы" - производили разведку и безуспешно обстреливали замеченные огневые точки. Беспокоила и артиллерия. Начались сильные снегопады. Теперь буквально под снегом приходилось строить блиндажи и сквозь снег перетаскивать небольшие деревянные домики для наших передовых застав. Двигаться можно было лишь с помощью специальных снегоступов, но их не хватало на всех...

Петр Александрович замолчал и начал перелистывать книгу, которую мы ему привезли,- нашу первую книгу о марухских событиях, написанную по горячим следам, сразу после обнаружения останков воинов на леднике. Мы тоже молчали, обдумывая услышанное, глядя на видневшиеся прямо из окна снега Кавказа. Вдруг Петр Александрович остановился на какой-то странице, присмотрелся и, круто повернувшись к нам, сказал радостно:

- Здесь на фотографии, рядом с комиссаром 3-го батальона Расторгуевым - Владимир Джиоев. А ведь он жив, и сейчас совсем рядом с нами находится. Да, да, здесь, в Цхинвали!

Мы были поражены. Джиоева безуспешно искали мы, искал бывший его комиссар Константин Расторгуев, числивший его в погибших друзьях, а он жив, и более того, находится совсем рядом? Невероятно.

- Сейчас я пошлю кого-нибудь из домашних за ним,- говорил между тем Петр Александрович,- он прибежит, вот увидите, сразу прибежит!.. И как же это я раньше не вспомнил, что он воевал где-то рядом с Марухским перевалом?..

Буквально через несколько минут перед нами стоял и смущенно - от неожиданности - улыбался невысокого роста, худощавый, с поредевшими волосами человек. Знакомимся. Он подает руку и говорит:

- Джиоев. Владимир.

- Вы знаете, что ваш комиссар жив и находится в Куйбышеве?

- Нет,- отвечает, а в глазах радость загорелась.- Неужели живой Костя?

- А вот смотрите, это он нам вашу общую фотографию прислал.

Джиоев смотрит и еще шире улыбается:

- Скажи, пожалуйста, какой я тут молоденький, а? И Костя! И Дмитрий Свистильниченко! И за нами пальмы сухумские! Скажи, пожалуйста!..

Дождавшись, когда он немного успокоится, мы начинаем задавать вопросы, и дальше беседа паша движется не слишком ровно, но горячо. Мы в одно мгновение то видим перед собой Марухский перевал, то вдруг оказываемся на перевале Наурском. Но события и имена не путаются, ибо несмотря на то, что происходило все рассказываемое двумя этими людьми в одно время, судьбы человеческие не повторялись нигде...

- Чтобы закончить уже воспоминания о нашем альпинистском отряде,- говорит Петр Александрович,- хочу поведать один интересный эпизод, который относится? уже к так называемому "спокойному" периоду обороны. Это была очередная разведка боем.

Из своей группы Плиев отчетливо помнит старшего лейтенанта Баскаева из Северной Осетии, лейтенанта Белого, который успел уже поправиться после ранения, младшего лейтенанта Черкасова из Ростова, старшину Быкова, старшего сержанта Пастушенко, сержанта Ванышева из Баку, младшего сержанта Зейналова - тоже из Баку, и еще бойца Слободу, который до войны был инженером-судостроителем. Его, между прочим, так многие и называли: "Инженер". Остальных бойцов Плиев не помнит.

Все это были храбрые и уже испытанные в боевых схватках бойцы, в большинстве коммунисты и комсомольцы. Они двинулись в путь после самых больших снегопадов, когда и на ровном месте глубина снега достигала больше метра, а в расщелинах, да в узких местах его намело в два, в три раза больше. Правда, обнадеживала погода - дни стояли хоть и морозные, особенно но ночам и утрам, но безветренные и солнечные.

Пород рассветом в район восьмой заставы, где расположилась готовая к походу первая группа, пришли проститься командир 810-го полка майор Титов, командир 12-го ОГСО старший лейтенант Швец, комиссар отряда капитан Васильев.

- Снегоступы у всех? - спрашивал майор в перерывах между пожеланиями успеха и советами.- Маскхалаты у всех? Автоматы? Гранаты?

Бойцы отвечали сдержанно и коротко. Убедившись" что все в порядке, майор сказал:

- Тогда - вперед!

Уже рассвело, когда группа двинулась в путь вдоль длинного Безымянного хребта, один из склонов которого не был виден противнику, и к тому же не слишком лавиноопасен. Погода с утра, как и в предыдущие дни, была тихой и ясной. Оставшимся хорошо была видна длинная цепочка растянувшихся по снегу солдат. Они шли, разбрасывая перед собой глубокий снег, и тянулась за ними тонкая синеватая полоска тропы на розовом фоне освещенного ранним солнцем снега. На верхушке хребта время от времени, словно легкий туман, взметывался под вершинным ветерком сухой снежок - предвестник непогоды. К сожалению, на это никто тогда не обратил внимания.

Группа двигалась медленно. Бойцы шли один за другим и, если по какой-либо причине останавливался один солдат, вынуждены были останавливаться все остальные. Кроме того, кто-нибудь постоянно проваливался в снег в стороне от тропы, и снова остановка, пока не найдут его и не вытащат. Так и получилось, что от рассвета и до 15 часов дня группа продвинулась всего метров на 400-500 вверх от наших передовых позиций.

После полудня весь Марухский перевал покрылся густыми тучами, пошел снег, видимость резко сократилась. Теперь, не опасаясь немецких наблюдателей, перешли на другую сторону ущелья, где идти было легче. Однако вскоре бойцы уперлись в отвесную скалу, которую ни обойти, ни перейти. Решили сделать привал. Плиев, забрав с собой нескольких офицеров и бойцов, ушел на разведку местности. Через час они вернулись без утешительных новостей: необходимо искать обход, в лоб не пройти.

Осмотрели юго-восточную сторону стены, но там была пропасть такая, что глядеть страшно. Между юго-западной стороной и вечным снегом обнаружили трещину, которая в самом узком месте достигала трех метров ширины. Дело шло к вечеру, снегопад и ветер усилились. Стало ясно, что скоро начнется метель, а за ней и буря. Медлить было нельзя.

Группа подошла вплотную к трещине. Самым трудным оказалось первому перейти через трещину. На это решился один грузин из Душети, фамилия которого не вспоминалась, но все звали его "маленький Шакро". Он действительно не отличался высотой роста, носил маленькие усики и по праву считался в отряде одним из лучших бойцов-коммунистов.

Шакро обвязался концом веревки, па спину забросил ледоруб, в руках держал альпеншток и веревочную лестницу. Медленно-медленно подступал он к краю трещины, потом подтянул к себе веревки столько, чтобы хватило для прыжка, и прыгнул. Через секунду он уже стоял на противоположной стороне и улыбался оттуда, закрепляя лестницу. Вскоре началась переправа, которая закончилась с наступлением темноты. Теперь необходимо было выбрать место для ночлега. Искали недолго, остановившись под огромной нависающей скалой. Снег шел так густо, что каждые десять-пятнадцать минут бойцы вынуждены были вставать и отряхиваться. А ночью началась метель, все усиливавшаяся к утру. Трудно придумать что-либо более страшное, чем метель в горах. День от ночи можно было различить скорее по часам, чем по свету. Чтобы люде не замерзли, Плиев приказал начать движение. Шли по компасу. Снег продолжал валить густо, даже находясь рядом,

бойцы не видели лица друг друга. Плиев приказал привязаться всем к одной веревке, выпить по сто граммов водки и снова двигаться. За день сделали не более двухсот метров.

Впереди ничего не было видно и слышно. Так же и со своей стороны. Наблюдали: не появятся ли какие-либо сигналы от второй и третьей групп, но ничего, конечно, не заметили. Метель не прекращалась, бойцы и офицеры так измучились, что многие дремали на ходу. Наступила вторая ночь.

Утром снова решили двигаться, но единственный компас вышел из строя.

- Позовите инженера, - сказал Плиев бойцам.

Пришел Слобода, долго возился с компасом, даже дышал на него, но все напрасно.

Беда, говорят, не приходит одна. Метель превратилась в бурю. Ветер ревел по ущелью. Видимости - никакой. А тут еще появились первые обморожения у бойцов, несмотря на меховую одежду и валенки. Но, чтобы не погибнуть, надо было идти. И они пошли, преодолевая трещины, крутые скалы, лед, интуитивно ориентируясь в этой непогоде.

Еще через несколько часов они увидели перед собой обширную пропасть. Ни перепрыгнуть пропасть, ни обойти. Пришлось заночевать у ее края. В эту ночь замерзли два бойца: нарушив приказ, они отошли метров на пять от общей группы, чтобы их не тревожили, не будили, накрылись плащ-палатками и уснули. Их замело снегом.

Утром снова стали искать обход, три небольшие группы отправились в разные стороны. Старшина Быков взял с собой пять бойцов, младший лейтенант Черкасов трех и политрук Баскаев пять. Часа через полтора две группы - Черкасова и Баскаева - вернулись, а Быкова не было. Подождали еще немного и отправились на поиски. Шли по следам около двух часов, и вдруг Слобода воскликнул:

- Вот они!

На краю глубокой трещины лицом вниз лежали два бойца в бессознательном состоянии. Когда минут через сорок их привели в чувство, они рассказали, что старшина Быков, шедший впереди с двумя другими бойцами несколько впереди, внезапно исчез в трещине. Свалились туда вместе с ним и два солдата. Оставшиеся двое хотели оказать помощь, искали спуск в трещину, пока не выбились из сил и не свалились с ног.

Метель мела все так же, ничего внизу нельзя было. разобрать, но группа единодушно решила поискать товарищей. К длинной веревке привязали маленького Шакро и начали спускать в трещину. Уже кончилась веревка, вот и совсем ее не осталось, а сигнала от Шакро: видно что-либо там? - не поступало.

- Конца нет этой трещине,- сказал он, когда его подняли на поверхность.- Ничего не видно, хоть глаза завязывай.

- А кричал ты?

- Ага.

- Ну и что?

- Только ветер откликается. Пропали ребята... Так погиб старшина Быков с двумя бойцами. Как ни горька потеря, но надо продолжать искать выход. Младший лейтенант Черкасов доложил, что во время своего поиска видел неплохой, вроде, обход.

Бойцы и офицеры устали предельно. Их полушубки, валенки и шапки покрылись плотной ледяной коркой. Решено было идти, пока есть силы, а если встретятся с врагом - принять последний бой. Шли еще две ночи и два дня, делая время от времени небольшие остановки для отдыха. Лишь на пятые сутки, под утро, буря начала стихать, снег перестал сыпать. Погода снова резко менялась. Тучи рассеялись, и вот уже на небе местами замерцали холодные предутренние звезды. Видимость улучшилась, но определить свое местонахождение бойцы по-прежнему не могли.

И все же посветлело в душах людей. Взялись приводить в порядок оружие, очищая его от снега и льда. Между тем наступал рассвет. В зыбком его сиянии забелел внизу плоский и неровный прямоугольник ледника. Теперь стало ясно, что группа, блуждая в пурге, вышла на правый фланг противника, к той вершине, которую считали неодолимой. Где-то совсем рядом блиндажи немцев, и если до утра не удастся отсюда выбраться, плохо будет дело. Это поняли все бойцы группы и потому удвоили внимание. Осмотрелись. Невдалеке кончалась северная часть ледника. Глубоко внизу каменная стена, на которой очутились бойцы, кончалась выступами, которые создали над ледником столь обширное "мертвое", то есть непростреливаемое пространство, там свободно можно было разместить полк.

О дальнейшем выполнении задания, поставленного перед группой, не могло быть и речи, потому что потерялась связь с остальными участниками операции и, кроме того, группа оказалась после блуждания в буре чуть ли не в расположении немцев. Уйти отсюда незамеченными невозможно. Тогда Плиев решил спасти хотя бы личный состав. Он приказал неподвижно лежать в снегу весь день, а с наступлением темноты двинуться к своим.

На всякий случай заняли круговую оборону, огонь надо было открывать лишь по команде командира. Но вот уже почти совсем рассвело, когда один из бойцов заметил метрах в пятидесяти от себя какое-то темное пятно. Что бы это могло быть? Ведь все вокруг занесено толстым слоем снега? Решили разведать. Поползли несколько человек, в том числе вместе с Плиевым младший лейтенант Черкасов, бойцы Вапишев, Зейналов и маленький Шакро. С расстояния в несколько метров стало видно, что внизу под пятном, снег тихонько оттаивал. Вдруг пятно качнулось, скрипнул снег и вместе с паром вывалился наружу здоровенный немец в одном мундире, и маленькой лопаткой начал очищать снег. Вероятно, до того, как поднимутся его товарищи, он должен был расчистить вход в блиндаж и приготовить завтрак. Дежурный, одним словом. Мог ли он предположить, что в трех метрах от него залегли советские альпинисты? Нет, не мог и потому вед себя совершенно спокойно. Мурлыкал песенку.

Решение в такой обстановке принимается мгновенно и, как правило, верное. По сигналу от общей группы тихо подползли еще несколько человек. Усталость бойцов словно улетучилась. Будто и не было бессонных ночей невероятного похода. Движения их были четкими и точными:

младший лейтенант Черкасов и боец Ванишев бросились на немца. Песенка оборвалась на полуноте: фашист торчал головой в сугробе. Тут же был перехвачен финкой телефонный провод, тянувшийся к другим блиндажам. В распахнутую дверь влетели так быстро, что немцы не успели подняться с нар. Через несколько минут с ними было покончено, за исключением одного здоровенного унтер-офицера, которого оставили как "языка".

Наскоро собрали продукты питания и автоматы. Теперь надо срочно принимать следующее решение. В случае боя надежд на помощь от своих не было. Остаться незамеченными весь день после случившегося и вовсе нельзя. Группа находилась в самом центре обороны врага. Потребовались секунды - и выход найден: спускать группу к тем скальным выступам, которые образовали далеко внизу мертвое пространство. Но как это сделать? Не было ни такой длинной веревки (до "дна" расстояние измерялось, пожалуй, десятками метров), ни времени на организованный, по-одному спуск.

- Прыгать надо, товарищ командир,- сказал Шакро, стоя у края площадки. И поймав недоуменный взгляд Плпева, добавил:

- Глубина снега в несколько метров. Убиться трудно... Разрешите?

Лейтенант Белый подошел и стал рядом с Шакро:

- Вдвоем попробуем...

Словно для прыжка в воду, они стали на край выступа и по счету Шакро "три" - прыгнули. Со страхом оставшиеся смотрели вниз. И с надеждой. А когда заметили там, живы, здоровы ребята, чуть не закричали "ура". Лейтенант Белый приземлился благополучнее Шакро, выкарабкался на поверхность сам и вскоре разыскал друга. Вдвоем они стали показывать, куда прыгать остальным. Началось самое необыкновенное в истории марухских боев преодоление препятствия. Страх перед высотой, который бойцы испытывали вначале, теперь, кажется, прошел. Один за другим подходили они к пропасти и, глубоко и шумно вздохнув, исчезали в ней, чтобы через несколько секунд полета забарахтаться внизу, в глубоком и пышном снегу. Вот уже половина группы совершила свой полет. Подошла очередь прыгать пленному унтеру. Подтащили его поближе. Расширенными от ужаса глазами смотрел он на советских солдат, упирался и усиленно болтал портянкой, свисавшей изо рта ("Гигиенических пакетов не было для кляпов!" - шутит Петр Александрович), всем видом давая понять, что прыгать не намерен. Веревкой он был привязан к одному крепкому нашему солдату, но тот даже вспотел от усилий, пока тащил немца за собой.

- Тяжеловатый "язычок", черти б его ели,- громко прошептал он, - а ну, хлопцы, помогите.

- Давай, фриц, не пужайся, - сказал, подходя, другой здоровенный солдат,- разделим судьбу поровну.

Он резко подтолкнул немца к выступу. Потом, по команде бойца, с которым немец был связан, последовал второй толчок и вместе они полетели вниз.

Наверху оставались несколько бойцов и Плиев, когда поднялась тревога у немцев. Очевидно, позвонив соседям по блиндажу и не дождавшись ответа, двое фашистов - это видели наши - выскочили и побежали, держась за красный шнур, соединяющий всю оборону, к землянке, недавно оставленной советскими воинами. Картина, открывшаяся там их глазам, была более чем красноречивой. Мгновенно раздались тревожные автоматные очереди, и через короткое время стреляла вся линия вражеских позиции. Осмотрев внимательно расположение огневых точек, Плиев и последние бойцы прыгнули к товарищам...

Теперь все они укрылись под огромным выступом, где можно было не опасаться ни обстрела, ни даже налета авиации. Вот почему, пока летали над ними самолеты и непрестанно, со всех сторон стреляли озверевшие фашисты из пулеметов, автоматов и минометов, группа преспокойно занялась завтраком, составленным из трофейных, весьма калорийных продуктов.

Немцы, вероятно, решили, что группа советских альпинистов не может быть большой - в крайнем случае, человек пятнадцать. Поэтому, наверное, они пустили по леднику - единственно возможному подходу к естественному укрытию наших - около взвода своих солдат. Бойцы подпустили их поближе, завязали бой и вскоре их уничтожили. Звуки боя долетели, конечно, к переднему краю марухской обороны, и наша артиллерия, не зная точно, какая из групп и где ведет бой, стала лишь обстреливать перевал и артиллерийские позиции немцев за перевалом.

Так продолжалось до темноты, с наступлением которой пришло некоторое затишье. Теперь медлить было нельзя. Растянувшись в цепочку по одному, группа начала двигаться к своим, держась ближе к левому берегу ледника, менее обстреливаемому. В глубочайшем снегу на сильном морозе за час сделали не более ста метров. Напряжение, владевшее бойцами весь день, сменилось настоящей усталостью, от которой кружилась голова и терялось сознание. Однако двигались еще несколько часов, но когда до передней нашей заставы оставалось метров полтораста, силы окончательно покинули бойцов. Неподвижно распластались они на снегу. Стали кричать и звать на помощь. Но то, что самим бойцам казалось криком, на деле было каким-то слабым писком. Хорошо, что ночи вновь стали тихими, и дозорные все же услышали их. Выслали нескольких бойцов вперед и обнаружили двух солдат в полубессознательном состоянии. Те едва смогли прошептать: "Там..." Только прошептать, даже не двинуть рукой... Еще через некоторое время патрули по приказу командиров ближайших застав начали разыскивать участников группы среди снегов и по одному относить в укрытия. Бойцы и офицеры 810-го полка почти всю ночь растирали и оказывали помощь обморозившимся и ослабевшим товарищам. Уже на рассвете к заставам прибыл майор Титов и старший лейтенант Швец. Когда Титов подошел к Плиеву, тот хотел встать и доложить, но не смог подняться. Майор остановил его жестом:

- Лежи, брат. Если можешь, говори.

Плиев коротко рассказал, что случилось с группой, как самоотверженно вели себя бойцы во время страшной бури.

Вернувшиеся из похода бойцы отдыхали еще несколько дней, а потом вернулись к своим обязанностям. Происходили еще стычки с немцами, но уже более спокойные, а вскоре, после поражения под Сталинградом, началось их отступление и с Кавказа. В канун нового года для преследования врага было послано две группы разведчиков, но судьбу их Петр Александрович не знает.

Заканчивалась наша беседа поздним вечером. Все также открыто было окно, и ночная прохлада приятно растекалась по комнате, которая к этому времени наполнилась друзьями и сослуживцами Плиева и Джиоева. В таком городке, как Цхинвали, почти все люди хорошо знают друг друга. Узнав, что у Плиева гости, они по одному приходили к нему. Хозяин сидел в центре длинного кавказского стола, заполненного свежей зеленью, дымящимися паром закусками и прекрасным виноградным вином. На пиджаке Петра Александровича сияли многочисленные ордена и медали - больше десяти, пожалуй. Огромный рог дружбы обходил по кругу стола очередной раз. Зазвучали песни - осетинские, грузинские, русские. Молодая луна поднялась над старинным городским парком и залила своим призрачным светом то темные, то светлые крыши домов, верхушки деревьев, и сквозь этот свет, сквозь сияние, льющееся с высокого и теплого неба, едва различимо виднелись недальние снежные горы. Где-то там больше двадцати лет назад рождались слава и счастье людей, сидящих теперь за дружеским столом. Там, в темных и холодных ущельях. В белых от снега ночах...

Много было у нас самых неожиданных встреч с бойцами 12-го горнострелкового отряда.

Откликнулся тот, чью записку в старой патронной гильзе нашел на перевале альпинист Павлотос с товарищами! Помните? "Иван... Мешков, инженер из Баку. з.. 42 г."

Эту записку мы приводили в главе "Что скрывали горы" первой книги и были почти уверены, что автор ее погиб. А он жив!

"Дорогие товарищи! К вам обращается бывший участник боев на Марухском перевале Иван Лаврентьевич Мешков. Проживаю я в Баку, в Новом поселке, по улице Самеда Варгуна, в первом корпусе и в первой квартире. Совсем недавно мне мои товарищи принесли книгу "Тайна Марухского ледника", открыли страницу и говорят:

- Читай. Это не про тебя?

Я не мог даже поверить своим глазам сначала, по это правда, что мою записку нашли в горах. Книгу эту мне дали прочитать, и вот сейчас глубокая ночь, а я пишу вам письмо. Рука, какой пишу, искалечена на Марухе, немеет и болит, а я счастлив, что участвовал в боях на перевале и что Родина не позабыла ни мертвых, ни живых, кто защищал ее...

Вот передо мной лежит красноармейская книжка, которую я двадцать лет не брал в руки, а сейчас читаю:

"Мешков И. Участвовал в боях в 12 Отдельном горнострелковом отряде. Перевал Марухский, с 10 октября 1942".

Нам удалось встретиться с И. Л. Мешковым. Иван Лаврентьевич попал в отряд с первого дня его сформирования. Он рассказал о боях и метелях, о друзьях, а потом и о той сложной и страшной ситуации, когда, не надеясь остаться в живых, он и его товарищи написали ту самую записку.

- ....Однажды нашему отряду был дан приказ выбить немцев с юго-восточной высоты перевала. Было это уже в конце марухских событий. Я, командир отделения, в то время тоже шел с пятью бойцами на штурм. Наступление происходило днем, под надежным прикрытием наших минометчиков. До основного подъема мы подошли в полной темноте и, вырубая ступени в ледяной скале, полезли к немецким огневым точкам. Через несколько часов выбрались на гребень и сразу попали в ад: невероятной силы ветер и мороз на высоте больше 3000 метров сбивал нас с йог и разбрасывал в разные стороны. Мои бойцы и я держались друг за друга и шли вслепую, потому что отведя руку от лица - и она исчезает в сплошном снегу. Вдруг дуть оборвался и, пролетев метров пять, мы рухнули в мягкий снег.

Это было спасением для нас, хотя тогда казалось - гибелью. Выбраться мы не могли, а звать на помощь в таком буране бесполезно. Снег запорошил нас, и четверо суток, пока длился буран, мы сидели, прижавшись друг к другу, по имея ни воды, ни продовольствия. На пятые сутки установилась ясная и тихая погода, но мы уже совершенно обессилели, да к тому же и полушубки наши размокли, и мы понимали, что, едва мы выйдем на мороз, они тотчас смерзнутся и скуют нас, как в железо.

Дали автоматную очередь, потом еще одну. Вскоре подошли к нам паши альпинисты, вытащили нас и эвакуировали в полевой госпиталь. Со мной еще благополучно обошлось, а вот у троих товарищей оказались обмороженными руки и ноги...

Дальше Иван Лаврентьевич рассказывает о песне и лете 1943 года, о чем мы знаем уже из беседы с Васильевым, называет места, где, по его предположению, и сейчас можно отыскать зарытые ими трофейные противогазы, гильзы, вьючные кухни и другое снаряжение...

...С перевала наш отряд отправили в Сухуми и там меня зачислили в 1-й батальон 13-го стрелкового корпуса, где я и прослужил до демобилизации.

Интересная встреча произошла у меня в Сухуми. Дело в том, что было пас до войны четыре брата, троих из которых призвали в армию в день объявления войны, а младший братишка, Саша, оставался дома. Почти два года не получал я известий ни от братьев, ни от сестры, которая эвакуировалась с детьми в Гурьев. И вот иду я по сухумской улице и вдруг слышу из строя солдат окрик:

- Ваня!

Оглядываюсь и вижу: братишка мой, Саша, со взводом шагает куда-то. Ну, до того как посадили их в эшелон, удалось поговорить нам минут двадцать. Уехал он на фронт и с боями дошел до Берлина, а сейчас в Риге работает инженером. Второй брат тоже остался живым и работает сейчас в Калинине, а один над смертью храбрых под Курском. Я, как и до войны, работаю в цехе подземного ремонта скважин при нефтеуправлении "Артемнефть") я должности старшего инженера по нормированию. Живем мы с братьями дружно, часто ездим друг к другу...

Совершенно неожиданно мы узнали о судьбе автоматчиков 12-го ОГСО, о которых не смог рассказать нам Петр Александрович Плиев, так как он не знал результатов этого похода разведчиков в тыл врага.

Вот как это было.

Майор М. Зюбин опубликовал в газете "Красная звезда" маленькую заметку.

"ИНТЕРЕСНАЯ БИОГРАФИЯ У НАШЕГО КОМБАТА

В библиотеке части проходила читательская конференция по книге В. Гнеушева и А. Попутько "Тайна Марухского ледника". Выступавшие волны восхищались мужеством советских героев, дравшихся с ненавистным врагом в заоблачной вышине, на вечных льдах седого Маруха.

- А теперь выступит участник этих боев... - объявил ведущий.

Солдаты взглянули на поднявшегося со своего места офицера и радостно заулыбались: это ж их командир батальона подполковник Л. С. Папсеев! Не шелохнувшись слушала молодежь его рассказ о том, как восемнадцатилетний парень из кубанской станицы, Леня Папсеев, стад автоматчиком, ходил в разведку, добывал "языков"...

Группа бойцов под командованием лейтенанта Корсакова, в которую входил и Папсеев, получила задание пробраться в тыл врага. В труднейших условиях разведчики выдержали бой с целой ротой фашистов, добыли ценные сведения о противнике. В исключительно трудных условиях им пришлось подниматься на перевал. За облаками их застала буря. Двадцать трое суток боролись со стихией восемь смельчаков. В блиндаж отряда их уже вносили на руках. Докладывали добытые сведения разведчики ложа.

А вскоре герои-ледопроходцы уже были в рядах атакующих советских горнострелков. Данные их разведки помогли командованию организовать успешное наступление на врага...

- Вот какая, оказывается, интересная биография у нашего комбата! - переговаривались солдаты, расходясь с читательской конференции.- Это настоящий герой.

На другой день они с особым вниманием слушали разъяснения подполковника Папсаева, который учил их мастерству вождения танка.

Майор М. Зюбин".

Нам удалось связаться с подполковником Леонидом Самуиловичем Папсеевым, который проходит службу в воинской части 15332.

Он рассказал о действиях двух групп в ночь под новый 1943 год, когда немцы начали отходить с перевала.

Первой группе была поставлена задача выйти в аул Красный Карачай, преследуя отходящего противника. Вторая группа, в которую входил и Папсеев, должна была выйти в поселок Архыз. Эту группу возглавлял младший лейтенант Корсаков. Папсеев помнит некоторых участников этого похода: старшего инструктора альпинизма Джапаридзе, старшего сержанта Ляшенко, солдат Илью Хоменко (погиб па перевале), Петра Худоба из Прикумского района Ставрополья, и Николая Клименко из Майкопа.

- На выполнение этой задачи, - говорит Папсеев, - нам было дано 10 дней. В течение четырех суток мы буквально "плыли" по снегу и лишь на пятые сутки глубокой ночью подошли к Архызу и заняли оборону в развалинах разрушенной турбазы.

Еще было темно, когда в селе началось движение. Мы поняли, что там еще немцы. Когда рассвело, по сваям мы переправились через реку и сошли в поселок. Конечно, жители Архыза были обрадованы нашим приходом и радушно нас встретили. Они нам и рассказали, что рано утром немцы на санях поспешно начали уходить на Ермоловку и Зеленчукскую. Никто из жителей Архыза тогда нам не поверил, что мы пришли с Марухского перевала, потому что в зимнее время пройти по этому маршруту невозможно.

Выполнив свою задачу, мы должны были возвращаться в отряд. Но мы понимали, что невозможно по леднику подняться и выйти на перевал Марухский.

В создавшейся обстановке младший лейтенант Корсаков принял решение: идти на Ермоловку, Зеленчукскую, Красный Карачай, куда ушла первая группа и оттуда выходить на перевал.

После короткого отдыха, рассказав жителям Архыза все новости и указав, где находятся склады с продовольствием, оставленные немцами, мы вышли в Ермоловку. Ночь провели в каком-то полуразрушенном здании, на второй день мы пришли в Ермоловку. Снова радостная встреча с жителями. Все они хотели заполучить к себе на квартиру солдата Красной Армии и требовали от нашего командира "раздавать" нас только по одному. Задерживаться, конечно, мы не могли и на следующий день вышли в Зеленчукскую. Много народу собралось на площадь станицы приветствовать советских солдат. Много было слез радости освобождения и горестных слез по замученным и расстрелянным немцами жителей Зеленчукской.

Отдохнув, мы отправились в Красный Карачай. Там мы узнали, что наша первая группа за трое суток до нашего прихода ушла к перевалу.

Из Красного Карачая рано утром нас на санях повезли в сторону перевала. Правда, далеко ехать нам не пришлось, так как лошади не могли дальше идти по глубокому снегу.

Провожавшие нас жителя села говорили, что мы не дойдем до перевала, что идти туда зимой - безумство. Но солдатский долг нам велел идти.

Трудно передать,- говорит Папсеев,- те лишения и трудности, которые нам пришлось перенести при возвращении в отряд. После выхода из леса мы попали в сильную метель. Вокруг ничего не было видно, и мы шли только на ветер, зная, что он дует с перевала. К подножыо перевала мы подошли, когда было уже темно. Ветер превратился в настоящий ураган. Вокруг непроглядная тьма снега. Нам ничего не оставалось делать, как идти только вперед, выйти на перевал и попытаться найти на перевале бывший немецкий домик. Конечно, в этом диком хаосе ветра и снега мы потеряли всякую ориентировку и хотя медленно, но подымались все выше и выше.

О том, что мы вышли на перевал, мы поняли по тому, что на нем не было снега, его сметало ураганным ветром. Но в какой точке мы находимся, куда нам идти дальше мы не знали. И только случайно наткнувшись на немецкое кладбище (там был сложен высокий тур из камней), мы смогли определить, куда нам идти дальше. С большим трудом мы нашли землянку. В течение пяти суток бушевал метель, и мы сидели в этой землянке, питаясь почти одним снегом. Когда установилась погода, мы вышли с перевала. Это было раннее утро, кругом стояла мертвая тишина, от ослепляющей белизны снега мы надели защитные очки и двинулись в направлении к водопаду. Снег был рыхлый, и несмотря на то, что мы надели на ноги снегоступы, идти было очень трудно, и снова мы не шли, а "плыли" по снегу.

В течение дня мы смогли только дойти до водопада, дальше идти мы не могли, ибо не было сил. Решили дать залп в надежде на то, что, возможно, он дойдет до расположенпого в лесу отряда. Мы знали, что после нашей стрельбы начнутся обвалы, и мы можем от них погибнуть. Но у пас иного выхода не было. Действительно, сразу же после залпа все вокруг загрохотало, ясный день превратился в темную ночь и, казалось, что сами горы стали рушиться. Обнявшись и крепко держась друг за друга, лежа в снегу, мы ждали своей участи. Но, к нашему счастью, все обошлось благополучно. Обвалы через некоторое время прекратились, и мы решили несмотря ни на что продвигаться вперед.

Командование 12-го ОГСО к этому времени подготовило группу, которая должна была пройти по нашему маршруту и разыскать нас. Велика была паша радость, когда мы встретились. Мы плакали, встретив своих товарищей, которые шли в снегах Главного Кавказского хребта, чтобы спасти нас. Мы плакали от радости и не стеснялись слез.

Продолжение следует
  
#18 | Анатолий »» | 17.06.2014 11:31
  
0
По ущелью летят самолеты.


Война, даже такая локальная, как на перевалах Кавказа, требует взаимодействия различных родов войск. Тяжелая артиллерия и танки, конечно, не могли появиться на хребтах, но авиация там действовала и, можно с полной уверенностью сказать, что без нее защита перевалов была во много раз трудней. Многие бывшие бойцы и командиры, когда мы с ними разговаривали о прошлом, необычайно тепло, можно сказать, даже с нежностью, рассказывали нам о подвигах летчиков. И не удивительно. Ведь там, в горах, в то время были возможны лишь два способа перевозок грузов и людей - ишаки и самолеты. Древнейший и современнейший. Но древнейший транспорт, отлично послуживший войскам в первый период обороны, полностью вышел из строя, когда начались снегопады и метели. По толстому слою снега ишак пройти не мог. И тогда взгляды людей потянулись к небу.

Знали мы о трудной и опасной работе летчиков уже немало, а кого-нибудь из них все не могли разыскать, даже фамилий не слышали, пока не встретились с пятигорчанином Евгением Тарасенко. Прочитав первое издание книги "Тайна Марухского ледника", он, летчик тех дней, участник описываемых в книге событий, и сам заинтересовался, - кто из товарищей его остался в живых, что делают они сейчас и где живут. Он решил, что героические дела "воздушных извозчиков" достойны того, чтобы о них вспомнили наряду с подвигами тех, кто воевал внизу, на грозных каменных склонах мрачных хребтов. Он-то и предоставил нам адреса некоторых боевых своих товарищей. Первый, с кем довелось нам увидеться и поговорить, был Вартан Семенович Симонянц, проживающий ныне в Москве.

В те далекие дни ранней осени 1942 года Симонянц, молодой лейтенант авиации, служил во 2-й эскадрилье 8-го отдельного авиаполка. Располагалась эскадрилья на маленьком аэродроме в Абхазии, и командовал ею Петр Брюховецкий, который, по словам многих товарищей, был сам бесстрашным летчиком и отличным товарищем. Этому же он учил других.

- Я знал его еще по Балтийской школе,- вспоминал Вартан Семенович.-Он был командиром отряда, а я у него инструктором летал. Вместе и к перевалам попади. Время трудное было, что и говорить, но Брюховецкий умея развеять грустное настроение шуткой и песней. Сам он, правда, насколько я помню, петь не умел, но любил, а главное - других умел втянуть в песню. Для плохого настроения тогда были основания: одни только сводки Информбюро чего стоили, и Брюховецкий понимал это. Под его влиянием я тогда вступил в партию, так что воевал с немцами, как говорится, по-коммунистически.

Бывало, вернешься из последнего рейса - а делали мы их до девяти, а то и до десяти в день - от усталости с ног валишься, по Брюховецкий подойдет, спросит что-либо так буднично, спокойно, что и самому невольно становится спокойнее. Как бы случайно соберет двух-трех летчиков, кто петь умеет, сядем где-нибудь в тихом месте, он и начинает запевать. Вначале мы слушаем только, но через минуту уже поем либо русскую народную, либо казачью, либо современную для тех дней "Темную ночь..." А ведь и сам он тоже много летал на перевалы и уставал ничуть не меньше нашего...

Мы спросили Вартана Семеновича, помнит ли он случай, о котором рассказал нам Илья Самсонович Титов, а именно тот, когда, уходя от погони, наш ПО-2 зацепился за дерево, перевернулся и упал в снег. И не знает ли он летчика, кто вел тогда этот ПО-2. Вартан Семенович улыбнулся несколько смущенно, двумя ладонями пригладил редеющие свои седые волосы, сказал:

- Очевидно, Илья Самсонович соединил в своей памяти два события в одно. Времени-то много прошло, и он не думал тогда, что сегодня придется вспоминать все точности. Бывало, конечно, что и "фокке-вульфы" гонялись за нами, поскольку отлично знали, что мы безоружны, и гибли наши товарищи. Но в тот раз было совсем не так. Вот я вам сейчас покажу один документик...

Вартан Семенович достал из стола папку, развязал тесемки и начал перебирать лежавшие там листы и фотографии, пока не взял в руки один весьма потертый на сгибах лист с потускневшим машинописным текстом. Прочитал сам и передал нам:

- Познакомьтесь, пожалуйста...

Вот что там было записано:

"Командир звена т. Симопянц за время работы подразделения по обслуживанию частей 46-й армии, действующей в горах, совершил 368 боевых вылетов. За это время оп доставил в горы 43000 килограммов различных военных грузов. Особенное летное искусство, героизм и большевистскую настойчивость проявил командир звена т. Симонянц, выполняя задание командования по вывозке раненых с передней линии фронта. Не считаясь с погодой и трудными горными условиями, где почти всегда не было подходящих площадок для посадки самолетов, т. Симоцянц, благодаря исключительно летному мастерству, вывез 192 раненых бойцов и командиров. Были случаи, когда с площадки Псху т, Симонянц вывозил раненых под непрерывным огнем противника. Командир звена т. Симонянц в составе бригады техников успешно выполнил задание командования по восстановлению и спасению двух самолетов типа СП, потерпевших, аварию на передней линия фронта.

За образцовое выполнение боевых полетов, вывозку раненых и проявленные при этом героизм и отвагу, ходатайствую о награждении командира звена т. Симонянц орденом Красная Звезда.

2-я АЭ, 8-го Отд. авиаполка, капитан (Брюховецкий). 8 января 1943 г."

- Так что, как видите,- сказал Вартан Семенович, когда листок снова положен в папку,- факт спасения самолетов был, и в основном рассказ Ильи Самсоновича верен, но некоторые детали он запамятовал, а иные взял из других случаев, которых было очень много. Однако давайте по порядку...

Однажды, как обычно, с нашего аэродрома поднялись два маленьких самолета и, развернувшись, взяли курс на Марухскпй перевал. Путь был знаком до мельчайших деталей и потому летчики, сидя в тесных кабинах, лишь изредка посматривали вниз, на проплывающие назад мелкие, поросшие густыми лесами ущелья Абхазского хребта. Первый самолет вел лейтенант Вартан Симонянц, второй вел младший лейтенант Иван Пеньков. Кстати сказать, он тоже жив, и сейчас работает руководителем полетов на аэродроме в городе Воронеже...

Моторы гудели все натужнее, набирая высоту. За спинами обоих летчиков, в узкой щели фюзеляжей лежали мешки с мукой. Струнные потоки воздуха, поднимавшиеся от реки к хребту, помогали моторам, н летчики думали только о том, чтобы на подходе к гребню хребта набрать запас высоты метров в триста-четыреста, потому что сразу за хребтом струйные потоки резко изменят направление, с огромной силой устремившись вниз. Летчики хорошо знали коварную силу этих потоков, способных буквально втягивать самолеты в глубокие воронки ущелий.

Когда до гребня осталось несколько минут полета и летчики уже потянули на себя штурвалы, чтобы начать набор необходимой высоты, они внезапно заметили неподалеку немецкие самолеты. Ясно было, что немцы пока не заметили наших, но, если не снизиться до предела, непременно заметят и тогда почти наверняка - конец, потому что боя наши "извозчики" принимать не могли. Все вооружение их ограничивалось пистолетами "ТТ" - личным оружием летчиков. Подав соответствующий сигнал Пенькову, Спмонянц начал лететь крадучись, "буквально на животе", как выразился он впоследствии. Гребень хребта перевалили благополучно, но тут же их потянуло вниз с такой неудержимой силой, что скорость снижения была, по определению Вартана Семеновича, не менее десяти метров в сакунду. Другими словами, это было падение, и, пролетев километра полтора, машина Симонянца плюхнулась в глубокий снег. Иван Пеньков упал чуточку дальше и в стороне.

При падении Симонянц ударился коленом так сильно, что чуть не потерял сознание от боли. Выполз кое-как из кабины, насыпав в противогазную сумку муки, ибо не знал, сколько придется пробыть в одиночестве среди бесконечных глубоких снегов. Хорошо, если наши с аэродрома заметили, как они упали, а если нет? До небольшого лесного аэродромчика, оборудованного силами бойцов и инженеров 810-го полка, было отсюда несколько километров. С поврежденной ногой, в условиях почти полной непроходимости нельзя надеяться на скорое избавление от снежного плена.

Насыпая муку, Симонянц крепко выругал себя за то, что с утра сегодня сделал внушение бортмеханикам.- Много дней те не чистили самолет изнутри, и там было немалое количество продуктов: сухарей, кусочков колбасы...

Бортмеханики вычистили и вымыли машину с тщательностью, о которой теперь лейтенант не мог не пожалеть. Перед тем как ползти к аэродрому, Симонянц бегло осмотрел машину. Она зарылась глубоко в снег, но ясно было, что очень серьезных повреждений избежала.

Его продвижение по ущелью не напоминало ни ходьбу, ни ползание, потому что ни того ни другого сделать в снегу невозможно было. Скорее оно походило на барахтание утопающего, который, однако, с непостижимой последовательностью приближался к цели. Он заметил немецкий телефонный провод, тянувшийся неизвестно куда, и в мозгу мелькнула неприятная мысль: а не к врагам ли попаду? Потом, рассудив здраво, решил, что немцев тут не может быть, они гораздо выше и дальше, а провод, скорее всего трофейный и проведен нашими связистами. Какое-то время спустя в стороне увидел приземистое здание, сложенное из камней и грубых бревен. Взял курс на него и, через полтора часа "плавания" открыл туго поддававшуюся тяжелую дверь. Внутри увидел деревянные полки, печь я голыши на ней. Рядом стояла огромная кадушка. Понял, что попал в баню, построенную нашими бойцами. Усмехнулся: голь на выдумку хитра. Проголодавшись, пожевал муки, смачивая ее во рту снегом, полурастопленным в ладонях.

И снова двигался, утопая в сухом снегу, цепляясь за стволы попадавшихся тонких деревьев, за ветви, свисавшие с лесных великанов. Уже под вечер услышал впереди чью-то речь, слов не разобрал и потому сразу спрятался за дерево, достал из-за пазухи пистолет, стал ожидать, осторожно выглядывая. Вскоре показались какие-то странные фигуры в шинелях неопределенного цвета и фасона, у которых во многих местах виднелись огромные дыры, следы костров. Лица темные и заросшие настолько, что их разглядеть казалось немыслимым. На ногах, когда люди поднимали их для очередного шага, виднелись не то сапоги, не то валенки, подвязанные корой, содранной с деревьев. Фигуры, запыхавшись, остановились совсем близко, осмотрелись, и потом один спросил второго:

- Да разве же их тут найдешь?

Симонянц обрадовался: свои! Вышел из-за дерева и чуть не стал жертвой собственной неосмотрительности - первый солдат вскинул винтовку и клацнул затвором. Едва успел крикнуть:

- Не стреляй, свой я!..

- Тьфу ты, дьявол,- произнес боец, опуская винтовку,- предупреждать надо. А то и до греха недалеко...

Теперь идти было легче по протоптанной бойцами тропке, да и спокойнее. Спросил, видели ли они второй самолет.

- Ага,- ответил все тот же боец,- оп в той стороне. Туда тоже пошли ребята, приведут твоего дружка, не бойся. А что вы везли нам?

- Муку на пироги к Новому году,- пошутил Симонянц. Он ведь знал, что у солдат с хлебом плохо дело, не то что с пирогами. Но боец сказал серьезно:

- Да мучица у нас теперь есть, вот как бы начиночки какой, тогда б и пироги можно.

"Что ж,- мелькнуло в голове Симонянца,- можно гордиться нам, хорошо поработали, если не голодают теперь ребята..."

- Далеко еще?

- Подходим,- ответил солдат я показал огромной варежкой вперед. Там, за редеющими деревьями, виднелись полузасыпанные снегом штабные землянки, слева просматривался знакомый аэродром, точнее - посадочная площадка, на которой их сегодня ждали, у входа в одну из землянок стоял часовой и рядом с ним, набросив па плечи шинель внакидку, невысокий человек с простым русским лицом. Симонянц узнал командира полка, вскинул руку для приветствия, но тот остановил:

- Проходи скорее, грейся. С ногой-то что такое? И как это вас угораздило свалиться?..

В землянке было жарко натоплено, вкусно пахло борщом из концентратов, светим хлебом. Почти сразу дверь открылась снова, и в землянку ввалился Иван Пеньков. Командир полка гостеприимно угощал, улыбаясь замерзшим летчикам:

- Пробуйте, дорогие летуны, это то, что вы нам привозите. Вот только выпить, кроме спирта, ничего не могу предложить...

На другой день Симонянц попросил командира полка перетащить машины на аэродром. Тот не возражал и выделил взвод солдат во главе с офицером. Снова пошли, увязая в снегу, к месту падения машин. Пришли, очистили их от снега, отсоединили от фюзеляжа все, что только было возможно и по частям стали переносить. Особенно долго мучились с фюзеляжами, которые трудно было тащить через горные речки.

Для этой цели строили специальные мостики. Огромные усилия затрачивались также, когда надо было разворачивать фюзеляж между деревьями. Солдаты полушутя-полусерьезно говорили:

- Слушай, летчик, на черта тебе эти обломки? Давай бросим.

Лишь на десятые сутки, а не на первые, как помнилось Илье Самсоновичу, эта работа была закончена. Сложив части машин прямо под открытым небом, Симонянц улетел в Сухуми и там доложил Брюховецкому о случившемся.

Обнимая лейтенанта, Брюховецкий радостно твердил:

- Живой ты, Володя, живой! И Иван живой? Вот здорово!

Отодвинув от себя, посмотрел на щетинистые щеки, на покрасневшие от морозов и бессонницы глаза, проговорил грустно:

- А мы уж тут похоронки на вас составили. Сколько дней искали, ждали, а потом все-таки составили. Ну, здорово, что так все закончилось. Давай, Володя, дуй в баню, потом брейся, потом ко мне для подробного доклада и со своими предложениями...

В эскадрилье Вартана Семеновича звали на русский лад - Володей.

Помывшись и побрившись, Симонянц вернулся к Брюховецкому, и вместе они разработали план. Остановились на том, что Симонянц и несколько техников вылетят завтра же на место и там сделают все, что возможно сделать пне мастерских, а потом уже докончат ремонт здесь, и ангаре.

Когда закончили разговор, Симонянц вышел из штабного помещения и встретил друга - Володю Паршикова. После радостных восклицаний и объятий Володя сказал грустно:

- Кабы все возвращались, как ты. А то вот и вчера двое на базу не вернулись. А перед этим еще один гробанулся где-то над Псху...

Симонянц промолчал. Высокое, усеянное серебристыми облачками небо висело над побережьем. Здесь было совсем тепло, и Симонянц расстегнул куртку. Вздохнул, проследил глазами, как облака медленно продвигались к погруженному в синеватую дымку Абхазскому хребту, где, он знал это, и сейчас с воем и свистом несутся восходящие и нисходящие струйные потоки, где колючие метели заволакивают пространство, насквозь простреливаемое минами и пулями, и пошел отдыхать.

Утром он вылетел с двумя "технарями" к своим машинам. Пехотинцы встретили его радостно, как своего, помогли, чем могли, и еще через несколько дней два маленьких самолетика, коротко разбежавшись, взмыли в холодное небо, провожаемые громкими напутственными криками. Война продолжалась...

- А вина я им тогда действительно привез к Новому году,- вспоминает Вартан Семенович.- И если не ошибаюсь, в тот раз летал со мной Володя Паршиков, о котором у нас в эскадрилье совершенно серьезно говорили, что он счастливчик. Ну, посудите сами, не везло ли ему?

Мы уже начали летать на машинах Р-5. Это тоже не боевая машина, а транспортная, но все же лучше ПО-2, более мощная, вмещала в два-три раза больше груза. Как-то летел он по ущелью, и вот неожиданно немецкий истребитель насел на него, зашел в хвост и давай поливать из пулемета. Володя закинул голову назад, чтобы увидеть немца, попытаться разгадать следующий его маневр, но тут пулеметная очередь - и одна пуля прошла по носу и по лицу. Сел залитый кровью, но живой. А ведь не откинь он в тот момент голову назад и лишился бы ее в одно мгновение...

Летали мы тогда вообще очень много. Развернули соревнование, кто больше сделает вылетов в день, кто больше раненых доставит оттуда, а туда - вооружения, продовольствия, боепитания. Я, например, чтоб лишний рейс сделать, поднимался до рассвета и готовил самолет. Еще в темноте взлетал. Пока в горы долетишь, станет светло. Потом вечером прихватишь несколько минут, вот лишний рейс и получается. В месяце тридцать дней, вот тебе и арифметика. Надо сказать, что в соревновании я частенько первое место держал, хотя и другие ребята не отставали, Тот же Володя Паршиков, например. Он и сейчас летает командиром корабля. Живет в городе Ростове-на-Дону.

Вартан Семенович и его товарищи летали по только на Марухский перевал. С переменной интенсивностью бои разгорались и па других перевалах Кавказа - на Клухорском, Наурском, Нарзане... И труженики неба, бесстрашные его рыцари, летели туда, где сильнее всего гремели выстрелы, чтобы помочь товарищам на земле.

В район высокогорного селения Псху они летали, пожалуй, не меньше, чем на Марухский перевал. Вначале там не было посадочной площадки, и потому самолеты появлялись там лишь для того, чтобы сбросить груз, развернуться и уйти, пока немцы не заметили. Но, естественно, наше командование не устраивало подобное положение:

слишком много грузов портилось при ударе о землю, да н не все можно было сбросить. Взрыватели, например, пли динамит. И вскоре близ селения выросла посадочная площадка, такая крохотная, что даже таким самолетам, как ПО-2, еле-еле удавалось сесть.

Теперь для летчиков обстановка усложнилась. Разнообразнее и опаснее стали грузы - взрыватели, гранаты, ракеты. Можно легко представить себе, что получилось бы, если б стали взрываться ракеты. Самолет немедленно превратился бы в пылающий фейерверк, не успел бы и летчик спастись.

Но ребята продолжали опасную свою работу, садились на площадку, выключали двигатели и, пока шла разгрузка, наблюдали за небом. Почти всегда появлялись немецкие самолеты и начинался обстрел. Вартан Семенович вспоминает, что порой из Псху приходилось вылетать лишь после того, как сам летчик не подлатает машину: что-то гвоздиком надо прибить, что-то подклеить, а что-то и просто телефонным кабелем подвязать, который предусмотрительный механик клал где-нибудь в кабине или фюзеляже.

Возил Вартан Семенович и пленных немцев. Надолго запомнилась ему первая такая встреча с врагом. Однажды он получил приказ лететь на Псху, отвезти продукты, а на обратном пути захватить не раненого нашего, как обычно, а пленного немецкого офицера.

Немца привели сразу же, как только закончилась разгрузка. Был он худ и густо оброс рыжеватой щетиной, взгляд подавленно мрачный. Солдаты втиснули его в пространство позади пилотской кабины, связали ему руки и йоги, прикрутили так, что в полете ему невозможно было напасть на пилота. Оглянулся Вартан Семенович, чтоб вблизи увидеть своего пассажира, и ахнул: по грязному, стертому кителю немца цепочками, словно муравьи, ползали вши.

- Да куда же вы его такого сажаете? - крикнул он бойцам.

- Ничего,- засмеялись те,- ты покажи там, на берегу, какие они есть. А то небось многие там и в глаза их не видели.

- Да они ж ко мне в кабину перелезут!

- А ты вези быстрее,- утешали бойцы.

Пришлось взлетать. На аэродроме немца ожидал офицер из контрразведки и комиссар эскадрильи Григорий Моисеевич Любаров. Они поблагодарили Симонянца и увели немца, а машину тут же поставили под дизинфекцию.

- Я и сам после этого недели две дергался: все казалось, что ползают они по мне,- вспоминает Вартан Семенович...

Да, много отваги и мудрой выдержки довелось проявить нашим летчикам в дни и месяцы, опасные для Грузии. Но они защитили эту прекрасную страну и удивительно ли, что многие из них навсегда после этого остались здесь жить. Остался и Петр Александрович Савельев, летчик, о мастерстве которого рассказывал нам Тарасенко - он одно время летал с ним в горах в качестве радиста.

Проживает Петр Александрович сейчас в Тбилиси, работает, если можно применить столь заземленное слово к возвышенной профессии, командиром пассажирского корабля ТУ-104, стало быть, не изменяет конструктору. Те кому доводилось летать на линиях Тбилиси - Москва - Ленинград - Свердловск, наверняка могли видеть этом крепкого еще, пятидесятилетнего летчика с многочисленными орденскими планками, знаком заслуженного пилота гражданского Аэрофлота СССР и значком, означающим, что Савельев не только первоклассный пилот, но и то, что он является первым в стране человеком, налетавшим восемь миллионов километров.

Как часто бывает с людьми, одержимыми одной страстью, Савельев в авиацию попал не сразу же. Словно испытывая его, судьба вначале послала комсомольца Савельева в одно из ленинградских ФЗУ, окончив которое, он два года работал печатником. Но мечта о небе не проходила никогда, и, поняв это, товарищи по работе отправили его как лучшего производственника в Тамбовскую авиашколу. В 1938 году он закончил летное училище, летал на самолетах гражданских, а с первых дней войны стал летчиком военным.

В доме его, не без помощи, вероятно, жены, Марии Александровны, сохранились некоторые интересные документы, в том числе ветхие от времени экземпляры газет за 1941 и 1943 годы. В первой из них, которая называлась "Боевые резервы", в номере от 13 декабря есть заметка, подписанная пилотом П. Савельевым. Называлась заметка коротко и просто: "Высокая честь". Вот о чем в ней говорилось сдержанным языком газет военного времени:

"Недавно я получил специальное поручение перебросить из пункта 3 в пункт А ответственный груз. В связи с плохой погодой полет осложнялся, но тщательно подготовившись к рейсу, сделав аэронавигационные расчеты, я в сроки, назначенные командованием, доставил груз к месту назначения. На обратном пути пришлось в вечерней темноте пройти над одним из горных перевалов. Внимательно следя за приборами, бдительно наблюдая за ночными ориентирами, мы благополучно долетели до базового аэродрома. Ответственное задание было выполнено.

Принимая военную присягу, я клянусь не щадить своих сил, крови и жизни для выполнения боевой задачи... На своем самолете я буду помогать Красной Армии нещадно уничтожать немецких оккупантов, всех до единого, пока наша священная советская земля полностью не будет очищена от фашистской нечисти".

Зима сорок первого года. Горькое и страшное время отступления. Немцы рвутся к вожделенной для них цели - Кавказу, они уже совсем близко от него. Уже накануне падения Крым, но именно туда и летают наши воздушные асы, доставляя сражающимся бойцам продовольствие и воинское снаряжение. Разве не ответственным заданием было прорваться в осажденную Керчь и привезти туда медикаменты и бензин?

Возвращаясь, Петр Александрович пролетел над одним из горных перевалов и не думал в тот час, наверно, что вскоре придется летать ему сюда часто - по реже десяти раз в день, с самого раннего утра и до самого позднего вечера, исключая время полудня, потому что в это время по ущельям, как правило, ложатся туманы. Да, Савельев и его экипаж, состоявший, кроме него, из второго пилота Федора Бросалина, работающего сейчас руководителем полетов в Саратовском аэропорту, механика Владимира Рябченко, а затем и Евгения Тарасенко, немало избороздил воздушных троп над зелеными и белыми громадами Кавказа. Каждый день загружали они свою машину продовольствием и всем, что было необходимо бойцам в горах, получали метеосводку и карту-километровку, на которой были отмечены пункты сброса, и отправлялись в путь. Этот путь ни разу не был легким, потому что летать приходилось, буквально прижимаясь к лесным ущельям. И особенно трудно, как вспоминает Петр Александрович, было, когда получали задание летать к Марухскому перевалу. Здесь наиболее узкое и глубокое ущелье и совсем рядом располагались наши и немцы. Чуть не рассчитаешь - и выскочишь за перевал.

Ежедневные полеты в горы до того стали привычными, что воспринимались летчиками так же просто, как сейчас, должно быть, воспринимается поездка на такси. Двадцать семь самолетов сновали туда и обратно, слегка покачивая крыльями, когда встречались друг с другом. Правда, очень досаждали "рамы". Ежедневно они тоже вылетали на разведку и на охоту за нашими самолетами, обстреливали их.

- Мне не досталось ни разу, а вот Васю Кучаву однажды потрепали. Слава богу, жив остался и здоров, живем с ним сейчас в одном доме, в Тбилиси, - говорит Петр Александрович...

Полеты в тыл врага командование поручало только самым опытным летчикам, способным не растеряться в любой, даже самой сложной обстановке. Когда надо было отправить туда наших разведчиков или диверсионные группы, первой называлась фамилия Савельева. И сейчас еще жива одна из отважных наших разведчиц К. Н. Абалова, жительница города Грозного, которая вспоминает, что, если надо было лететь, все просились отправить их "счастливым самолетом" Петра Савельева. Правда, в те дни они не знали подлинной фамилии летчика, потому что, как и разведчикам, летчикам, везущим их, давались имена вымышленные.

Мы сидим за столом в уютной квартире Петра Александровича и перебираем давние фотографии. Щедрое южное солнце заливает комнаты, и, кажется, отблеск его ложится не только па наши лица, но и на воспоминания. Давно известно, что по прошествии времени многое из плохого забывается, а то, что остается все-таки в памяти, выглядит не совсем так, как было. Вот почему легкая, чуть грустноватая улыбка почти не покидает Петра Александровича, хотя рассказывает он не о совсем веселых днях. Улыбается временами и Мария Александровна, но у нее несколько иная улыбка: она словно удивляется, что вот ее муж участвовал в таких героических событиях.

А Петр Александрович продолжает вспоминать:

- Не всегда благополучно заканчивались паши поле ты. Вот хотя бы случай с тем же Васей Кучавой, моим со седом нынешним. Летел он как-то с грузом газет. Неподалеку от Геленджика немцы обстреляли его самолет, и тот загорелся. Пришлось садиться в партизанском районе. Газеты достались партизанам, а Вася пешком вернулся домой. Или вот еще случай. Болтыхов Василий летел однажды на Геленджик на своем ПО-2. Два фрица пристроились за ним на "мессершмиттах" и начали поливать из пулеметов. Болтыхов решил провести испытанный маневр - кинулся в ущелье. Однако немцы не отставали, вошли, что называется, в раж. Болтыхов из одного ущелья ныряет в другое, дело для всех нас привычное еще по Маруху, немцы за ним, и один все-таки нашел свою смерть - в скалу врезался, не успев развернуться за Василием. А Василию уже осталось пролететь одно ущелье, и начнется ровное место, где уже не скроешься. Вот и море завиднелось. Болтыхов тянет к берегу, чуть колесами землю не цепляет. Тут немец и резанул его. Все же он посадил самолет. Немец развернулся, пошел к своим, но тут его зенитки паши сняли. Василий погиб, но позже, на Кубани...

Петр Александрович назвал имена тех, кто был неизвестен нам. В частности, и фамилии летчиков, которые летали на перевалы в самые снегопады, - Владимира Ивановича Булгакова, Ивана Васильевича Тарелкина, Дмитрия Тихоновича Тупалова, бывшего заместителя начальника политотдела по комсомолу Закавказской особой авиагруппы, - теперь он работает начальником цеха обслуживания пассажиров в Тбилисском аэропорту. Григория Гогашидзе, летавшего на перевалы очень много. Сейчас он один из лучших работников Тбилисского аэропорта, диспетчер. Память сохранила и других товарищей по боевым дням, хотя и не о каждом сейчас скажешь в точности, где он и кто. Летчики Ф. Н. Пантелеев, Василий Бочаров, Д. М. Кириленко, Виктор Суриков - этот тоже работает диспетчером, как и Гогашпдзе. Тер-Петросян - инженер... Алексей Коврыгин и Николай Томадзе - они и сейчас летают...

Особенно тепло отзывался Петр Александрович о своем боевом отважном летчике Анатолии Федоровиче Вихрове.

- Это настоящий ас, - улыбаясь говорит Савельев. - С первых дней войны он сражался на Западном фронте под Вязьмой, защищал Москву, был постоянным гостем партизан в районе Старой Руссы. Во время одного ночного полета к партизанам получил ранение обеих ног, но все же привел свой самолет на аэродром... В бессознательном состоянии его доставили в госпиталь. Там после излечения врачи вынесли ему "смертный" приговор - запретили летать. И все же он добился от врачей сначала первой уступки - службы в учреждениях тыла, а затем, надежно припрятав медицинскую справку, появился в нашей части. Ему была оказана высокая честь - обеспечивать правительственные полеты во время работы Ялтинской конференции великих держав.

Сейчас живет он в Ленинграде, руководит полетами в аэропорту. Мы часто с ним встречаемся, вспоминаем наши дни боевые. Очень советую и вам встретиться с этим обаятельным человеком,- сказал Петр Александрович.- Ему есть о чем рассказать.

После того как в горах бои закончились, а продовольствия и боеприпасов туда завезено было столько, что потом создавались специальные команды по вывозке их, Петр Савельев и его товарищи снова стали летать в Крым, теперь уже освобождающийся. Задания были все те же: туда - доставка продовольствия, боеприпасов, оттуда - вывозка раненых на Большую землю. В одной из газет, сохранившихся в семейном архиве Савельевых, есть фотография Петра Александровича. Газета называлась "Боец РККА", портрет и заметка помещены в номере от 29 июня 1943 года.

"Младший лейтенант П. Савельев - мастер ночных полетов в тыл врага. Только за два месяца отважный летчик совершил сорок таких полетов. За самоотверженное выполнение специальных заданий командования и проявленный при этом героизм, тов. Савельев награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды".

После Кавказа Петр Александрович воевал на многих фронтах. Так он пролетал всю войну и демобилизовался лишь в 1946 году. Стал летчиком Гражданского воздушного флота, то есть вернулся к тому, с чего когда-то начинал. В 1958 году ему доверили первоклассную машину ТУ-104, и с тех пор он летает на ней, совершая иной раз по нескольку дальних полетов в один день.

Вот и сейчас, когда беседа наша подходила к концу, Петр Александрович взглянул на часы и сказал, обращаясь ко всем:

- Ну, мне пора.

Повернувшись к жене, он добавил:

- Скоро вернусь.

У нас сложилось поначалу впечатление, что Петр Александрович идет по какому-нибудь делу к товарищу, который живет рядом, но оказалось, что он спешит на аэродром - через полтора часа вылет в Москву, рейс по расписанию. И, подтянутый, внимательный, надел форменную фуражку одним привычным движением руки. И нам подумалось, что пассажиры должны чувствовать себя очень спокойно, когда корабль ведет такой человек…

Нас, естественно, интересовала история создания авиаполка, в который входила эскадрилья Петра Брюховецкого. В один из дней мы попросили рассказать об этом Вартана Семеновича.

- Я, конечно, тоже могу вспомнить, - с улыбкой сказал оп, нажимая на слово тоже. - Но Григорий Моисеевич, пожалуй, сделает это лучше меня. Ведь он комиссаром у нас был и, насколько помнится мне, участвовал о формировании полка.

Заметив наше удивление, Вартан Семенович снова улыбнулся.

- Живем мы оба в Москве, а несколько лет уже не виделись - работа отнимает все время. Вот сегодня только разыскал его новый адрес и телефон...

Мы тут же созвонились с Григорием Моисеевичем Любаревым, и он пригласил зайти в любое время. Не откладывая посещения, мы отправились па юго-запад столицы, в один из новых микрорайонов, и там в маленькой квартире встретил нас невысокого роста седой человек с усталым лицом. Болезнь сердца - о ней мы услышали от Вартана Семеновича - сильно подкосила когда-то неутомимую энергию бывшего комиссара, но, как мы тут же убедились, не сделала его равнодушным ни к прошлому, ни к настоящему, ни к будущему. Три инфаркта перенес этот нестарый еще человек, врачи запретили ему выходить даже из квартиры. По глубокому его дыханию можно было догадаться о том, как нелегко ему предаваться воспоминаниям тех тяжелых дней и лет...

- Если говорить об истории полка,- начал свой разговор Григорий Моисеевич,- то следует вспомнить горькие дни нашего отступления и до Ростова и дальше, на Кубань. В той трудной обстановке, в какой оказался Северо-Кавказский фронт, наше командование прилагало все силы для восстановления порядка и боеспособности как на фронте в целом, так и в отдельных частях. Неся огромные потери в технике и людях, мы откатывались псе Дальше на юг, и вот в таких условиях на территории Краснодарского края была создана авиагруппа, в которую я был назначен редактором многотиражки. Создавалась эта группа на базе Ростовского управления Гражданского воздушного флота и командовал ею начальник этого управления Хальнов.

Отступая дальше, мы находились в различных местах, пока не осели, в буквальном для авиации смысле, в Тбилиси. Вскоре туда прилетел бригадный комиссар Антонов. заместитель начальника главного управления Гражданского воздушного флота маршала Астахова. Он непосредственно занялся формированием 8-го Отдельного авиаполка. Происходило это в 1942 году.

Полк был составлен из ростовчан, тех, кто воевали на Кубани, п из тбилисцев. Командование полком поручили Чачапидзе, комиссаром у него был Пруидзе. Многих из нас, отступавших с Кубани, направили в другие части. Меня, например, Антонов хотел отправить в Куйбышев, чтобы я занялся там редактированием многотиражки Гражданского воздушного флота...

Но Любарову хотелось воевать с врагом непосредственно, и потому он решился зайти к Антонову с просьбой оставить его в полку. Характер у заместителя маршала Астахова был нелегкий. Любаров знал, что он не любит изменять собственные решения, но тем не менее решил просить оставить его в полку в любой должности.

Трудно сказать, чем закончился бы их разговор, если б в кабинете Антонова не находился замполит полковник Иван Поюряев, человек, имевший определенной влияние на Антонова. Григория Моисеевича назначили комиссаром в эскадрилью Брюховецкого.

С той поры он и сам непосредственно участвовал в создании полка, и вспоминает теперь, что состоял полк из пяти Отдельных эскадрилий, находившихся по существу на положении полков. У каждой из них был свой собственный тыл, командиры эскадрилий имели право принимать самостоятельные решения и часто получали задания тоже самостоятельно.

С Петром Брюховецким Григорий Моисеевич был хорошо знаком с Кубани, знал его как прекрасного летчика и коммуниста, и потому назначение к нему воспринял радостно. Брюховецкий встретил Любарова так, словно назначение его к нему было делом само собой разумеющимся. Достал списки личного состава эскадрильи, протянул через стол, сказал:

- Познакомься. Люди есть, а матчасти нет.

- Я слышал,- осторожно сказал Любаров,- что нам будет поручено самим находить эту самую матчасть.

- Да. На этот счет в штабе говорят недвусмысленно. Дадим, дескать, вам документы на чрезвычайные права. Где только найдете машины, там и забирайте. Можно и с людьми вместе...

Немцы уже подходили к предгорьям Северного Кавказа. Медлить было нельзя, и потому личный состав эскадрильи, и в частности Любаров с Брюховецким, развили в те дни активную деятельность, результатом которой явились 40 разнотипных старых машин. Многие из этих машин уже были списаны по мирному времени, иные дожидались своей очереди на списание, и потому на них давно никто не летал. Все их спешно ремонтировали подручными способами и потом проверяли годность единственным способом: разгоняли и взлетали. Если машина при этом не рассыпалась в воздухе,- значит, годится. В тот день, когда сорок машин были собраны и проверены, эскадрилья получила назначение в Абхазию с заданием обслуживать 46-ю армию.

Летчики, летавшие на перевалы,- с ними часто летая и комиссар - видели сверху, как торопливо двигались туда войска. Опережая их, они понимали, какие трудности ждут их там, у хребтов. Ведь войска шли в летнем обмундировании, а здесь, куда уже подходили немцы, стояла настоящая зима.

Работа летчиков началась с того, что они возили в горы сено для ишаков транспортных рот. Догоняли войска и, отыскав глазами такую роту, сбрасывали тюки где-нибудь совсем рядом. Бойцы потом смеялись, рассказывая, что ишаки так привыкли к самолетам, привозящим им пищу, что, проголодавшись, задирали морды к небу и оглашали ущелье печальными криками.

Вскоре, однако, пришлось подумать и о продуктах для самих бойцов. Тут дело усложнилось. Тюк сена если и разобьется при падении, то ничего страшного не произойдет: клочья его собрать не так уж сложно. А как быть с мешками муки? Или со стеклянными баллонами водки, которую при подходе к перевалам командование распорядилось выдавать бойцам. Думали над этим недолго. Кто-то из летчиков предложил простой план: сбрасывать надо не полные мешки, а насыпанные на одну треть. При ударе о землю такой мешок оставался целым, лишь часть муки, пробиваясь сквозь ячейки мешковины, вспыхивала белым облачком, медленно оседая на ближайших камнях. Водку стали перевозить в автомобильных камерах, заполняя их наполовину, а то и меньше. Сброшенная сверху, камера начинала кружиться под действием циркуляции жидкости и, падая на землю, получала достаточную амортизацию, чтобы не прорваться. По такому же методу придумали и способы доставки других продуктов, а потом и боеприпасов. И сбрасывали до тех пор, пока в разных местах не были построены посадочные площадки.

Но когда в ущельях были построены взлетно-посадочные площадки, начались новые сложности. Как уже известно, большинство личного состава эскадрильи было из ростовчан, людей, которые до того не летали в горах, а тем более не садились там и не взлетали. Обучались в ходе боевых действий.

Туда возили военные и продовольственные грузы, оттуда вывозили раненых и одновременно много орехов я прочих лесных продуктов, которыми в изобилии снабжали летчиков местные жители.

На месте дислокации у летчиков были неплохие бытовые условия. Размещались они на квартирах у местных жителей и так с ними сдружились, что часто являлись как бы членами их семей. Питание было хорошее, фруктов - цитрусовых и винограда - тоже достаточно. Витаминов хватало, говорит Григорий Моисеевич. В теплую погоду, правда, почти все летчики спали у своих машин, ежеминутно готовые к полету,

Исключительно опасными и ответственными были полеты наших летчиков в тыл врага - к партизанам Крыма. Туда доставляли боеприпасы, а оттуда вывозили раненых и больных. К партизанам всегда надо было летать только ночью, ориентируясь на костры, из которых слагались определенные геометрические фигуры, каждый раз новые, чтобы немцы не смогли устроить ложные посадочные площадки.

- Нелегко приходилось нашим летчикам, - говорит Григорий Моисеевич,- Здоровья они потеряли в горах очень много.

Григорий Моисеевич провоевал на Кавказе до конца обороны перевалов, а в 1943 году его отозвали в Москву и вскоре назначили политработником на Крайний Север, на линию Воркута - Дудинка. После войны работал в аэропорту Быково, в Москве, а затем стал журналистом. Сейчас он - персональный пенсионер, но, хотя и очень болея, не бросает общественной работы, которая всегда была смыслом его жизни.

Мы стремились воспользоваться советом Савельева и собирались выехать в Ленинград, чтобы встретиться с Вихровым. Но он сам прилетел в Карачаево-Черкесию на открытие памятника защитникам перевалов Кавказа.

И здесь мы впервые встретились с Анатолием Федоровичем Вихровым и вторично с Петром Александровичем Савельевым.

А. Ф. Вихров - высокий, стройный, подтянутый, с завидной поенной выправкой. На летнем кителе в три ряда широкие орденские планки. Выглядит Анатолий Федорович молодо, хотя чуть тронутые белизной виски выдают его возраст.

Он до мельчайших деталей помнит события на перевалах. Подробно рассказывает о своих небесных побратимах П. Кванчуке, Н. Ляпине, В. С. Симонянце. О себе же говорит неохотно. И все же под воздействием и при участии Савельева он поведал нам историю лишь одного из четырехсот полетов над перевалами.

- Однажды представитель Ставки Верховного главнокомандования поручил моему экипажу особо тяжелое и важное разведывательное заданно. Мы выполняли его на самолете Р-5 вместе с бортмехаником Степаном Шандрыгиным.

- Сергеем,- поправил Савельев.

- Да, ты прав, Сергеем. Мы должны были на бреющем полете пройти над перевалами Марухский, Адзапш, Анчха, Чмахара и сделать визуальное определение - чьи там находятся войска, так как связь в это время отсутствовала. Нам выдали на этот раз парашюты, автоматы, ящики с патронами и гранаты. Нам было приказано: если подобьют - выброситься на парашютах и пробираться к своим войскам. Перевалы Кавказа я знал хорошо, так как летал там с 1938 года и до самого начала войны. И вот вышли на перевал Чмахара. С бреющего полета определили - там находятся фашисты. Они были захвачены врасплох. Пока они собрались открывать огонь, мы сбросили несколько десятков гранат - и скрылись в глубоком ущелье. Взяли курс на перевал Анчха...

Анатолий Федорович на мгновение умолк, посмотрел на Савельева и, как бы ободрившись ответным взглядом Соевого друга, продолжал:

- Здесь было другое. Немецкие егеря неожиданно встретили нас таким дружным и сильным огнем, что даже на бреющем полете проскочить было невозможно. Стреляли с гор, с ущелий, стреляли из всех видов оружия. Трассирующие пули, словно огненная цепочка, приближались к самолету. И вдруг - резкий рывок и... взрыв... Штурвал рванулся из рук. Самолет бросило вверх, и едкий дым полез в кабину. Запахло бензином. Я успел заметить, что стрелка, определяющая температуру воды, поползла вверх к 90°, а затем мгновенно упала до начала шкалы. Все ясно - нет воды, а значит, нет мотора.

Чтобы не вспыхнул где-то льющийся бензин, выключаю мотор совсем. На какое-то мгновение стало тихо, будто мы попали в безвоздушное пространство. Душит гарь, И снова разрывы у бортов, вокруг свистят пули. Кричу:

- Сергей, жив?

- Жив.

- Не прыгай, уйдем без мотора.

- Понял.

Резким рывком бросаю самолет в облака и тут же меняю курс к солнечной стороне. На восходящем потоке самолет идет без мотора. От немцев скрылись за горой.

- Только бы дотянуть до селения Псху,- не напрягая голоса, говорю Сергею. Он хорошо слышит меня:

- Но как ты там сядешь?

- Надо сесть,- ответил я как можно спокойнее, хотя сам очень сомневался. Я не раз садился в Псху на крошечном аэродроме. Но тогда был самолет ПО-2, а сейчас Р-5, к тому же без мотора.

"Посажу ли",- мысленно спрашиваю сам себя. И смотрю вниз. Проплывают горы, лес, ущелья, пропасти.

"Надо, надо, надо..."- сверлит мысль в голове.

На восходящем потоке без мотора самолет прошел пятнадцать километров. И вот - наш спаситель - крохотный пятачок. Псху. Сели точно: от начала площадки в обрез и до конца площадки перед самым обрывом. Целуемся. Сергей от радости душит меня:

- Молодец, Толя!!!

К нам подбегают наши бойцы. Обнимают и целуют нас. Осматриваем самолет: снаряд попал в маслобак, пробиты передний бензобак, радиатор, шасси, винт, на плоскостях - строки дыр от пуль...

Встречаемся с начальником войск Санчарского направления полковником И. И. Пияшевым. Докладываем подробно о результатах разведки. Он сердечно поблагодарил нас за ценные сведения и представил меня к ордену Боевого Красного Знамени, Шандрыгина - к ордену Красной Звезды. Затем мы с Сергеем начали рассуждать: как добраться к Сухуми? Масло в картере мотора есть на 40 минут, значит, потеря маслобака не страшна. Винт хотя я пробит, но еще крепкий. Работать будет хотя и при большой тряске. Бензобак переключили на задний, фюзеляжный. Но в радиаторе дыра насквозь. Запаиваем ее с двух сторон - циркуляция воды будет. Ведь мотору отработать надо 20 минут. Запустили мотор. Страшно трясет. Оторвались от земли над самым обрывом Бзыби. Самолет поплыл по ущелью, набирая высоту. Внизу - перевал Доу. Впереди - Сухуми...

Продолжение следует
  
#19 | Анатолий »» | 19.06.2014 10:41
  
0
От Кавказа до Балкан.


Вот наш рассказ о необычных боях в горах, у самого поднебесья, о мужестве и отваге наших людей подходит к концу.

Сейчас, чтобы рассказать о дальнейшем победоносном пути наших частей и соединений, придется хотя бы коротко остановиться о намерениях врага по завоеванию Кавказа.

Летом 1942 года Гитлер рвался одновременно и к Волге, и на Кавказ.

Из директивы № 41 от 5 апреля 1942 года, составленной лично Гитлером, видно, что главной целью наступления на юге провозглашался Кавказ, в то время как основные усилия войск направлялись в сторону Сталинграда.

Общие первоначальные планы кампании на Востоке остаются в силе: главная задача состоит в том, чтобы, сохраняя положение на центральном участке, на севере взять Ленинград и установить связь на суше с финнами, а на южном фланге фронта осуществить прорыв на Кавказ". И далее в этом же документе Гитлер приказывает:

"...В первую очередь все имеющиеся в распоряжении силы должны быть сосредоточены для проведения главной операции на южном участке с целью уничтожить противника западнее Дона, чтобы затем захватить нефтеносные районы на Кавказе и перейти через Кавказский хребет" ("Совершенно секретно! Только для командования!". М., "Наука", 1967, стр. 380, 381).

В дальнейшем из документов Гитлера видны его стремления и надежды:

"Неожиданно быстро и благоприятно развивающиеся операции против войск Тимошенко, - писал Гитлер в директиве ОКБ №44 от 27 июля 1942 года, - дают основания надеяться на то, что в скором времени удастся отрезать Советский Союз от Кавказа и, следовательно, от основных источников нефти..." 23 июля 1942 года Гитлер издает директиву ОКБ №45, в которой говорится:

"После уничтожения группировки противника южнее реки Дон важнейшей задачей группы армий "А" является овладение всем восточным побережьем Черного моря, в результате чего противник лишится черноморских портов и Черноморского флота...

Другая группировка, в состав которой войдут все остальные горные и егерские дивизии, имеет задачей форсировать р. Кубань и захватить возвышенную местность в районе Майкопа и Армавира.

В ходе дальнейшего продвижения этой группировки, которая должна быть своевременно усилена горными частями, в направлении на Кавказ и через его западную часть должны быть использованы все его достигнутые перевалы. Задача состоит в том, чтобы во взаимодействии с войсками 11-й армии захватить Черноморское побережье.

Одновременно группировка, имеющая в своем составе главным образом танковые и моторизированные соединения, выделив часть сил для обеспечения фланга и выдвинув их в восточном направлении, должны захватить район Грозного и частью сил перерезать Военно-Осетинскую и Военно-Грузинскую дороги по возможности на перевалах. В заключение ударом вдоль Каспийского моря овладеть районом Баку. Группе армии "А" будет передан итальянский альпийский корпус. Для этих операций группы армий "А" вводится кодированное название "Эдельвейс". Степень секретности. Совершенно секретно. Только для командования" ("Совершенно секретно! Только для командования", М., "Наука", 1967, стр. 388).

Как свидетельствуют приведенные документы, штаб гитлеровской армии тщательно разрабатывал специальную операцию по завоеванию Кавказа, которая носила условное название "Эдельвейс".

В конце июля 1942 года враг начал свой стремительный натиск на Кавказ.

Фашистское радио, захлебываясь от восторгов, изо дня в день хвастливо предвещало захват всего Кавказа.

Приказ Родины, приказ Советского Верховного Главнокомандования был предельно ясным; любой ценой остановить врага, измотать его силы, выиграть время, накопить резервы для разгрома фашистских захватчиков, вторгшихся в пределы Северного Кавказа.

В эти тревожные дни Коммунистическая партия через газету "Правда" обратилась к воинам п народам Кавказа со страстным боевым призывом.

Глубокой болью в сердце отдается каждое слово передовой статьи центрального органа партии за 2 сентября 1942 года.

"Гитлеровские разбойники ворвались на просторы Северного Кавказа. Они рвутся к горам. Враг не знает, что Кавказ был всегда страной сильных и смелых народов, что здесь в борьбе за независимость народы рождали бесстрашных борцов - джигитов, что трусость слыла всегда самым позорным преступлением.

Здесь, у подножия гор, воспитались поколения советских людей с львиным сердцем, с орлиными очами. Никогда не станут рабами гордые народы Северного Кавказа!.."

Антифашистский митинг народов Северного Кавказа обратился с призывом к жителям гор подняться на защиту родного края, стать стеной на пути врага, бить его, уничтожать неустанно и на фронте, и в тылу.

"Пусть разнесется этот пламенный призыв по всему Кавказу - от первых его отрогов до каменных громад Дагестана. Пусть стократное эхо повторит его в предгорьях Эльбруса и Кавказа. Пусть смерть станет преградой на пути гитлеровцев и в степях, и в горах!.. Пусть содрогнется враг перед ненавистью и местью воинов народов Северного Кавказа. Пусть перед их братской дружбой рассыплется фашистская разбойничья свора...

Братья! Враг должен быть остановлен и разгромлен! Пусть наполнится сердце каждого железной решимостью: не сдавать врагу ни пяди священной земли! Не отступать! Бить врага и истощать его силы!"

До глубины души каждого патриота Северного Кавказа дошли пламенные слова партии. Партийные организации Северного Кавказа и Закавказья подчинили фронту всю свою работу. По зову партии десятки тысяч людей разных возрастов и профессий, разных национальностей вышли на строительство оборонительных рубежей. Титаническая работа в дождь и в стужу, под пулями и бомбами врага не прекращалась ни днем ни ночью. Чтобы представить, какой массовый героизм был проявлен патриотами тыла, можно привести лишь несколько убедительных цифр. К осени 1942 года на Кавказе было построено около 100 тысяч оборонительных сооружений, вырыто 660 километров противотанковых рвов п 1639 километров ходов сообщений.

Края, области и автономные республики Северного Кавказа, республики Закавказья - Грузия, Армения, Азербайджан были превращены в единый боевой лагерь, который обеспечивал фронт всем необходимым.

На всей территории Северного Кавказа действовали партизанские отряды, которые ни днем ни ночью не давали покоя врагу. На территории Краснодарского края было создано 86 партизанских отрядов. В Ставропольском крае в тылу врага действовали сводные партизанские отряды четырех основных баз: северо-восточной, восточной, южной и западной. Успешно громил немецких егерей в горах Карачаево-Черкесии партизанский отряд "Мститель". Партизанское движение на Ставрополье возглавлял первый секретарь крайкома партии, член ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов.

Партизаны изматывали врага, наносили ему огромный урон. Боевыми действиями партизан только одного Ставрополья истреблено 4293 и ранено 4270 гитлеровцев, выведено из строя огромное количество различной военной техники, отбито у врага 82 435 голов крупного рогатого скота, 411420 овец и 5883 лошади.

Героический подвиг при обороне Кавказа совершили трудящиеся Грузии. Они обеспечивали фронт продовольствием, снаряжением и боеприпасами. Рабочие Тбилиси день и ночь трудились, чтобы дать фронту минометы и автоматы. В Абхазии в предельно короткий срок были созданы транспортно-гужевые (ишачьи) обозы, которые обеспечивали доставку продовольствия и боеприпасов к месту боев, на недоступные горные перевалы. Кроме того, были организованы добровольческие рабочие команды, которые в невероятно суровых условиях гор, по труднопроходимым тропам доставляли грузы на себе. Неоценимую помощь войскам оказали сотни опытных проводников, которые хорошо знали каждую тропинку в горах. И там, где мог пройти проводник, проходили батальоны и полки.

Гневом и ненавистью были переполнены сердца народов Кавказа и Закавказья.

Вот что писали тогда старики Кабардино-Балкарии в Чечено-Ингушетии в своем обращении к народам Северного Кавказа:

"Фашистские агенты и провокаторы распространяй" слухи о якобы хорошем отношении немцев к горским народностям. Ложь, наглая ложь! Гитлеровцы одинаково ненавидят все народы Советского Союза - и кабардинцев, русских, и чеченцев, и ингушей, и украинцев, и белорусов. Всех нас, советских людей, гитлеровские разбойники считают низшей расой, всем нам они несут смерть, нищету и рабство. Истреблению и уничтожению подвергаются одинаково и русские станицы, и кабардинские селения, и украинские города, и белорусские деревни.

Мы спрашиваем вас: можем ли мы допустить, чтобы немецкие разбойники грабили наши селения, убивали наших стариков и детей, насиловали и убивали наших женщин, поработили наши свободолюбивые народы? Как горные реки не потекут вспять, как прекрасное солнце не перестанет светить над нашей землей, так и черные тучи фашизма никогда не покроют наши Кавказские горы. Не бывать фашистам хозяевами над нашим Кавказом, над нашей Советской страной... Верьте, победа будет за нами. Мы знаем, что наша сила в неразрывной дружбе между собой, в братской помощи нам со стороны великого русского народа".

С чистым сердцем, с открытой душой выполняли свой гражданский долг бойцы. Здесь крепла и закалялась в боях истинная дружба народов. Бывший командующий Закавказским фронтом генерал армии И. В. Тюленев вспоминает один из эпизодов исключительной смелости наших воинов.

...Немецкий пулемет, притаившийся в расщелине скалы, стал препятствием для продвижения нашего подразделения. Обледенелая тропа, податься некуда. Одним прыжком очутился красноармеец Натрошвили возле вражеского пулеметчика, который укрылся за камнями - лишь ствол выглядывал. На него и навалился Натрошвили. Ошеломленный немец высунулся из-за укрытия. Мертвой хваткой боец из последних сил вцепился ему в горло. Умирая сам, задушил врага...

...Стрелковый батальон попал в окружение в узком ущелье. Все выходы из ущелий наглухо закрыты врагом. К соседней части, которая могла прийти на помощь окруженным, вела лишь одна тропа через отвесные скалы над бездонной пропастью. Чтобы не рисковать многими, комбат решил послать к соседям одного бойца.

Объяснив задачу, комбат сказал:

- Кто пойдет добровольно?

Желающих нашлось много. Но особенно убедительным было заявление Нурди Курчалова:

- Никто не знает мои родные горы так хорошо, как Нурди, сын старого охотника Сланбека. Никто не любит землю своих отцов и дедов так крепко и горячо, как младший из Курчаловых. Поэтому, товарищ командир, разрешите мне выполнить этот приказ.

Рискуя жизнью, Нурди Курчалов образцово выполнил приказ. Соседи, получив данные о противнике, стремительным ударом разгромили врага и выручили из смертельного кольца окружения наш батальон.

Поблагодарив отважного горца, комбат спросил:

- Что помогло тебе выполнить невозможное? Немного помолчав, как бы обдумывая ответ на неожиданный вопрос, Нурди ответил:

- Честь горца, святое чувство товарищества, дружба народов...

Моральный дух наших бойцов и командиров был высокий, они верили в свою победу. Это можно было видеть и по письмам, которые воины писали семьям. Вот что сообщал домой жене и сыну за несколько дней до своей гибели майор Стрельцов, оборонявший Клухорскпй перевал:

"Здравствуй, Миля и Ваня! Жив, здоров, чего и вам желаем. Миля! Буду совершенно краток... Новостей особых нет. Выполняем честно и добросовестно свой долг перед Родиной. Немцы бомбят. Но наша сталь сильнее и крепче.

Такая сталь, о которую Гитлер со своей свитой скоро расшибет свою бестолковую бандитскую голову. До свиданья! Обо мне не беспокойся. Победим Гитлера - увидимся. Крепко, крепко целую. Стрельцов".

Защитники перевалов получали много коллективных писем от трудящихся Закавказских республик. Вот одно из них:

"Здравствуйте дорогие сыны народа, бесстрашные бойцы и командиры! Весь армянский народ посылает вам имеете с этим письмом свой сердечный привет. Дорогие, бесценные наши воины - наши сердца и наши мысли всегда были с вами. Каждый совершенный вами подвиг наполнял ликованием паши сердца, придавал нам новые силы для неустанной, самоотверженной работы в тылу".

Вера в победу, морально-политическое единство братских народов окрыляли наших бойцов, и они делали чудеса.

А в душах фашистов поселились страх и уныние. У хваленых альпийских стрелков генерала Конрада изо дня в день падала вера в успех боев в горах Кавказа.

Эти настроения проникали в письма, которые они писали домой. Обер-фельдфебель Георг Шустер сообщал своей жене в Дюссельдорф:

"Мы находимся среди дремучих лесов Кавказа. Селений здесь очень мало. Тут идут тяжелые бон. Драться приходится за каждую тропу, буквально за каждый камень. Солдаты, которые были в России в прошлом году, говорят, что тогда было много легче, чем теперь... Эх, дорогая Хилли, я мечтаю сейчас только о глотке воды! Один глоток, маленький глоточек воды, пусть даже грязной, даже зловонной! На этой отверженной богом высоте нас изнуряет смертельная жажда. Внизу, в долине, воды сколько угодно, даже больше, чем нужно, но увы!-там сидят русские солдаты, обозленные, упрямые как черти..."

Еще более откровенно писал солдат первой роты запасного батальона дивизии "Эдельвейс" Макс Шеунберг: "Настроение в роте пасмурное, ничего веселого. В горле сидела война. Каждый ругался, как мог. Черт побрал бы войну. Хотим домой".

В бессильной злобе, чуя неизбежную гибель, враг зверствовал.

О зверствах фашистов на Кавказе рассказывает генерал армии Тюленев:

...Разведчик Адамян попал в плен. Пытаясь узнать у него сведения о советских частях, фашисты подвергли его нечеловеческим пыткам: выжгли на лбу звезду, отрубили пальцы, но он молчал. Улучив удобный момент, когда немцы считали его уже мертвым, Адамян с цепями на руках, с кровоточащими ранами уполз из фашистского застенка и вернулся в свою часть...

Государственная комиссия, обследовавшая Марухский ледник, констатировала в акте, что на перевале были обнаружены химические снаряды. Этот факт говорит о многом. Обреченный на гибель, враг намеревался пойти на самую крайнюю меру - применение химических средств войны, запрещенных международным правом. Но применить их помешало наступление наших войск. И куда только девались прежняя заносчивость и бравый вид эдельвейсовцев! Они слагали теперь в горах и пели заунывные песни:

Там, где летчики кружатся над горами,
Где чернеют хижины среди камней и льдов,
Там, где холод, голод, вши, смертная тоска
Гнут и корежат тело человека,
- Там поют альпийские стрелки:
- О, верните нас домой, в Германию!
И когда пришла на перевалы осень,
Альпийские стрелки лежали среди скал,
Жуя заплесневелый хлеб
И вместо папирос куря тоскливо горький чай.
Теперь они уже не пели, а шептали:
- О, верните нас домой, в Германию!
А когда зима дохнула свежей стужей,
В горах навек застыли трупы
Обледенелых альпийских стрелков,
И уже никто из них не мог разжать рот,
Чтобы сказать об их последней воле:
- О, верните нас домой, в Германию!

Не лучше было в это время настроение и в ставке Гитлера.

Еще в сентябре, когда план "Эдельвейс" стал трещать по швам, Гитлер сместил командующего группой армий "А" генерал-фельдмаршала Листа и сам временно принялся управлять боевыми действиями на Кавказе.

10 сентября 1942 года он издал приказ, в котором сказано: "17-й армии немедленно по овладении Шаумяном продвинуться на Туапсе, чтобы захватить Черноморское побережье и создать тем самым предпосылки для занятия района между Новороссийском и Туапсе и для дальнейшего наступления вдоль побережья на Сухуми" ("Совершенно секретно! Только для командования!" М., "Наука", стр. 375-376).

Но даже самому Гитлеру, принявшему на себя командование группой армий "А", не удалось осуществить этот приказ.

Во время сталинградского "котла" положение немецких войск, действовавших на Кавказе, еще больше усугубилось.

Цейтцлер в конце ноября внес предложение Гитлеру - вывести группу армий "А" с Кавказа. Однако Гитлер выразил категорический протест. Цейтцлер еще несколько раз ставил перед Гитлером этот вопрос, но он никак не мог смириться с мыслью, что его грезы о Кавказе оказались несбыточными.

В ночь с 27 на 28 декабря 1942 года Цейтцлер вновь доложил Гитлеру о чрезвычайно критическом положении всей кавказской группировки.

"Если Вы сейчас не прикажете отвести войска с Кавказа,- заявил он,- там возникнет новый Сталинград". Только это, наконец, возымело свое действие на Гитлера. Ему было уже не до политического престижа и богатств Кавказа - надо было предотвращать новую катастрофу.

И на второй день 29 декабря Гитлер издал "Оперативный приказ №2 (док. №70), в котором писал: "Моим намерением, как и прежде, остается удержать 6-ю армию в ее крепости и создать предпосылки для ее освобождения. Вместе с тем следует избегать новых котлов, которые могут возникнуть вследствие отхода союзных войск, образования выступов фронта, обороняемых собственными слабыми частями, или создания противником на отдельных участках большого превосходства" ("Совершенно секретно! Только для командования!" М., "Наука", стр. 427). И в этом же приказе перед группой армий "А" ставилась задача - постепенно отводить войска с Кавказа, с использованием промежуточных рубежей.

Но и после этого Гитлер еще не мог расстаться с идеей потери Северного Кавказа и приказывал закрепиться на Кубани, на Таманском полуострове и на других рубежах, лелея надежду на новое наступление на Кавказ.

Тщетны были усилия. Знаменитые гитлеровские горные дивизии были изгнаны с Кавказа. Вздохнули седые горы, расправили плечи свободолюбивые горцы. Снова над снежными громадами висело чистое небо.

Белоснежные хребты и перевалы Кавказа остались позади, но впереди было еще два с половиной года тяжелой войны. Славным полкам 394-й дивизии пришлось преодолеть еще много трудностей и суровых испытаний, прежде чем засверкала над миром заря нашей великой победы.

Бои на Кубани. Враг, потеряв свои прежние позиции на перевалах, под Орджоникидзе и Нальчиком, любой ценой стремился удержать низовье Кубани. Сюда и пришла 394-я стрелковая дивизия. 810-й и 808-й полки вели ожесточенные бои за станицу Абинскую, хутора Береговой, Культурный, Новый Сад.

Время было очень напряженное. Начальник штаба 810-го полка Ф. 3. Коваленко вспоминает один эпизод боев за станицу Абинскую.

- Полк получил ответственную задачу - закрыть "брешь", образовавшуюся на стыках двух армий, а затем овладеть железной дорогой у станицы Абинская. Чтобы добраться до места назначения, надо было под покровом ночи расстояние в десять километров пройти по топким плавням. Весь полк, как и на перевалах, шел "цепочкой", в один след, барахтаясь в болоте.

Глубокой ночью полк добрался к месту, где должна быть ночевка. Расположились, расставили дозоры, и утомленные бойцы заснули. И вот здесь произошло неожиданное. Событие, в известной мере напоминающее трагическое событие в Чапаевской дивизии. Крупный немецкий отряд, видимо, заранее подготовленный, совершил дерзкий ночной налет.

Завязался бой в кромешной темноте. Некоторым подразделениям полка пришлось отступить в плавни. По пояс в ледяной воде находились бойцы и офицеры. Заняли круговую оборону. В конце концов положение было восстановлено,

Стойкость повторил 810-й полк при завоевании важного плацдарма на Кубани у хутора Береговой. Враг в своей обороне использовал плавни, а на реке Абинке укрепил оборону подвижной группой танков, создал большую плотность огня. И все же хутор Береговой был освобожден, При этом на реке Абинка был уничтожен полностью немецкий батальон.

Противник яростно атаковал, пытаясь возвратить важные позиции. Но полк стоял насмерть.

В это время заместитель командира дивизии подполковник Филатов приказал Титову оценить обстановку, и тот, взвешивая каждое слово, сказал:

- Решил прочно удерживать занимаемый рубеж. Противник пройдет только по нашим костям.

Находясь в полном окружении, полк пять суток держался, не отступив нп на шаг. И лишь получив приказ, прорвал вражеское кольцо и в полном составе соединился с дивизией.

В тяжелых боях на Кубани полк потерял тех офицеров, которые сражались на перевалах. Погиб замполит полка майор Кузнецов, командир третьего батальона капитан Федоренко, тяжелые ранения получили зам. командира полка по тылу майор Вышинский, зам. командира полка по строевой части майор Заргарьян. Трагически погиб адъютант командира полка лейтенант Лепихов. Однажды, еще в окружении, Лепихов шел рядом с Титовым. Впереди, в нескольких метрах от них разорвался снаряд. Осколком, словно бритвой, срезало Лепихову голову...

Как ни огрызался, как ни упорствовал враг на Кубани, но ему пришлось пятиться назад, все дальше и дальше на запад.

394-я дивизия и ее славные полки вели наступательные операции на Дону и Северном Донце, в Донбассе, южнее Харькова и, наконец, достигли Днепра.

Здесь, севернее города Днепропетровска полки вели особенно тяжелые бои.

Первым поручено было форсировать реку ротам старших лейтенантов Секретнюка (И. С. Секретнюк проживает ныне в селе Любомировка Снигиревского района Николаевской области) и Головко. В начале был взят остров, а затем несмотря на сильный огонь противника наши бойцы переправились на правый берег в районе села Карнаузовка, с задачей захватить плацдарм и удержать его до переправы третьего батальона 810-го полка. Но не так легко было удержать плацдарм. Немцы со стороны Днепропетровска бросили танки и самоходные пушки, автоматчиков, пытаясь любой ценой недопустить переправы наших войск на правый берег и взятие плацдарма. Бои шли жестокие и нередко переходили в рукопашные схватки. Об одной такой схватке вспоминает Иван Николаевич Рогачев. Он был тогда начальником штурмовой группы по форсированию Днепра. Эта группа состояла из 75 человек: отделение саперов, взвод автоматчиков, два связиста. Ординарцем у Рогачева был юный боец Коля Полянский. В 1942 году ему едва исполнилось 16 лет. Рогачеву запомнилось только, что родом он из Воронежской области. Отец его в первые дни войны погиб па фронте, а вскоре умерла и мать. Из родственников была тогда у него только сестра Вера. Когда в 1942 году наши войска отходили, Коля с одной из частей пришел в Сухуми. В составе 808-го полка он подобно Васе Нарчуку участвовал в боях на Марухском перевале. Неоднократно рисковал жизнью, доставляя с группой бойцов боеприпасы и продовольствие непосредственно в роты. Однажды сорвался он со скалы, но чудом уцелел. Много раз ходил он в атаку в боях на Кубани, в Донбассе.

И вот теперь под покровом ночи на рыбацких лодках переправились через Днепр и бойцы с криками "Ура!", "За Родину!" бросились в атаку. В немецких траншеях завязалась рукопашная. Этот бои был последним для Коли Полянского. Во вражеской траншее он находился рядом с капитаном Рогачевым. Вдруг он увидел, как один гитлеровец бросился с бруствера и хотел нанести штыковой удар в спину Рогачеву. В одно мгновение ординарец, как кошка, вцепился руками в горло врага. Но силы были неравны: Коля маленький, щупленький, а гитлеровец был ростом до двух метров... И когда Рогачев увидел этот поединок, спасти юношу уже не удалось. Немец с яростью вонзил штык в живот Коли, но тут же и сам рухнул замертво от пули Рогачева.

- За четыре года войны, - с глубокой болью говорит Иван Николаевич, - я часто хоронил боевых товарищей, нередко они умирали у меня на руках, но смерть Коли я перенес особенно тяжело. У меня и сейчас, спустя двадцать с лишним лет, стоит перед глазами этот юноша с милым, по-детски нежным лицом. Он хранил в сердце страшную ненависть к врагу и вместе с тем он"был человеком безумной храбрости... Я продолжал воевать, и живу на свете сейчас только потому, что Коля без раздумья отдал за меня свою жизнь. Я и сейчас не могу без слез вспомнить этого юного советского солдата.

И на этом рубеже враг долго не удержался. Дивизия, развивая наступление, устремилась к городу Кривой Рог. Большой бой был за станцию Депладово, где героически погиб начальник штаба 808-го полка майор М. А. Окунев, бывший на Марухе ПНШ-1 810-го полка. Начальником штаба 808-го полка стал майор Павел Степанович Вершинин (Отечественную войну встретил на границе в первый день. Пережил горечь отступления и окружения. Пять раз бежал из немецкого лагеря, однажды выпрыгнул на ходу с поезда и получил тяжелое увечье. В ноябре 1941 года перешел линию фронта и продолжал сражаться до конца войны. Сейчас П. С. Вершинин живет в г. Кирове).

Огромные надежды враг возлагал на Кривой Рог, который был сильно укреплен, а также на реку Ингулец.

Некоторые подробности о боях на подходе к Кривому Рогу рассказал нам Яхья Магометович Нахушев - командир взвода связи 808-го полка.

Когда на горизонте в огромной котловине показался Кривой Рог, с неба валил снег, непроглядная тьма окутала войска. Третий батальон находился у села Свистуново. Солдаты лежали прямо на спегу, так как в промерзшей земле окопаться было невозможно. Сильная вьюга заносила все вокруг.

Временно исполнявший обязанности командира 808-го полка майор Алексей Васильевич Промский (В марте 1944 года А. В. Промский сдал 808-й стрелковый полк майору Николаю Тихоновичу Смирнову, который пришел в полисе должности начальника оперативного отдела штаба дивизий. Сейчас Н. Т. Смирнов - полковник в отставке) вызвал на КП командиров:

- Надо во что бы то ни стало захватить село, - сказал он. - Не захватим - солдаты замерзнут, как на Марухском леднике.

Во второй половине дня 18 февраля рота лейтенанта Васильева незаметно подошла к селу. В небо взвились ракеты, и сразу же ударила артиллерия. Немцы в страшной панике начали бежать. Село было взято.

- На второй день, - продолжал Нахушев, - вновь завязался горячий бой за небольшую высоту. В это время мне доложили, что большая группа немцев предприняла контратаку на стыке 808-го и 810-го полков и зашла в тыл 1-го батальона, прервав связь. Я послал телефониста Жихарева восстановить линию, но он не возвратился. Тогда я сам взял телефонный аппарат, кабель и побежал по линии. Спустился в балку, увидел: из снега торчит конец проволоки. Ищу другой конец и вдруг услышал за спиной:

- Хенде хох!

Обернулся: на меня направлено дуло автомата. В это мгновение раздался выстрел, и немец упал, раскинув руки... Весь в снегу, ко мне подбежал Жихарев, улыбается, держа второй конец кабеля.

- Метко выстрелил, - сказал я Жихареву.

- В таких случаях опасно мазать, товарищ лейтенант...

Много эпизодов из этих боев помнит и разведчик 810-го полка Иван Романенко. На Марухском перевале од получил медаль "За боевые заслуги".

- Медаль, полученная на Марухе,- говорит Романенко,- спасла мне жизнь под Кривым Рогом. А дело было так. Командир нашего полка подполковник Титов послал взвод разведки в сторону совхоза № 20, неподалеку от Кривого Рога. Командир взвода Александр Мастикин повел бойцов вдоль неглубокой балки за селом Николаевкой, занятым нашим полком. Пройдя балку, разведчики напоролись на немецкую оборону, тщательно замаскированную. Фашисты тотчас же открыли огонь из пулеметов. Разведчики залегли. Тогда фрицы начали корректировать орудийный огонь. Вблизи Романенко грохнул снаряд. Осколки разорвали ватные брюки, шинель и телогрейку, не повредив тела. Один осколок угодил в медаль, висевшую на гимнастерке, отбив кусочек от нее - и застрял в груди...

Более подробные и последовательные сведения об этих боях мы получили от Ильи Самсоновича Титова, который в те дни еще командовал 810-м стрелковым полком.

- Решением командующего 46-й армией генерал-полковника Глаголева, - рассказывает Илья Самсонович, - 34-й стрелковый корпус, куда входила и наша дивизия, получил задачу: выйти на левый фланг армии в район Свистуново и Маринфельд, сменить там части, которые уже дрались в этом районе, прорвать оборону противника и овладеть городом Кривой Рог. Тем самым мы отрезали путь к отступлению гитлеровским войскам, оборонявшимся у Пятихатки.

Девяносто километров мы прошли по бездорожью, в распутицу. Причем марш пришлось совершать только в ночное время, чтобы не выдать врагу замысла командующего. И мы совершили его в течение двух ночей. В это время нас поливал сильный дождь, и мы на ходу переодели весь личный состав из валенок - в сапоги, из полушубков - в шинели.

15 февраля дивизия сосредоточилась в районе Свистуново и Маринфельд, которые, как находившиеся непосредственно под городом, также были сильно укреплены немцами. Когда мы приступили к смене тех частей, что по малочисленности своей и боевой усталости уже не способны были вести наступательные бои, разразился сильный буран со снегом и холодным дождем, температура воздуха резко упала. Чтобы сохранить солдат, которые теперь были под угрозой обморожения, ибо перед этим сильно промокли под дождем, и чтобы спасти оружие, которое тоже могло обледенеть, я вынужден был пойти на рискованное решение: батальоном марухчанина майора Дудина атаковать противника в ночь, не дожидаясь утра - времени, официалыно назначенного для атаки - и в случае успеха наступать па Кривой Рог, а на рассвете овладеть им. Батальону капитана Стефапчука приказал обойти с запада хутор Маринфельд, перерезать дорогу, ведущую в Кривой Рог и помочь Дудину...

Глубокой ночью батальон Дудина начал атаку. Она настолько ошеломила гитлеровцев, что они не успели произвести ни одного выстрела и опомнились лишь тогда, когда бой завязался в домах, где спали солдаты. Началась рукопашная. Немцы бросились бежать к городу, но дорога уже была перерезана, и губительный огонь батальона Стефанчука принудил фашистов сдаться. Батальон 15-й немецкой дивизии только убитыми потерял более двухсот человек.

После прорыва обороны противника у хутора Маринфельд, 810-й полк успешно развил наступление и на рассвете атаковал село Ивановку и Новый Кривой Рог. Располагавшийся там артиллерийский полк той же 15-й немецкой пехотной дивизии был также застигнут врасплох и разгромлен, а орудия, многочисленные боеприпасы и лошади, в которых наш полк чрезвычайно нуждался ввиду весенней распутицы, достались нам.

В течение следующих трех дней полк в основном отражал контратаки опомнившихся гитлеровцев. Тут очень помогли и немецкие орудия, которые нашими бойцами были быстро освоены. Впрочем, эти контратаки не помешали Титову и другим командирам готовить воинов к уличным боям в условиях города. Политработники дивизии в беседах с солдатами говорили, что не плохо бы ко дню Советской Армии преподнести Родине подарок - освободить Кривой Рог.

- Об этом не беспокойтесь, - отвечали бойцы. - Пусть только командиры прикажут. Отступать мы отвыкли... И вот наступило 20 февраля. 810-й полк получил задание: овладеть станцией Червленной и наступать в направлении стадиона и дальше - к центру города, где и водрузить красный флаг на здании городского Совета. Уже к исходу этого дня штрафная рота полка под командованием майора Кривошеева взяла станцию. Потом завязались кровопролитные бои за стадион и город. Ожесточенная, безуступная борьба шла за каждый дом, улицу, квартал. В эту борьбу включились и жители Кривого Рога, и партизаны, вошедшие в город одновременно с войсками. Они из автоматов, ручных пулеметов, гранатами били по немцам из окон и с чердаков, а другие в это время помогали нашим саперам наводить переправу через реку Ингул.

В день Советской Армии Родина получила подарок, обещанный ей бойцами 394-й дивизии. И за это Родина салютовала ей, и присвоила ей звание "Криворожская", а также наградила орденом Красного Знамени.

Но многих наших замечательных бойцов уже не было в живых. Погиб прекрасный человек, любимец солдат, начальник политотдела дивизии полковник Кольцов. Вместе с другими воинами он захоронен на центральной площади города.

Коротким был праздник, а потом полки снова пошли вперед, теперь уже к берегам Днестра. Много на этом пути было боев - больших и малых. В полки приходило новое пополнение. И молодым солдатам политработники всегда рассказывали о боевом пути дивизии, получившей свое первое боевое крещение на перевалах Кавказа.

Знакомили их с людьми, ветеранами, героями горных боев, которые и на равнине воевали прекрасно. "Марухских" и "клухорских" солдат и офицеров в полках оставалось немного, но те, кто остались, всегда показывали пример мужества и отваги. Особенным авторитетом пользовался, по всеобщему признанию, "дудинский батальон" и сам комбат Авдей Андреевич Дудин, тот, который командовал ротой автоматчиков на Марухском перевале. Бойцы, как говорится, души в нем не чаяли, уважали и гордились им. Очень любили солдаты одну песню, о которой сами говорили, что она написана об их комбате:

На опушке леса старый дуб стоит.
А под тем под дубом партизан лежит.
Он лежит не дышит, он как будто спит,
Золотые кудри ветер шевелит.
Перед ним - старушка мать его стоит.
Слезы вытирает, сыну говорит;
- Ты тогда родился - батько немцев бил,
Где-то под Одессой голову сложил.
Я вдовой осталась: пятеро детей,
Ты был самый младший, милый мой Авдей...

Слова этой песни и на самого Дудина производили сильное впечатление, он становился еще более беспощадным к врагу и устраивал ему сюрприз за сюрпризом. Трижды раненный в боях, он каждый раз после выздоровления снова возвращался в родной полк. Здесь всегда радовались его возвращению, ибо был он командир опытный и смелый, человек прекрасных волевых качеств, доброжелательный к людям.

- Одним словом, настоящий сибиряк, - улыбается Илья Самсоновпч Титов. - Ведь родом он из Красноярского края, хоть и поселился после войны в Тирасполе.

За операцию под хутором Маринфельд и за то, что первым ворвался в город, Дудин был награжден орденом Красного Знамени.

Или вот другой офицер, агитатор 810-го полка Давид Арефеевич Коваль. Во время боя за центр города он, как и положено агитатору, находился в боевых порядках подразделений, а потом лично ворвался в здание горсовета и водрузил над ним красный флаг.

Храбрым, исключительно волевым командиром был и капитан Стефанчук. Во время одной xi3 атак в Новом Кривом Роге он увидел, как на паше орудие, расчет которого был выведен из строя, ползет немецкий танк. Капитан сам бросился к орудию и выстрелом из него подбил танк. В бою за стадной его контузило, но поля боя он не покинул и продолжал командовать батальоном до освобождения города. Как и Дудин, капитан Стефанчук был награжден орденом Красного Знамени. Как скорбили в полку, когда позже, на Заднестровском плацдарме, он был смертельно ранен...

А начальник связи полка, капитан Антон Яковлевич Подопригора, всегда обеспечивал бесперебойную связь. Одно время стал широко известной личностью и уж во всяком случае человеком, которого знала вся страна. Илья Самсонович рассказывал нам, что характера он был твердого и решительного, и пулям не кланялся. В том же Кривом Роге, во время уличных боев, одни из вражеских снарядов попал в здание, где находились связисты с телефонами и радисты. Восемь человек были убиты. Титов, начальник разведки полка майор Орехов и Подопригора находились рядом, но отделались контузиями. Начальник связи, видя, что подчиненные его погибли, не покинул поле боя, как того требовал врач, а сам наладил нарушенную связь и во время боя поддерживал ее.

Стране же стал оп известен по другому поводу. Ранней весной 1944 года в газете "Известия" промелькнула маленькая заметка о шестилетней девочке-сироте, родителей которой замучили немцы. Газета писала, что девочка помещена в детский дом. Прочитав эту заметку, капитан Подопригора выслал девочке свой воинский аттестат не то на пятьсот, не то на тысячу рублей в месяц. И газета поместила сообщение об этом. Вот тогда и посыпались письма в адрес капитана Подопригоры. Со всех концов страны к нему стекалось столько тепла и благодарности, что он сам того никак не ожидал. Полковой почтальон Штанько доставлял письма в землянку капитана мешками. Целая рота отвечала на эти взволнованные письма...

Весной 1944 года 394-я Криворожская Краснознаменная стрелковая дивизия вела наступательные бои в направлении Новая Одесса, Яновка, станция Кучерган. 810-й полк в ночь на девятое апреля, находясь в первом эшелоне дивизии, овладел селом Незавертайловка и вплотную подошел к реке Днестр.

В этой операции вновь отличился батальон Дудина - испытанный уже ночной атакой, он атаковал немцев, несмотря на то, что батальон был измотан дневными боями за станцию Кучерган. Тут важна была именно внезапность, и майор это сознавал. Расчет полностью оправдался: бойцы Дудина без потерь заняли Незавертайловку.

В ночь на 12 апреля полк получил задание форсировать Днестр, захватить плацдарм и обеспечить переправу другим частям и соединениям 46-й армии. Как видно, командование оказывало огромное доверие бойцам, испытанным в горных и других сражениях.

Район форсирования был выбран в изгибе Днестра, у пограничной будки. Кроме основного района, создавались и ложные переправы, имевшие целью отвлечь немцев, дезориентировать их.

В штабе полка разработали подробный план самого форсирования и последующего захвата передних траншей противника. Для выполнения этой задачи был создан десантный отряд из разведчиков и автоматчиков и командование им поручили опытному "марухчанину" майору Орехову.

В час ночи начали действовать ложные переправы. Немцы бросили туда - в несколько пунктов - многие свои подразделения с участка, избранного для настоящего форсирования. Этого только и ожидал отряд Орехова. В два часа ночи он форсировал Днестр и завязал жестокий бой в траншеях врага, который не выдержал рукопашной и, побросав траншеи, отступил. Но этот бой стоил полку жизни майора Орехова, ветерана полка, героя ледовых битв. Тело его переправили на левый берег Днестра и захоронили в селе Незавертайловка.

Утром, как и следовало ожидать, немцы начали контратаки. Но слишком много уже наших войск успело переправиться, чтобы мы могли сомневаться в исходе сражения. Бой длился весь день и в ходе его был смертельно ранен комбат Стефанчук. Сначала его ранило в грудь, но он продолжал руководить боем. Вторая пуля попала в живот, а третья в позвоночник. Когда Титов прибыл на его наблюдательный пункт, Стефанчук умирал. Слабеющими губами он что-то шептал, и, наклонившись к нему, Титов расслышал только:

- Жалко... жалко...

Могила капитана Гавриила Федосеевича Стефанчука также находится в Незавертайловке.

Фашисты, естественно, не смирились с потерей своих позиций на Днестре, и оборона тут продолжалась более четырех месяцев. Особенно яростными стали атаки немцев, когда разлился Днестр, который в это время года имеет ширину в несколько километров. Расчет у врага тут был простой: подвоз боеприпасов и продовольствия нашим войскам был сильно затруднен, подвозить их можно было только в ночное время на лодках, однако немцы чуть ли не ежеминутно пускали над рекой осветительные ракеты, а заметив лодки, начинали мощный обстрел их из минометов и орудий.

Но недаром ведь полк воевал на перевалах, где нехватка продовольствия и патронов была обычным делом. Бойцы экономили патроны, стреляли только по цели, которую можно было сразить наверняка, а пищу...

- Тоже экономили, - как бы в недоумении разводит руками Титов. - Ив самом деле, много лет спустя после тех событий можно прийти в недоумение: как все-таки при нехватке буквально всего держались и выстояли наши солдаты! И немалая доля в этом понятии "выстояли!" принадлежит жителям левобережных наших сел, Незавертайловкп и Коротного, которые, собрав в окрестности все мало-мальски годные лодки, садились на них в качестве добровольных гребцов, везли на плацдарм продовольствие, а с плацдарма увозили раненых бойцов и офицеров...

Много было попыток у немецкого командования за четыре с лишним месяца сбросить наши части и подразделения с плацдарма, все и перечислить трудно, но одна запомнилась особо: пятого мая 1944 года фашисты решили не только сбросить, но и утопить в днестровском разливе советских воинов.

Это началось тихим теплым утром. Примерно в шесть часов утра в небе послышался нарастающий гул моторов. Потом из облаков прямо над нашими позициями вынырнули шестьдесят немецких самолетов-бомбардировщиков. Они дружно развернулись и один за другим начали сбрасывать смертоносный груз на боевые порядки подразделений, удерживающих плацдарм. Немцы рассчитывали, что такой массированный удар с воздуха если и не уничтожит начисто оборону десантников, то деморализует их и дальше пойдет легче. Но бомбежка особого вреда не принесла: воины укрылись в подготовленных к тому времени окопах полного профиля. Правда, нарушилась связь, но вскоре была восстановлена ротой Подопригоры. Как только самолеты ушли, начался ураганный артиллерийско-минометный обстрел, продолжавшийся минут тридцать пять - сорок. А потом в атаку пошла вражеская пехота при поддержке тридцати танков.

И снова враг просчитался: оборона наша к тому времени была основательно укреплена развитой сетью траншей. Хорошо оборудованный передний край немцы приняли за настоящий и именно его поливали артогнем.

Когда в атаку пошли танки, наши пехотинцы пропустили их к ложному переднему краю, где начала работать противотанковая артиллерия, а сами встретили наступающую вслед за танками вражескую пехоту автоматным и пулеметным огнем и отрезали ее от танков, а потом уничтожили. Узнав о намечающемся прорыве, командующий 46-й армией генерал-полковник Глаголев и командир 34-го корпуса генерал Кособуцкий, бросили в помощь полку штурмовую авиацию, а тяжелая артиллерия отрезала подход резервов немецких войск. Бой длился до позднего вечера и закончился полной победой защитников плацдарма.

- Запомнилась мне в тот день наша отважная санинструктор Марфа Рой,- рассказывает Илья Самсонович. - Она обслуживала тогда позиции первого батальона. И вот когда тяжело ранило одного командира роты, фамилию которого я, к сожалению, не запомнил, она совершила удивительный поступок, потрясший своим мужеством не только наших бойцов, но и, по-моему, немцев.

Командир роты упал на нейтральной полосе, как условно называется на фронте пространство, отделяющее позиции воюющих сторон. Увидев, что офицер еще жив, Марфа Рой решила спасти его ценой собственной жизни. Она повязала голову красной косынкой, взяла в руки плащ-палатку и, выпрямившись во весь рост, спокойно пошла к раненому командиру. Был разгар нелегкого боя, по тут он прекратился, как по команде. Подойдя к раненому, Марфа уложила его на плащ-палатку и, так же, не пригибаясь, потащила его в нашу сторону. И только когда уже вышла в тыл своих подразделений и была в безопасности, бой разгорелся с новым ожесточением.

Когда некоторое время спустя отважной санитарке вручали медаль "За отвагу", она неожиданно разрыдалась.

- Это еще что такое, - опешили мы, - чего ты плачешь?

- Мне только сейчас стало страшно, - призналась Марфа, улыбаясь сквозь слезы...

Так проходили дни в непрерывных и тяжелых боях, а когда бои утихали, начиналась подготовка к ним. Именно непрестанная боевая учеба, как свидетельствует Титов, помогла нам каждый раз одерживать победу. Взаимодействие всех родов войск к тому времени было отработано так четко, что позволяло нашим пехотинцам захватывать немецкие позиции порой почти бескровно. Вот что говорил, например, взятый в плен командир батальона немецкой 9-й пехотной дивизии Ганс Либши о силе артиллерийского и авиационного удара во время подготовки к атаке:

"Когда ваша пехота и танки появились чуть ли не в расположении моего батальона, я отдал приказ об отходе. Но ваша авиация не позволила нам поднять головы, она с бреющего полета добивала все живое, Батальон уничтожен почти полностью..."

5 сентября 1944 года дивизия вышла на румыно-болгарскую границу. Правящая монархо-фашистская клика Болгарии не соблюдала условия нейтралитета в отношении Советского Союза, помогала гитлеровской Германии. Она готова была заменить германскую оккупацию страны оккупацией англо-американской и даже турецкой. Кстати, Турция подвинула к болгарской границе те свои дивизии, которые в 1942 году по договору с Гитлером готовы были вторгнуться на Кавказ.

5 сентября в газетах напечатана нота СССР царскому правительству Болгарии. Вся Болгария была охвачена восстанием против монархо-фашистской диктатуры.

394-я дивизия получила приказ для наступления. В передовой отряд вошел 810-й полк и приданные ому противотанковые и артиллерийские подразделения. Отряд возглавлял теперь уже зам. командира дивизии подполковник Титов.

- 7 сентября, когда мы проводили рекогносцировку,- вспоминает Титов, - на той стороне границы появилась большая толпа болгарских граждан с красными знаменами. От них отделилось три человека: майор болгарских пограничных войск, священник и женщина с ребенком на руках.

У них были взволнованные лица, но глаза светились радостью. Они повторяли одни и те же слова:

- Братушки, братушки!

- Вечна та дружба с Россией!

Затем они обратились с просьбой от имени болгарского парода: не открывать огонь. Они заверили, что на территории Болгарии не будет произведено ни одного выстрела по Красной Армии, что болгарский народ никогда не поднимет руку против братского русского народа.

- Болгария с радостью ждет Красную Армию как свою освободительницу, - сказали они в заключение.

7 сентября был проведен митинг, на котором было разъяснено бойцам о той высокой и благородной освободительной миссии, которую им надлежит завтра выполнить на болгарской земле.

8 10.00 8 сентября передовой отряд перешел румыно-болгарскую границу и на автомашинах устремился в глубь страны в направлении Добромир, Дулово, Разград. Первая задача была выполнена: болгарские части царского правительства, находящиеся в городах Тырнове и Шумен, были разоружены. Во взаимодействии с народно-освободительной повстанческой армией Болгарии наши войска двинулись через знаменитый Шипкинский перевал на Софию.

На всем пути болгарское население оказывало неизменно радушную встречу советским воинам.

Сержант Николай Долголенко, тот самый, который на Марухском перевале получил прозвище "Подснежник", так записал в своем дневнике в сентябре 1944 года:

"Наши машины двигались по людскому коридору очень медленно. В машины сыпались цветы, виноград, яблоки, знаменитые персики и даже бутылки с болгарским вином, ракией и плиски. Каждый болгарин считал своим долгом по-братски угостить русского воина-освободителя...

Радостный народ запрудил улицы. Что-то похоже было па то, как у нас на Красной площади в Москве встречают праздник. Так и здесь люди шли по улицам с флагами и громкими возгласами:

- Ура-а-а!

- Браво, братушки, браво!

А кругом цветы, цветы, цветы..."

Дальнейший путь лежал через город Тырново на знаменитую Шипку. Здесь произошла встреча двух поколений русских. У подножья Шипки части Советской Армии во главе с маршалом Толбухиным построились и образовали огромную пятиконечную звезду. Стократным эхом прогремел воинский салют. Солдаты, офицеры, генералы и прославленный маршал, стоя на камнях с обнаженными головами, чтили память своих легендарных предков.

Когда спустились вниз, в село Шипку, то увидели, что в стену храма была вмурована мраморная плита, на которой высечены строки, обращенные к нашим соотечественникам, погибшим за свободу Болгарии в русско-турецкую войну.

Вдали от русской матери-земли
Здесь пали вы за честь Отчизны милой,
Вы клятву верности России принесли
И сохранили верность до могилы.
Вас не сдержали грозные валы,-
Без страха шли на бои святой и правый;
Спокойно спите, русские орлы,
Потомки чтут и множат вашу славу!
Отчизна нам безмерно дорога,
И мы прошли по дедовскому следу,
Чтоб уничтожить лютого врага
И утвердить достойную победу.

Первым вступил в Софию батальон Авдея Дудина. Это было 13 сентября. А солнечным утром 14 сентября жители болгарской столицы принимали в свои объятия всю 394-ю дивизию.

- Нас встречали не только как своих единокровных братьев,- рассказывает командир 810-го полка А. В. Промский,- но и как товарищей по борьбе. Все улицы буквально были запружены ликующим народом.

- Как самых близких родственников,- вспоминает Дмитрий Лебедев,- нас обнимали и целовали жители города и громко скандировали: "Добре дошли братушки!"

- Невозможно словами передать радость этой встречи, - говорит Филипп Мереженко. - Мы, ветераны марухских боев, говорили тогда между собой, что нам, много перестрадавшим на перевалах, первый раз за всю войну повезло.

- Мне запомнилось, - говорит Иван Николаевич Рогачев, - море людей и духовой оркестр, который непрерывно исполнял "Интернационал". А еще поразило нас то, что болгарские дети, юноши и девушки громко пели на улицах Софии нашу знаменитую русскую "Катюшу". Многие жилые кварталы Софии были в развалинах после бомбежки. Каждый паш боец язвительно говорил: "это "союзнички" - американцы и англичане - "постарались". Бомбили мирный город без разбора и без нужды.

Через несколько дней дивизия вышла к болгаро-югославской границе и разместилась в городе Перник. Болгария стала свободной. 810-й полк за успешное выполнение боевой задачи был награжден орденом Александра Невского и ему присвоено имя города Шумена.

Еще шла война, а части, находившиеся в Болгарии, занимались боевой и политической подготовкой, помогали болгарским крестьянам восстанавливать хозяйство.

9 мая 1945 года - День Победы - был отмечен торжественным парадом в городе Перник (ныне Димитров). Это был великий, радостный праздник и советских бойцов, завоевавших эту победу, и благодарных жителей братской Болгарии, начавших строить свою новую жизнь.

В торжественные дни, когда Болгария отмечала двадцатилетие народной власти, нам довелось побывать в этой братской стране. Не та сейчас София. В свои тысячу лет она выглядит молодой и вечно юной.

Как и двадцать лет тому назад мы прямо-таки влюбились в болгар, скромных, внимательных, жизнерадостных, с открытыми сердцами истинных друзей.

Восхищались мы грандиозным монументом в честь Советской Армии, воздвигнутым в центре прекрасного парка. Он всегда утопает в живых цветах,

Побывали мы и на Шипке. Стоял ясный, солнечный день. Перед взором - во всей своей удивительной красоте Балканы. Отсюда хорошо видны голубые глаза озер и водоемов, синие ленты рек. Внизу - Долина роз. Кажется, все цветы Болгарии вплетены в огромный красочный ковер, который разостлан у подножья Шипки. Куда ни кинешь взгляд, всюду крутые, обрывистые скалы, живые свидетели грозных событий старицы.

Девятнадцать тысяч русских погибло здесь за освобождение Болгарии в русско-турецкую воину. Вот знаменитое Орлиное гнездо, где горстки русских гренадеров, изумивших мужеством весь мир, отбивали в день по 17 атак. Живые и мертвые сражались вместе...

Молча смотрели мы на безмолвные камни, грозные скалы, на горькую землю, обильно политую людскою кровью... И невольно переносили свой взор с Орлиного гнезда Балкан на Марухский перевал Кавказа... Там тоже живые и мертвые сражались вместе. И оставшиеся в живых - внуки прославленных русских гренадеров в трудную годину так же, как и их деды, пришли на выручку болгарским братьям и помогли избавиться теперь уже не от турецкого, а от фашистского ига.

В день двадцатилетия народной власти мы были свидетелями яркой и красочной манифестации в Варне. Ликующие демонстранты выражали чувства искренней любви и признательности русским.

Мимо трибун проносились автомашины с советскими солдатами-освободителями. И хотя в этих "русских" нетрудно узнать переодетых болгарских воинов, нам представлялось, что это проезжают солдаты 394-й дивизии, которые, прежде чем прийти в Болгарию, воевали на перевалах Кавказа.

С трогательной любовью относятся болгары к памятникам русским солдатам. Величественный монумент воздвигнут советскому солдату в Пловдиве на холме Свободы, который находится почти в центре города. На самой вершине холма стоит 28-метрового роста Алеша (так жители Пловдива называют памятник).

Кажется, что этот русский богатырь в простой пилотке, с откинутой за спину плащ-палатке и, в огромных солдатских сапогах только сейчас вернулся из боя и стал на гранитный пьедестал, чтобы посмотреть с высоты па очаровательные окрестности старинного города, на спокойное течение Марины. Заботливыми руками горожан холм Свободы превращен в чудесный парк с тенистыми аллеями, с красивой гаммой цветов, от которых всегда веет тонким, приятным ароматом.

Очень любят горожане ходить в гости к Алеше. После работы многие целыми семьями, с детьми и стариками, поднимаются по крутым лестницам парка вверх к Алеше, чтобы отдохнуть около него и выразить ему свою глубокую признательность. Он незримо присутствует в каждой семье. Любое торжество в семье по поводу праздника, свадьбы, рождения ребенка) всегда начинается с того, что гости вместе с хозяевами выпивают первый бокал за русского Алешу.

А когда над городом спускаются сумерки и в небе загораются звезды, памятник освещает яркий свет мощных прожекторов. И в каком бы конце города ты ни находился, над тобой, упираясь головой в небо, стоит в серебряном сиянии молчаливый русский исполин - освободитель и друг.

Продолжение следует
  
#20 | Анатолий »» | 21.06.2014 11:43
  
0
Дорога молодости.


Бывший курсант 1-го Тбилисского пехотного училища, участник боев на Марухском перевале написал нам однажды: "...Когда мы вышли в 1943 году на равнину, я закричал "ура" от радости, и все оглядывался, чтобы убедиться, что горы не гонятся следом. А теперь вроде бы и не мешало снова побывать там - в мирной, конечно, обстановке..."

В августе 1963 года такая возможность бывшим воинам представилась впервые.

Это был совершенно необычный поход. В нем приняли участие ветераны боев на перевалах. Они прибыли в Карачаево-Черкесию из самых различных уголков страны - Москвы и Ленинграда, Киева и Баку, Гомеля и Куйбышева, Херсона и Житомира, Донбасса и Николаева, из Курганской, Иваново-Франковской, Винницкой областей и Краснодарского края. Через 20 лет воины снова встретились на тон благодатной земле, которую стойко защищали в трудные годы войны. Когда за спиной осталась первая ночевка у высокогорного озера и две тысячи человек поднялись на гребень хребта Оборонного, колонна впервые беспорядочно раскололась и виной тому было вовсе не отсутствие дисциплины среди альпинистов и участников восхождения. Просто никогда еще не приходилось им подниматься в горы с участниками боев на Марухсном перевале.

Отсюда, с гребня, отлично просматривалась седловина перевала и ледник внизу, и темное, мрачноватое подножие знаменитой вершины Кара-Кая. И участники боев, на которых, понятно, сразу же нахлынули воспоминания с мельчайшими подробностями, стали рассказывать юношам и девушкам о том, что вон под той, например, скалой погибли автоматчики из роты, которой командовал молодой тогда лейтенант Дудин, а там вон, у подножия ледника, усеянного галькой и обломками скал, был окружен немцами и отчаянно защищался взвод разведчиков младшего лейтенанта Толкачева. На четвертые сутки разведчиков осталось двое, и один из них, бывший рядовой Иван Подкопаев, тоже стоит сейчас здесь, на гребне, и рассказывает что-то другой группе молодежи...

С гребня колонна вскоре начала спускаться на ледник. Отсюда один за другим преодолевали крутые осыпи, на которых достаточно одного неосторожного шага, чтобы они начали двигаться, словно живые. Альпинисты и участники похода должны были с перевала вернуться вниз, в Аксаутскую долину.

Участники боев собирались идти дальше, через Сванетию, и все несли на себе. Правда, это было в самом начало пути от места ночевки, а как только начался первый подъем, ребята-альпинисты подошли к бывшим воинам и вежливо, но настойчиво отобрали у них груз, взвалив его на себя.

Старым солдатам идти все равно было нелегко: сказывались и годы, и отсутствие тренировки, и старые раны. Двое - Иван Подкопаев, разведчик 810-го полка, и Владимир Туровский, боец 808-го полка, - шли на протезах, а бывший партизан Геннадий Александрович Томилов на костылях. Им было особеипо тяжело и на спуске с хребта, и при переходе ледника, и на скальном, почти альпинистском подъеме с ледника на перевал. Еще в Черкесске всех их усиленно отговаривали от похода, страшили трудностями, но они были непреклонны;

- О трудностях похода нам не говорите, мы их знаем не хуже вас. А пойти мы пойдем как угодно, хоть на одной ноге. Мы ведь клялись своим погибшим товарищам, что придем навестить их...

И они пришли. День был солнечный, свет, отражаясь от льда и снега, слепил глаза. Вот уже и ледник пройден. Теперь последний бросок туда, вверх, где, словно глыба сверкающего льда, отсвечивает обелиск, установленный несколько дней назад. Вот пройдены и последние сотни метров, и, глубоко вдыхая холодный и чистый воздух, участники восхождения один за другим становятся вокруг обелиска.

Вскоре на огромный снежник, полого поднимающийся со стороны Грузии, ступила хорошо видная цепочка людей со знаменем впереди. Это шли грузинские альпинисты и с ними тоже участники боев, вернее, те немногие из них, которые остались живы и проживают теперь в Грузии. Они шли медленно, знамя развевалось на ветру, и все чувствовали, что приближается одна из торжественнейших минут, каких немного выпадает на долго каждого человека в его жизни.

Нет, две колонны не выстраивались друг перед другом, они просто смешались, как только соприкоснулись. Митинг открыл первый секретарь Карачаево-Черкесского обкома партии Н. М. Лыжин. После небольшой вступительной речи он сдергивает полотно, скрывающее обелиск. Гремят залпы траурного салюта, и вверх взмывают мирные ракеты. Серебряным лучом вспыхивает на солнце обелиск, увенчанный звездой. Несложно передать слова, которые произносили все выступавшие, о ленинской партии, о погибших товарищах, о верности делу коммунизма. И невозможно воспроизвести настроение, какое охватывало участников едва ли не единственного в своем роде высокогорного митинга при этих словах.

Вслед за Н. М. Лыжиным на камень, заменяющий трибуну, поднимались многие, кому хотелось присягнуть па верность делу, за которое погибли солдаты. Выступали сыны разных народов: черкес Назир Дауров - секретарь Карачаево-Черкесского обкома ВЛКСМ, карачаевец Назир Хубиев - поэт, туристка из Татарии Гюлькара Мазитова, абхазец Джансух Губаз - секретарь Сухумского горкома комсомола, участник боев Григорий Ломидзе, а также бывший лейтенант, инженер 810-го полка, а ныне полковник Сергей Михайлович Малюгин. И каждое их слово падало в души с такой же весомостью, с какой лег к подножию обелиска мешочек с землей Кахетии, Абхазии и Сванетии, который принес с собой на перевал Григорий Алексеевич Ломидзе.

Ветераны боев как бы передавали эстафету мужества и стойкости молодому поколению, а те присягали своим отцам и старшим братьям на верность их подвигам, свято хранить свободу и честь своей Родины, быть достойными памяти погибших.

Отзвучали речи и приветствия, отпылали ракеты в чистом и ярком небе. Время катилось быстро, надо было начинать движение - одним назад, в Карачаево-Черкесию, другим дальше, через седловину перевала и Большой Марухский ледник, к границе леса, где определена первая ночевка в многодневном походе. Но бывших солдат и офицеров все не отпускали от себя молодые участники восхождения, все расспрашивали их о боях, просили показать вновь и вновь, за какими скалами сражалась та или иная рота или взвод. Особенно "досталось" в этот день бывшему командиру 810-го полка гвардии полковнику В. А. Смирнову. Уже несколько раз приходили просить его занять свое место в колонне, а он только отмахивался:

- Ребята многое хотят узнать, и они вправе задерживать нас. Не зря же они два месяца перед этим участвовали в трудовом соревновании, давших им право пойти в поход!

И вновь отвечал на бесконечные вопросы, пока, наконец, и сами ребята не сказали, улыбнувшись:

- Давайте отпустим...

И вот участники боев вслед за группой абхазских и грузинских альпинистов пошли по пологому снежнику на юг. Немного задержались на обширной поляне, возле самодельного маленького обелиска, поставленного здесь несколько лет назад московскими студентами, а потом начали первый из множества крутых спусков и подъемов на трехдневном пути к Чхалте - спуск на Большой Марухский ледник.

Если бы позволяло время, они останавливались бы возле каждого камня и возле каждой расселины, потому что всюду были следы боев, и все эти камни и расселины напоминали им все новые эпизоды сражений. Вот лишь некоторые из них...

...Мы спускались к леднику. Бывший командир взвода разведки 808-го полка Керим Шуаев сказал, показав на неширокую ложбину на противоположной стороне ледника, разделяющую два мощных горных пика:

- Однажды командир полка послал меня туда в разведку. Мы поднялись уже довольно высоко, хотя каждый шаг приходилось отнимать у векового льда буквально с боем. Это место называется - Южно-Каракайскнй перевал. Нам важно было проверить, не могут ли фашисты по нему пройти из Аксаутской долины сюда и, таким образом, отрезать нас от базы снабжения. Почти на вершине перевала встретили немцев и завязали с ними бой. Там я был ранен. Но задачу выполнили.

...Прыгая через глубокие трещины, пробираясь сквозь каменные завалы, мы прошли ледник и спустились на широкую поляну, усеянную альпийскими цветами.

Трое ветеранов - А. Н. Гаевский, Г. В. Васильков и Б. В. Винокуров взяли с собой в поход сыновей, которым едва исполнилось по шестнадцать лет. Саша, Андрюша и Володя прошли по боевой тропе своих отцов.

Жена участника боев Анна Кирилловна Кучмиева - врач. Несмотря на уговоры ехать в Сухуми машиной, она сказала:

- Я, как врач, буду полезна в походе.

И рядом с мужем Гавриилом Павловичем Кучмпевьш она прошла через перевалы пешком, претерпев все тяжести этого далекого нелегкого похода. Анна Кирилловна находила силы собирать альпийские цветы. Собирали цветы и все трое ребят, они хотели найти знаменитый цветок эдельвейс. Рядом бежала река, ворочая тяжелые камни. Звук камней, волочившихся по гранитному ложу реки, привлек наше внимание, и тогда бывший комиссар полка Н. С. Васильев рассказал об одном полузабавном случае, связанном со снабжением водой в те дни.

- Немцы занимали вон ту высоту, - показал он рукой на длинную вершину, оплывшую льдом, - а мы укрепились здесь, по ущелью. Мы и они одинаково страдали без воды; потому что река находилась как раз в нейтральной полосе. После некоторого времени ожесточенных боев "отношения" наши с немцами сложились довольно своеобразно: если наши солдаты шли к реке, они не стреляли, а мы не стреляли в них. Впрочем, так длилось недолго, потому что вскоре разведчики Толкачева сумели занять вон ту высоту, господствовавшую над позициями гитлеровцев, и они поспешили убраться отсюда...

...Уже на первом привале после того, как были сброшены тяжелые рюкзаки, а от костра потянуло вкусным и острым запахом грузинского харчо, мы сидели в кружке возле палаток и наслаждались покоем. Вокруг стояла тишина, если не считать шума реки, падающей километрах в полутора от привала стометровым водопадом. Солнце еще не село, но надежно укрылось буквально за каменной стеной - почти отвесной, лишь в некоторых местах зеленеющей полосками травы и мелкого кустарника вершины. Вид ее был грозен и неприветлив, и кто-то из молодых обратил на это внимание.

- О! - воскликнул Владимир Александрович Смирнов, - эта высота - мы ее условно называли 1316 - имеет свою историю.

- Расскажите, пожалуйста, - немедленно попросили его.

- Штаб нашего полка находился чуть ниже отсюда,- начал Смирнов, - в начале леса. А позиции располагались именно здесь, где мы теперь отдыхаем. Причем некоторые скалы, как, например, вон та, торчащая из высоких трав, служили естественным и надежным укрытием от вражеских мин и снарядов. Под ними располагались наши наблюдательные пункты, по существу, неуязвимые. Немцы вскоре поняли, что оттеснить нас они не смогут и что единственная возможность наступать у них появится лишь тогда, когда они отрежут полк от штаба и подкреплений. Вот они и прошли незаметно по хребтам и заняли эту высоту.

Сказать по правде, жизнь после этого у нас стала просто невыносимой. Мы были как на ладони для вражеских пулеметов и минометов. Мы уже не могли не только свободно маневрировать, но и просто подбросить патроны для бойцов.

И вот возник дерзкий и поначалу казавшийся невыполнимым план - вышибить врага с высоты ударом в лоб, штурмуя гранитную стену.

- И вышибли?

- Конечно.

- Но ведь здесь и сейчас почти невозможно подняться, а если еще в тебя стреляют...

- Тем не менее это так,-сказал Смирнов, - Штурм мы начали ночью и под прикрытием наших минометов. Бойцы ползли как раз по тем узким зеленым полоскам и на рассвете забросали немцев гранатами. Уцелевших добивали из автоматов.

Полковник удовлетворенно посмотрел на окружавших его бывших солдат и сказал:

- Вот они тоже участвовали в этом штурме... Много в пути было неожиданных и радостных встреч. Бывший пулеметчик 810-го полка Валентин Худовердиев нашел своего политрука пулеметной роты Архипа Ефимовича Коноваленко и своего пулеметчика Владимира Ивановича Бернацкого. Они весь путь шли рядом, но так и не знали, что воевали в одной роте, и лишь воспоминания деталей боев и знакомые обоим места сражений дали возможность узнать друг друга.

Валентин Худовердиев рассказал забавный случай, который хорошо помнит Коноваленко и Бернацкий.

- Помню, как однажды пришло в пашу роту пополнение, - начал он, помешивая веточкой в костре. - Многие бойцы были молодые и необстрелянные, а тут надо было действовать решительно и всерьез. Подошла ночь, командир приказал усилить дозоры, а у нас опытных бойцов не хватает. Пришлось посылать и новичков.

Где-то возле ворот перевала был поставлен на пост молоденький солдат-грузин. Ему сообщили пароль ("Мушка") и предупредили, чтобы глядел в оба, потому что ожидалась вылазка немцев. Солдат, конечно, старался честно исполнять приказ, но без казуса не обошлось.

Ночью командир роты решил проверить посты и сумел незаметно подойти к молодому бойцу. В последний миг тот все-таки заметил чью-то тень и, щелкнув затвором, крикнул, коверкая русские слова:

- Стой! Кто идот?

- Свои, свои,- успокаивающе произнес командир. Но боец был непреклонен.

- Стой! - снова крикнул он и почти вплотную приставил дуло винтовки к груди командира. - Пароль "Мушка" знаешь?

- Ну, конечно, знаю, - сказал несколько оторопевший командир.

- Скажи!

- Мушка.

- Проходи, пожалуйста, - сказал солдат и опустил винтовку...

- После еще долго смеялись бойцы нашей роты, вспоминая этот случай, - закончил Худовердиев и, глядя сейчас на весело хохочущих слушателей, рассмеялся сам...

Были в походе и другие встречи. У ночлега возле нарзанного источника мы встретили колхозника сельхозартели имени Кецховели Очамчирского района Задыка Саркнсовича Чакучяна. Он очень рад встрече. В годы войны он был председателем колхоза, помогал доставлять в горы продовольствие и боеприпасы.

Встретились ветераны и со своими старыми проводниками Мухарби Аргулиани и Шота Квицнани. Они по-прежнему живут здесь же в трех домиках, прилепившихся к высокой скале. Эти домики носят название - село Адза-гар. Они рассказали, что их третий друг, неутомимый проводник Александр Цалани, награжденный за этот труд в дни войны медалью, четыре года назад умер.

У старого Мухарби есть сын Мито. Все были приятно удивлены и обрадованы, когда узнали, что Мито тоже проводник и он ведет нас всех в этом мирном походе вместе с заслуженным тренером СССР альпинистом Александром Ивановичем Иванишвили.

На первой ночевке старые солдаты, да и шедшие с ними молодые ребята-альпинисты были обрадованы неожиданным торжеством. Оказалось, что у бывшего бойца 810-го полка и сегодняшнего участника похода Александра Николаевича Пронина день рождения и исполнилось ему сорок лет.

- Двадцать один год назад я отмечал свой день рождения чуть ли не на этом самом месте, - улыбнувшись, сказал Пронин. - Только тогда шампанского не было. А сейчас...

И под радостные возгласы друзей он извлек из тяжелого рюкзака две большие бутылки. В отсвете костра они оказались совершенно черными...

Мы заметили, что бывший командир 9-й роты 808-го полка Арташес Петросович Вартанян несколько расстроен. Мы подошли к нему и разговорились.

- Что-то у вас подавленное настроение?-спросили мы его.

- Он волнуется, - ответил за него Григорий Ломидзе. - Понимаете, сегодня или завтра он должен вторично стать дедом.

- Странные совпадения в жизни бывают,- в задумчивости произнес Арташес Петросович. - Почти 21 год тому назад, находясь здесь в боях, я получил письмо от жены, в котором она писала, что ждет ребенка. Я волновался тогда и написал ей - если родится дочь - назвать Розой. (Сын Роберт у нас уже был, и мы ждали дочь.) И вот сейчас эта Роза должна подарить мне внучку, а может быть, уже подарила. И снова волнения... По этой причине семья не пускала меня в этот поход...

Как узнали мы позже, действительно в день, когда мы на перевале вели этот разговор, в Тбилиси у дочери Вартаняна - Розы родилась дочь, которую она назвала Натой.

Предчувствие и на этот раз не подвело счастливого деда.

Затем мы разговорились с Григорием Алексеевичем Ломидзе. Он неожиданно оказался человеком удивительной судьбы. У грузин фамилия Ломидзе очень распространенная, а поэтому вначале, когда Григорий Алексеевич выступал и возлагал у обелиска землю Грузии, мы не могли подумать, что это тот самый Ломидзе, бывший политрук 8-й роты 808-го полка, о котором мы читали архивные документы.

- Но что это за чудо? - открыто удивлялись мы. - Ведь этот политрук числится погибшим?

- Да. Это правда. Числился... И все же стою сейчас перед вами, - смущенно улыбаясь, сказал Ломидзе.

А случилось все это так.

5 сентября 1942 года, как известно, был самым тяжелым и самым страшным днем обороны Марухского перевала. Шел смертельный бой с егерями. Прорвав нашу оборону, они ворвались в боевые порядки 808-го стрелкового полка. Тускло светилось небо, окутанное пороховым дымом. Мрачные громады скал, казалось, вздрагивали от непрерывного грохота боя. Егерям удалось ворваться в расположение штаба полка. Отражать яростную контратаку пришлось всем: и тем, кто был на передовой линии, и раненым, и больным, находившимся в медсанбате. Среди тяжело больных был и политрук 8-й роты Григорий Ломидзе. Он уже несколько дней находился в тяжелом состоянии от тропической малярии.

Но и ему пришлось взять из рук убитого солдата пулемет, Напрягая последние силы, комиссар непрерывно строчил из пулемета, посылая смерть в ряды немецких егерей. Раскаленный пулемет умолкал лишь тогда, когда Ломидзе терял сознание. Очнувшись, он снова продолжал стрелять, хотя рядом с ним уже никого не осталось в живых. Этот день казался вечностью...

Бойцы, которые вели оборону на соседней высоте, видели, как рядом с политруком разорвалось несколько мин и пулемет Ломидзе умолк. Наступили сумерки, и высоту, на которой сражался Ломидзе, заняли немцы...

Ни у кого не было сомнений, что политрук погиб смертью героя.

За отвагу при обороне Марухского перевала политрук 8-й роты Григорий Алексеевич Ломидзе был посмертно награжден орденом Красной Звезды.

Такую историю мы со слов участников боев рассказали Григорию Алексеевичу. Он подтвердил ее и дополнил наш рассказ.

В ту страшную ночь 6 сентября 1942 года больного, контуженного и тяжело раненного, находившегося в бессознательном состоянии политрука немцы взяли в плен л направили в Карачаевок, а затем в Черкесск. Здесь, немного окрепнув, он бежал из лагеря. Однако снова был схвачен. В Винницкой области ему, почти слепому человеку вместе с группой советских воинов удалось вторично бежать из лагеря смерти. В одной крестьянской семье его вылечили. И он снова сражался - вначале в партизанском отряде, затем в составе Советской Армии воевал под Либавой и Клайпедой, штурмовал Кенигсберг...

А приказ о награждении Ломидзе лишь недавно был найден в архивах Министерства обороны СССР.

Уже после восхождения в торжественной обстановке военный комиссар Грузинской ССР полковник В. Муресидзе вручил Григорию Ломидзе орден Красной Звезды. Через 21 год награда нашла владельца.

Ломидзе и сейчас работает начальником цеха главного предприятия Тбилисского объединения обувного производства.

...Три дня от зари до зари шла наша колонна по диким лесам Сванетии. Было трогательно видеть, что бывшие боевые друзья, у которых сегодня новые права и обязанности, различное общественное положение, остались не только друзьями, хотя и не виделись двадцать один год, но как бы и не разлучались все эти годы. По-прежнему, обращаясь, например, к Смирнову, они говорили: "Товарищ командир!"

А Васильева не величали Никифором Степановичем, если надо было что-то передать ему, а просили: "Скажи комиссару".

Ранним утром после первой ночевки в урочище реки Южный Марух, в тот рассветный час, когда еще не разошелся туман, но уже можно было двигаться, участники боев подошли к тому месту, где надо было переправиться через реку. Бешеный поток грозил смыть любого, кто решился бы просто перейти его. И тогда бывший инженер 810-го полка лейтенант, а ныне полковник Малюгин взялся за наведение переправы. В несколько минут мостик с перильцами был готов, и бойцы перешли реку. Тяжело было Владимиру Туровскому и Ивану Подкопаеву, тяжело было и другим. Но по общему признанию, вторично совершил подвиг, пройдя стокилометровый горный путь, Константин Расторгуев. В результате военного ранения у него совсем не сгибается правая нога. Можно только догадываться, сколько мучений он вынес на бесконечных спусках и подъемах, но сам он не пожаловался ни разу, хотя бы просто на усталость, а даже подбадривал других. Ни на шаг не отходил от него Борис Винокуров, бывший начальник штаба третьего батальона, боевой его друг. Буквально взявшись за руки, повторяли они свой военный путь. Естественно, что они отставали от общей колонны. И на привалах мы говорили поварам:

- Мы уходим, а вы подождите еще двоих... К местам ночевок они тоже приходили позже всех, сопровождаемые лишь одним альпинистом. Товарищи готовили им палатку и места у костра.

- Ну что, дружище, - спрашивали они Расторгуева, когда он, наконец, делал последние шаги, - очень тяжело?

- Ничего, - отвечал он, - жарко. Вот Борису со мной нелегко. А я заранее готовился к этому походу - ходил на лыжах, бегал.

- Это с твоей-то ногой?

- А что ж такого? Упадешь - не велика беда, подняться можно. Не на войне ведь...

По вечерам после ужина, перед тем как свалиться в сон, мы спрашивали его о прошлом и настоящем. Он скупо рассказывал, что работает сейчас в Куйбышеве на том же заводе, что и до войны, только что не рабочим, а начальником цеха.

- Трудно небось, работа нервная, с людьми. - Да нет. Люди хорошие. Два с половиной года уже как наш цех - цех коммунистического труда.

- Ну, тогда можно жить.

- Да, жаль расставаться с ними.

- А зачем расставаться-то?

- Партком поручил мне принять другой цех, отстающий. Годика два-три придется поработать, чтобы и его коммунистическим сделать...

Уже в Сухуми, на туристской базе, где всем участникам перехода вручали значки "Турист СССР" за преодоление сложного горного маршрута, который не всем молодым под силу, кто-то спросил Расторгуева:

- Если бы знал, что так тяжело будет, пошел бы снова?

- А я ведь знал это, - просто сказал Расторгуев. Подождал, пока стихла музыка и замолкли аплодисменты, приветствовавшие очередного значкиста, и добавил:

- Я ведь обещал ребятам, что приду их навестить перед тем как помереть.

Герои марухской битвы горячо были встречены в братской Абхазской республике. Они выступали на митинге перед трудящимися и присутствовали на приеме, устроенном в их честь руководителями республики. Сердечно приветствовал ветеранов Председатель Совета Министров республики Михаил Герасимович Чиковани. Ветераны посадили небольшую аллею Памяти героев Марухского перевала.

Она шумит сейчас молодыми побегами на широком, усаженном цветами и пальмами центральном сквере города Сухуми...

На третий день пребывания в Сухуми бывшие солдаты, вторично прошедшие по собственным следам, стали разъезжаться по домам, а мы с несколькими ветеранами боев поехали еще в далекое грузинское селение Кодор, чтобы навестить могилу умершего за три месяца до того как боевые друзья собрались вместе - Шалвы Михайловича Марджанишвили. Он командовал в войну седьмой ротой 3-го батальона 808-го полка и награжден за марухские бои орденом Красного Знамени. И умер он не от старости, а от старых ран, как солдат. Перед смертью, рассказывали нам родные, он говорил, что счастлив, ибо воинский труд его товарищей и его самого не забыт.

Возложив цветы на могилу Марджанишвили, мы до позднего вечера сидели под персиковыми деревьями, взращенными руками Шалвы, и слушали рассказ о нем. И вспомнили мы слова, какие произнес на митинге в Сухуми бывший командир всех этих людей - живых и мертвых - Владимир Александрович Смирнов.

- Суровая природа гор, - сказал он, - и та преклонилась перед мужеством воинов, защищавших их. Это она принесла им последнюю дань и укрыла навеки в своих ледниках. Но случилось так, что люди проникли в тайны ледников, собрали останки павших героев и захоронили их в братской могиле...

И вот мы, чья кровь обагрила священную землю Кавказа, через двадцать один год вернулись к вам, чтобы рассказать о прошлом во имя будущего. Мы хорошо помним гибель наших бойцов. Мы счастливы видеть, что жертвы не были напрасными и наша сегодняшняя молодежь, судя по ее вниманию к нам, понимает это. Мы хотели бы знать, что и будущее поколение, которое сейчас только переступает школьный порог и для которых война - история, будет воспитываться на великих и героических традициях своих отцов и дедов...

...Там, в Кодере, пахло травой и кукурузными лепешками. В мигающем свете фонаря качались виноградные листья, и блестели от гордости и горя глаза дочки Шалвы, шестиклассницы Нинико. И все мы поняли, что и Шалва, и те, кто погиб на леднике или умер после ран, не должны уйти из людской памяти не для себя, конечно, а для вот этой маленькой девочки с нежным именем Нинико, и для ее подруг и товарищей, и для всех детей великой нашей страны.

И до этого похода ледники и перевалы Северного Кавказа посещались горными туристами часто, но лишь после того, как там были обнаружены останки погибших много лет назад, а товарищи погибших пришли поклониться им, началось внимательное изучение гор. Десятки и сотни туристических групп выходили на знакомые и неведомые раньше маршруты, осматривая их так внимательно, что мало осталось незамеченного - разве скрытое под снегом или валунами.

Ходили и мы не раз в такие походы. Об одном из них - самом типичном - нам и хочется вспомнить здесь.

Лето 1967 года, не в пример тому, какое было пять лет назад, поливало горы почти непрерывными дождями. Травы, правда, вымахали до невиданной высоты, но тем хуже для туристов! Наш базовый лагерь, расположившийся в горном поселке Дамхурц, что в верховьях Большой Лабы, похож был порой на затерянный мир. Целыми днями лил проливной дождь, горы вокруг были покрыты то ли туманом, поднявшимся высоко, то ли облаками, спустившимися низко. Гудела невдалеке от домиков вздувшаяся бешеная Лаба и вторил ей замутившийся Дамхурц - один из многочисленных братьев Лабы. Туристы - студенты Пятигорского педагогического института иностранных языков - сидели в домиках, подтапливали печки и пели песни, приводившие в изумление многочисленных белок, прячущихся в сухих кронах пихт. Руководитель отряда, доцент института Сергей Николаевич Писарев, накинув на себя самодельный плащ из полиэтиленовой пленки, ходил от домика к домику и говорил, как осажденным в крепости:

- Держитесь. Завтра выступаем...

- Можно готовить оружие? - в тон ему спрашивали студенты, и Писарев совершенно серьезно кивал головой:

- Можно...

К вечеру в разрывах туч показалось солнце. Сразу стало тепло, а над Лабой и Дамхурцем потянулся туман, до половины заволакивая ели, березы и пихты, подступающие вплотную к рекам по крутым, почти обрывистым берегам. Похоже было, что завтра действительно выступать и обрадованные туристы бросились из домиков к опушкам леса, которые сплошь усеяны крупной алой земляникой...

С утра на следующий день припекало яркое, ультрафиолетовое горное солнце. Отряд наскоро позавтракал, построился, переоделся в форменную одежду: синие хлопчатобумажные рубашки с эмблемами лагеря на рукавах. Проверили снаряжение и цепочкой отправились вверх по течению Дамхурца, оступаясь на старой засыпанной камнями дороге. Потом дорога перешла на правый берег реки и стала просто тропой. В течение дня несколько раз начинался дождь, но быстро кончался и вообще погода была подходящей - не жаркой и не слишком холодной.

Шли несколько часов и уже под вечер, под ливнем, подошли к высокогорной хижине "Дамхурц", которая, к великому нашему огорчению, уже была занята туристами-москвичами. После непродолжительных переговоров решили размещаться все вместе - в тесноте, да не в обиде.

И снова дождь закончился. Золотые солнечные пятна заиграли на крутых лесных склонах, зелено-белая река бежала рядом, и темные лесные ручьи торопились с ней слиться. Мы на костре готовили аппетитный ужин из круп и консервов, пили потом продымленный недогоревшими головешками чай и до поздней ночи пели песни у огромного костра.

Это был наш тренировочный выход и на следующий день мы возвратились в поселок. Опять выстроились перед хижиной - низким, деревянным строением, покрытым старой дранкой. Когда-то тут укрывались от непогоды лесорубы. Теперь они ушли - места здешние объявлены заповедником - а их убежище приспособили для себя туристы, исписав шутливыми надписями.

Лишь на третий день мы вышли по намеченному маршруту - к перевалам Адзапш, Санчаро, Аллаштраху. По узким лесным дорогам, размытым выходившей во время дождей из берегов Лабой, мы шли к седьмому лесному кордону, откуда, как объяснил нам наш проводник Василий Мартыненко, тропы разветвляются: одна вправо, ведет на Адзапш через кислые источники, вторая забирает левее и выводит на группу перевалов - Санчаро-Аллаштраху. Погода будто понимала важность нашего перехода - светило жаркое солнце, озаряя поросшие лесом горы и чистейшую воду в реках и ручьях. Воздух был вкусным, как свежее яблоко, запахи трав, созревшей земляники и нагретых камней сопровождали нас до обширной поляны, где мы сделали привал. Ребята тут же нашли несколько кусочков дюраля, остатки немецкой походной кухни, головку от снаряда. Мартыненко объяснил - он, местный житель, был мальчишкой, когда пришли немцы, и все помнит и знает о здешних местах - что дюраль остался от разбившегося нашего самолета, который прилетал из-за перевалов и сбросил разведчиков. Один разведчик был замечен немцами и убит в перестрелке. Могила его тщательно охраняется жителями и находится там, где он был убит - между поселками Пхия и Загедан, у дороги. Второй разведчик исчез, возможно, что выполнив задание, вернулся к своим и сейчас жив.

- А это, - тут Василий показал на остатки немецкого снаряжения, - побросали немцы, когда драпали с перевалов. Да и не только это. Если хотите, я покажу вам озеро, вокруг которого размещались их склады боеприпасов и продовольствия. Когда немцы ушли, мы еще долго приходили сюда, чтоб консервов набрать...

Мы, конечно, захотели посмотреть это место и, оставив у рюкзаков дежурных, отправились за проводником. Идти пришлось недолго. Преодолев несколько лесных буреломов, мы очутились на прекрасном каменистом берегу прозрачного озера. Стояла полная тишина. Огромные сосны, окружавшие озеро, были недвижны и распространяли вокруг легкий запах нагретой смолы. Кто-то уже разделся и нырнул в воду, но быстро вернулся, ежась от холода. Кто-то рассматривал останки старых землянок блиндажного типа - в них немцы и хранили свое имущество. Теперь они густо заросли травой и кустарником. Пройдет еще несколько лет и от них не останется и следа, равно как и от тех, кто когда-то пришел сюда с намерением поселиться навечно...

К вечеру мы вышли на границу леса и разбили там палаточный лагерь. Вскоре подошла к нам еще одна группа- из Ростова - и поселилась рядом. Вообще надо сказать, что пустынные прежде горы нынче не так уж пустынны. То и дело мы в своем походе встречались и с большими и с малыми группами, а то и с одиночками.

Когда утром следующего дня мы отправились на перевал Адзапш, мы были уверены, что, кроме нас, там никого не будет. Пройдя по узкой тропе, вьющейся над речкой Кислянкой, мы первую остановку сделали возле нарзанных источников. На покатом рыжем склоне горы били около двадцати родников прекрасного, насыщенного углекислотой напитка. Тут несколько типов нарзана, и специалисты утверждают, что они по своим лечебным свойствам не только не уступают знаменитым кисловодским, по и превышают их. Несмотря на полное бездорожье - не считая троп - сюда в летнее время съезжаются множество больных из Абхазии и лечатся, как умеют.

Сквозь заросли рододендронов, мимо изумительного по красоте озера, покрытого и в августе тонкой, прозрачной коркой льда, мимо огромных снежных склонов, мы поднялись к подножию перевала, на котором школьники из города Лабинска установили обелиск. В постаменте обелиска они сделали своеобразный тайник, куда положили тетрадь для записей. Мы прочли эти многочисленные записи, полные восхищения великим подвигом защитников Кавказа. Вот некоторые из них.

"9 августа 1966 г. Мы, группа туристов Всесоюзного теплотехнического института Москвы прошли здесь в количестве девяти человек - шестеро взрослых и трое детей. Маршрут Теберда - Сухуми. Мы все преклоняемся перед мужеством защитников нашей Родины. Слава павшим бойцам. Пусть всегда будет мир, и дети пусть переходят через перевалы с ледорубами, а не с автоматами".

"8.8.1966 г. Группа туристов ЖЗТМ в количестве 24 человек прошла перевал Адзапш, почтила память погибших на перевале воинов. Молодцы лабинцы. Героев войны мы никогда не забываем..."

"25.7. 66. Здесь прошла группа туристов ставропольских школ № 16 и 11. Мы преклоняемся перед вами, мужественные и отважные защитники нашей Родины.

...Там, где день и ночь бушуют шквалы,
Тонут ели черные в снегу,
Вы закрыли грудью перевалы
И ни шагу не дали врагу..."

"Группа туристов из Москвы, Ленинграда, Вильнюса в составе 14 человек, следующих по маршруту Архыз - перевал Дукка - Адзапш - Псху - Рица - Сочи, преклоняет головы перед мужеством павших за освобождение Родины..."

Записей таких множество, по ним можно проследить географию всей нашей страны п всем нам, участникам похода, стало очень радостно от сознания того, что тропы, по которым ходили герои, никогда не порастут травой забвения. А ведь с нами ходил и один из участников боев Санчарского направления, бывший командир батальона 25-го погранполка Гавриил Алексеевич Безотосный, который поднялся сюда с группой одесских студентов, туристских клубов "Романтик" и "Химик". Он смотрел вокруг с особым вниманием, и это понятно: ведь он узнавал места, где много лет назад воевал и терял в боях товарищей.

- Все меняется,- обронил он как-то с грустью у костра:-Люди и даже время. Только горы остались неизменными, словно вчера все было...

От обелиска мы снова двинулись вверх, к последнему крутому взлету, за которым начиналась площадка перевала. Издали седловина перевала Адзапш напоминает прорезь прицела у винтовки и невольно пришло на ум, что сквозь этот прицел фашисты вначале целились на Грузию, а потом, когда они драпали, наши солдаты сквозь него

безошибочно настигали их.

Наша уверенность, что мы будем одни на перевале, рухнула, едва мы вышли на него. На узком гребне хребта, на очень крутом травянистом его склоне, уходящем вниз метров на восемьсот, сидели туристы из Грузии, из города Гори. С ними также находился один из участников боев И. Л. Кандарели. А привел эту группу сюда никто иной, как Архип Михайлович Шапкин, тот самый председатель колхоза из хутора Решевой, о котором с теплом и благодарностью вспоминают многие защитники перевалов санчарской группы, в том числе и Давидич. Мы перезнакомились и на некоторое время обе группы смешались. Какая-то девушка-грузинка ходила и угощала всех конфетами. Мы не захватили с собой хлеба из лагеря, и грузины тут же развернули свои запасы, поделились с нами по-братски.

Но главным делом были, конечно, разговоры о прошедших днях, о боях, о затерянных человеческих судьбах, которые мы должны разыскать и сделать известными всем. Синеватым дымком была залита долина глубоко внизу, белая тропа, сбегающая со склона на склон, была видна далеко и вела она к селению Псху, где во время войны был военный аэродром, снабжавший группу войск Пияшева всем необходимым...

Санчарский перевал был залит ярким солнцем, когда мы ступили на его каменистую, прорезанную частыми снежинками почву. С первых же шагов ребята начали подбирать гильзы от винтовок, пистолетов, крупнокалиберных пулеметов. Но вскоре вынуждены были отказаться от этого: во-первых, гильз этих было великое множество, а во-вторых, спустившись на южный склон перевала, где и происходили главные бои, мы начали собирать куда более значительные находки - гранаты, небольшие мины и даже минометы, правда, пришедшие в полную негодность от времени и непогоды.

По длинному, пологому гребню, слегка заворачивающему вправо, мы прошли до переднего края нашей обороны, где п до сих пор отлично сохранились каменные ячейки, наблюдательные пункты, каменные завалы, в которых прятали раненых до того как отправить в тыл. Множество человеческих костей, остатки обмундирования, вооружения. В одном месте, под скалой нашли три нетронутых скелета, один даже обут в немецкие ботинки. Мы взяли ботинок, повернули его, оттуда посыпались мелкие косточки...

Поразило нас зрелище линии обороны, лепившейся над самой пропастью, резко обрывающейся вниз, наверное, больше чем на километр. Внизу виднелась обширная лесная долина. Белая лента реки блестела на солнце, сбегая к югу и исчезая за дальним поворотом ущелья. Оттуда, снизу, возможен был лишь один подъем наверх, да и то с большими оговорками - так крут и каменист он. Однако мы в точности узнали место, столь красочно обрисованное Давидичем. Это был путь, по которому поднимались смельчаки из сводного полка, а потом и боевые группы 307-го полка. Именно отсюда получили немцы удар, ставший началом их разгрома. Огромное количество гильз над обрывом свидетельствовало о том, что победа наша не была легкой.

Возвращаясь на площадку перевала, мы продолжали изучение местности и смогли почти точно определить развитие давних событий. Вот отсюда наши вели минометный огонь по перевалу - два почти целых миномета и остатки третьего говорили об этом достаточно убедительно. И сами были обстреливаемы немцами из минометов - стабилизаторы мин валялись буквально на каждом шагу. Вот тут пошли уже в ход гранаты с той и другой стороны: сброшенные усилительные рубашки, которые не годятся для ближнего боя, остатки деревянных ручек усеяли почву с реденькой травой, застряли в мелких расщелинах. А вот уже площадка перевала, обрушившиеся блиндажи, огневые точки. Патронные гильзы усеяли площадку сплошным слоем. Вот еще работали пулеметы и винтовки, а вот, за легким укрытием, уже на северном склоне перевала, десятка три гильз пистолетных: какой-то офицер совершал последнюю попытку остаться в живых. Тщетно! Тут, на земле, как на удивительной карте, мы могли воочию увидеть, как последовательно теснили наши солдаты фашистов и как они добились победы. Увидели и еще раз поразились потрясающему мужеству советских воинов, поднявшихся из долин под сплошным огнем.

Возвращаясь в лагерь, мы продолжали смотреть под ноги, но теперь следов боев было все меньше и меньше. Очевидно, немцам тут было уже не до обороны - скорее бы вниз спуститься. В первые дни обороны солдаты-эдельвейсовцы были настроены весело, позволяли себе даже шутить с нашими солдатами, переговариваясь через нейтральную полосу. Они знали, что перед ними сводный полк, и что командует этим полком майор Ройзман, и потому кричали порой, когда приходило время обеда:

- Ройзман, раздавай сухари!..

Да, солдаты наши действительно в первые дни питались только сухарями, да и тех было не вдосталь. Зато у них был прекрасный заряд ненависти к врагу, топчущему родную землю, поедающему ее плоды. И эта ненависть сберегла их для последнего и решающего удара.

Рассказал нам Гавриил Алексеевич и о майоре Кушни-ре, пришедшем к перевалам прямо из Тбилисского пехотного училища, где был преподавателем. Более трехсот курсантов привел он с собой, чтобы не в учебных условиях показать, как надо воевать.

- Это был человек высокой культуры и воинского мастерства,- рассказывал нам Безотосный.- Среднего роста, с умными глазами, с элегантной бородкой. Наши позиции одно время были рядом, и свои строевые записки он подавал через меня. Участок у него был сложный, под самым перевалом Аллаштраху - почти неприступным с юга. Он с честью выполнил свой долг до конца...

Таких походов было множество. Летом 1968 года Карачаево-Черкесский обком партии организовал новое массовое восхождение на Клухорский перевал. Это восхождение, продлившееся несколько дней, посвящалось двадцатипятилетию битвы на перевалах Кавказа, и участвовали в нем ветераны битвы, вновь съехавшиеся сюда со всех концов страны...

Над Гоначхирской поляной моросил дождь, когда машины с участниками будущего восхождения сворачивали с дороги к палаточному городку. Собственно, городка пока не было. Не было ни дыма костров, ни следов на влажной траве, ни сложенных в кучу рюкзаков. Были автобусы, на ветровых стеклах которых белели листы с надписями: Черкесский батальон... Зеленчукский батальон... Адыге-Хабльский... Урупский... Карачаевский... Хабезский... Малокарачаевский... Прикубанский... Были мокрые кустики собранной на последнем привале земляники и та особенная тишина, когда не слышишь ни мерного рокота близкой реки, ни резкого хлопанья дверей кабин, ни даже постукивания дизельной электростанции, спрятанной где-то за деревьями. Только тишина, созданная воображением: многие из нас знали и помнили, что именно здесь двадцать пять лет назад схлестнулись в первом бою с фашистскими оккупантами патриоты из партизанского отряда "Мститель". Может быть, именно вон с того холма прозвучала нервно-раскатистая очередь нашего пулемета. А с той стороны, скрываясь за стволами сосен, перебежками приближались гитлеровцы. Ложбинка... Не в ней ли медсестра Валя Доценко перевязывала раненого товарища? Чтобы не стонать, он в кровь искусал спекшиеся губы, зовя ее чуть слышно:

- Валя... Дай воды, Валя...

Так думалось, так виделось в мыслях. И вдруг рядом раздается отчетливый, радостный и чуточку недоверчивый возглас:

- Валя?

Двое пристально смотрят друг на друга, еще не смея броситься в объятья. Годы никого не щадят, а тем более прошедших войну и вынесших на своих плечах нелегкое послевоенное время.

- Здравствуй!..

Они не виделись больше двадцати лет - бывшая медсестра партизанского отряда Валентина Ивановна Доценко и бывший пулеметчик отряда Федор Самойлович Томашенко. Оба приехали сюда с молодежно-комсомольскими батальонами, готовящимися в путь на Клухор. On - из станицы Зеленчукской, она - из аула Учкекен.

И они тут же начали вспоминать прошлое: "А помнишь?.." "Нет, а ты помнишь?.." Сейчас они там, в суровом сорок втором, где шестнадцатилетний сын Томашенко - Вася - подбирает с травы автомат убитого отцом гитлеровца, где первые побуревшие от крови бинты и первая могила товарища, первые боевые удачи и поражения. А вокруг незаметно собираются те, кто с войной знаком лишь по книжкам да кино, по скупым рассказам отцов и матерей да по музейным экспонатам. Шестеро туристов с Вильнюсского завода счетных машин протиснулись поближе. Спешит записать фамилии инженер Ирена Печелюнене и просит:

- Михаил Иванович Тарасенко, Я правильно назвала?

- А Харун Глоов здесь?- допытывается ее товарищ, мастер Ионас Желудков.

Эти шестеро, узнав о восхождении, решили присоединиться к юношам и девушкам Карачаево-Черкесии. И не только они. В этот же час в горах трое ленинградцев - экспедиция Института эволюционной физиологии Академии наук СССР - Андрей Попов, Владимир Мальчев и Александр Шик знакомились с ребятами из Черкесска. Двадцать пять парней, грея руки над костром, устало отвечали на вопросы научных работников. Устало и, пожалуй, неохотно. И те понимали их, не обижались.

Три дня провели эти парни на Клухорском перевале, куда послали их товарищи по работе с завода холодильного машиностроения. Там они собирали и устанавливали памятник, изготовленный на их же заводе по проекту молодого художника Николая Кузнецова. Детали памятника должен был доставить вертолет. Но погода стояла нелетная: дождь, град, густой туман, в котором черными призраками парили большие птицы. Тогда им дали двух лошадей. Но лошади оказались непривычными к вьючному грузу. И парни, промокшие до нитки, тащили на согнутых спинах мешки с песком и цементом - от Клухорских озер до самого перевала. Потом они вернулись в палатки и наскоро, без аппетита и без хлеба (дождь превратил хлеб в кашицу и пришлось скормить его лошадям) перекусили консервами. И снова ушли вверх, теперь уже таща на себе тяжелые плиты. Ежеминутно они рисковали оступиться с грузом, скатиться по твердому снежному насту, быть, наконец, раздавленными остроугольными глыбами обвала. Они то и дело менялись, но легче не становилось: от напряжения дрожали колени и немели мускулы, и было жарко на пронизывающем ветре.

В пятницу 18 августа они сгрудились под скалой, над которой вознесся памятник. Их памятник. С высокой скалы вонзился в туман обелиск. Рядом с ним проглядывались две мемориальные доски, оставленные школьниками Сочи и рабочими Сухуми. Ребята пошли вниз, но долго еще оборачивались, задирали головы и смотрели на свой обелиск, славящий героев...

Гоначхирская поляна была обжита через два часа после приезда автобусов. Десятки палаток и взлетающие в воздух волейбольные мячи, красные от едкого дыма глаза кашеваров и щелканье затворов фотоаппаратов, короткие споры о съедобности найденных грибов и склонившиеся над радиостанциями связисты. И всюду, куда бы ни взглянул, группы молодежи, сдвинувшиеся в тесные кольца, а в центре каждого кольца - участник горной битвы, уставший отвечать на множество вопросов.

19 августа палаточный городок проснулся в пять утра. И начался поход батальонов к перевалу. Цепочка участников растянулась на несколько километров. Шли тут и жители Карачаево-Черкесии, и туристы из Ростова, Киева, Ленинграда, Москвы... К десяти часам они закончили марш через бесчисленное количество подъемов, осыпей, снежников и собрались возле обелиска, поставленного черкесскими ребятами. И снова, как в первый раз, на Марухском перевале был митинг, открытый Н. М. Лыжиным. Он предоставляет слово второму секретарю обкома КПСС У. Е. Темирову. Рассказав о героических боевых делах защитников Клухорского перевала, он предлагает почтить память павших на этом месте минутой молчания, которую сменяет залп салюта. Затем выступали ветераны с рассказами о друзьях, о трудных и славных битвах, а за ними - молодые, приносившие клятву верности идеям и надеждам отцов. Потом упало с обелиска покрывало и взорам тысяч людей открылись слова:

Ваша слава, герои, выше гор,
Ваше мужество тверже гранита.

Ниже этих слов перечислены части и подразделения, отстоявшие в августе - октябре 1942 года перевалы Кавказа. Первые букеты цветов, собранных в пути, ложатся к постаменту. Их так много, что они почти закрывают монумент. И опять батальоны вытягиваются в цепочку - по узкой кромке над Клухорскими озерами они отправляются в обратный путь...

К десяти часам утра 20 августа к Дому Советов в городе Карачаевске подошла колонна батальонов, вернувшихся с перевала. Никогда еще не был этот город таким многолюдным и таким молчаливым, как в этот день. На здании Дома Советов приспущены алые знамена, обрамленные черным крепом. В актовом зале пединститута на высоких постаментах установлены тринадцать гробов, в которых лежат останки наших воинов, лишь в это лето разысканных в горах участниками специальных экспедиций. В ледяных могилах пролежали они двадцать пять лет и вот теперь им суждено стать первыми, кто будет захоронен в братской могиле, отрытой на том месте, где заложен величественный памятник защитникам Кавказа.

10 часов 30 минут. Под траурные звуки военного оркестра из Дома Советов выносят гробы с останками героев. Несут их генералы и солдаты, ветераны боев, руководители партийных, советских, комсомольских и других общественных организаций. Рядом четким строем шагают солдаты почетного караула. Гробы с холмами живых цветов устанавливаются на лафете орудия и на автомашины. И грандиозная траурная процессия двинулась к поселку Орджоникидзевскому, на окраине которого сооружается памятник и мемориальный музей. Шли участники восхождения, шли тысячи и тысячи жителей Карачаевска и близлежащих аулов, сел и станиц. Казалось, что движется людское море, несущее на своих плечах ничем не измерянную тяжесть человеческого горя. У места захоронения траурная процессия остановилась. Отсюда открывается величественная панорама заоблачных ледяных хребтов. И тысячи людей, заполнивших склоны прилегающих гор, слушали траурный митинг, после окончания которого на могиле была установлена плита с надписью:

"Здесь покоятся останки участников обороны перевалов Кавказа, героически погибших в суровые годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.

Путник! Склони голову перед священным прахом павших бойцов!"

Продолжение следует
  
#21 | Анатолий »» | 24.06.2014 10:59
  
1
Памятью павших клянемся...

В ежедневной нашей почте по-прежнему много писем приходит от бывших участников событий на перевалах или от тех, кто находился тогда рядом, и хоть сам в боях не участвовал, но тяготы высокогорной жизни делил вместе с теми бойцами, что сражались на передовой. Нам кажется, что и о них правомерно рассказать здесь, потому что их скромный труд способствовал общей победе, а их сегодняшняя скромность заслуживает, быть может, и особого разговора, ибо является важнейшей чертой характера советского человека, не привыкшего к шумной славе, пусть даже действительно заслуженной.

Вот, например, большое письмо от Ивана Васильевича Беченева из Донецка. Во время событий на перевалах он служил на радиоточке, расположенной высоко в горах. Эта точка обслуживала части, воевавшие в горах, и являлась одной из многих радиостанций 28-го радиополка, командование которого находилось в Баку и лишь изредка совершало инспекторские поездки. При этом не к каждой своей точке оно добиралось по условиям погоды или местности и потому, повоевав довольно длительное время в полку, Иван Васильевич так и не увидел ни разу своего командира полка.

Между тем, так сказать, житейская доля небольших радиогрупп, заброшенных далеко в высокогорье, мало чем отличалась от такой же доли фронтовиков.

"...Подвезли нас к горам на "студебеккере", потом ушли мы повыше уже с ишаками. Радиоснаряжение тяжеловатое на вес, да надо еще следить, чтоб аккумуляторы не промокли при переходе через горные реки или чтобы ишак, поскользнувшись, не свалился в стремительную воду - прощай тогда и животное и все снаряжение. Остановимся на отдых, ляжем на спины и в небо смотрим, а там, куда взгляд ни поверни, только оранжевые камни да белый снег. И это ведь летом! Чудно нам было!

Так шли двое суток, а на третьи вышли к месту, указанному нам на карте, развернули станцию и начали сами устраиваться. Ни одного деревца вокруг, только камни, кое-где снежок по впадинам да осыпающаяся, крутая тропа, ведущая к перевалу. Вскоре связались с соседней радиостанцией своего же полка, которая, согласно схеме, расположилась километрах в двенадцати от нас, если по прямой считать, доложили о готовности к работе, а та, в свою очередь, передала слова о готовности на главную радиостанцию, откуда все результаты наших наблюдений отправлялись в центр, то есть в армию.

Как я понимаю, располагали наши станции в таких местах, где боев не предполагалось, но где существовала все же возможность для противника просочиться малыми силами. Мы обязаны были следить за горными склонами и воздухом и обо всем замеченном немедленно сообщать куда следует.

Часто приходилось ездить за свежими аккумуляторами, за дровами, за продуктами. Сядешь верхом на ишака и поехал вниз, через множество речушек - светлых, быстрых. Слышишь только, как ветер в камнях посвистывает, да камни в речушках громыхают. За одну поездку не один десяток переправ сделаешь, вымокнешь порой невероятно, а сушиться-то и негде. Зимой в таких случаях все следили друг за другом, чтобы кто-нибудь, уснув, не замерз. Вспоминали при этом и лейтенанта из особого отдела, который еще летом, прощаясь с нами внизу, говорил каждому, что, мол, одни остаетесь, смотрите там, бдительными будьте... Ну, это он по службе своей...

Сами мы были и часовыми, и работниками, и бойцами. Однажды вез я снизу дрова к себе на точку, а навстречу мне спускаются человек девять вооруженных людей. Издали еще заметил, что оборванные и усталые они до последней степени. У нас инструкция была все от того же лейтенанта из особого отдела, что возможны проходы по нашим тропкам либо переодетых немцев, либо дезертиров. Надо было их задерживать, а если задержать невозможно, то бой принимать и уничтожать.

Со мной автомат был, штык кинжальной формы. Делать нечего, они меня заметили, надо было сближаться. Когда сошлись, они спрашивают удивленно:

- Куда тебя черти несут с дровами? Зимуешь в горах, что ли?

- А вы,- говорю,- кто такие сами и откуда?

Ну, слово за слово, разговорились, и они рассказали, что сами курсанты Орджоникидзевского училища, что еще в августе попали в бои, были окружены, а теперь вырвались из окружения и к своим пробиваются. Курсантов из этого училища мы и позже встречали, мимо нас они проходили, человека по три, по пять. Измученные, небритые, оборванные и полностью без боеприпасов: растратили их на немцев, когда пробивались к своим. Дальнейшая их судьба мне неизвестна, помню, что фамилию командира своего они называли - Толстых. Почти каждый из них был обморожен...

В конце года мы получили приказ оставить свою позицию, спускаться вниз. Помню, как голодные - десять дней перед этим одними дикими орехами питались, желудки себе попортили - проходили через аул, названия которого сейчас не упомню, и набрели на брошенный продовольственный склад. Приземистое такое здание из серого камня. Зашли мы туда и увидели много сухарей в мешках, сухие фрукты, концентраты в пачках...

...Когда в 1965 году праздновали мы двадцатилетие Победы над фашизмом, то и на нашем предприятии собрали всех участников Отечественной войны. Оказалось нас сорок с лишним человек. Вообще писатель Смирнов к тому времени высоко поднял авторитет участников войны, и потому и у нас много было всяких разговоров и воспоминаний, кто на каком фронте был, у кого какие награды и за что получены. Лично я сидел там тусклее и смирнее всех, понимая, что им было труднее в свое время.

Мне задавали много вопросов насчет войны в горах, всех это очень интересовало. Кто-то спросил:

- И у тебя нет никакой награды за войну?

- Нет,- отвечаю.

- И не обидно тебе?

- Нет, говорю, не обидно. Во-первых, командование нашего полка было далеко от пас и не знало даже, переносим мы какие-либо трудности или нет. В то время, безусловно, мало придавали значения какой-то радиотелеграфной точке. Что мы - фронт держали или рукопашный бой вели?..

Я и сейчас думаю, что награда у меня одна. Являясь участником Великой Отечественной войны, там, на высотах Кавказских гор, я с товарищами выдержал выпавшие нам на долю невзгоды и честно выполнил то, что мне приказано было. Подразделения нашего полка разбросаны были по всему Кавказу. В общем, все не на глазах. Как тут узнать командованию, кому какую награду определить? Отстояли свободу страны - вот она общая награда и есть..."

Нам кажется, что, вспоминая погибших, мы не должны обходить вниманием и живых. Каждый участник Великой Отечественной войны должен быть отмечен правительственной наградой, сколько бы времени ни прошло после войны. Ведь когда мы писали первую книгу, то у многих бывших солдат, защищавших Марухский перевал, не было никаких наград, даже медалей "За оборону Кавказа". А сейчас нам приятно отметить, что бывшие солдаты И. В. Подкопаев, В. И. Туровский, К. Г. Шуаев, партизан Н. Т. Луценко получили ордена Отечественной войны, а А. П. Иванченко, В. П. Тарусов, С. А. Ширшиков, В. Г. Худовердиев - ордена Славы 3-й степени. Получили ордена и медали также многие другие защитники перевалов Кавказа. Мы уверены, что Иван Васильевич еще получит свою награду. Если и не для удовлетворения чувства собственного достоинства, так во имя гордой уверенности в нем его детей. Читатели по всей вероятности помнят, что в главе "Черноморцы среди скал" мы с горечью писали, что инвалид 1-й группы Филипп Харитонович Гречаный тоже не имел он одной награды, даже медали "За оборону Кавказа". Мы обращали на это внимание Киевского областного военкомата. Прочитав об этом в книге, Подольский райвоенкомат Киева прежде чем оформить наградной лист запросил наградной отдел Министерства обороны не числится ли Ф. X. Гречаный среди награжденных.

И вот получен ответ: командир шлюпочно-десантной роты 8-й десантной морской бригады Филипп Харитоновнч Гречаный еще 11 мая 1942 года был награжден орденом Красной Звезды за мужество и храбрость, проявленные при десантировании в районе Туапсе. В этом бою Ф. X. Гречаный был ранен, три месяца находился на излечении в госпитале, а поэтому не знал о представлении к награде. Сражаясь на перевалах Кавказа, Филипп Харитонович и не знал, что подвиг его отмечен Родиной. И вот 8 декабря 1968 года, спустя 26 лет славному моряку в торжественной обстановке была вручена заслуженная награда.

...Идут и идут письма. Они разные. В одних сообщаются подробности боев, другие советуют, третьи задают вопросы. Нина Георгиевна Томашвили из Тбилиси говорит о своем брате, Автандиле Георгиевиче, который до войны был студентом второго курса Тбилисской художественной академии, а потом участвовал в обороне Марухского перевала и погиб там 3 октября 1942 года. В своих письмах Автандил иногда писал, что порой ему приходится работать над составлением карт и поэтому Нина Георгиевна надеется, что кто-нибудь должен бы помнить его и знать, где он похоронен.

- В извещении говорилось,- рассказывает Нина Георгиевна,- что похоронен Автандил на Марухском перевале. Один из его боевых друзей, Ал. Нарсия, приехав в декабре того же, то есть 1942 года, рассказал нам, что его убил вражеский снайпер, расположившийся на высоте. По приказу командира Автандила завернули в шинель и положили в грот, привалив камнями, чтобы дикие звери не смогли к нему пробраться. Где-то близко пробегала речка. На другой день выпал снег..."

Нина Георгиевна обращается и к нам, авторам книги, в надежде, что и мы могли видеть останки ее брата и опознать их, тем более что Автандил любил писать акварели и никогда не расставался с ними, стало быть, друзья могли и в гроте оставить хотя бы часть этих акварелей, а также черный кожаный бумажник с письмами и фотографиями.

Не нашелся еще человек, который мог бы указать место похорон Автандила в точности. Если погиб он 3 октября, то, по всей видимости, где-то ниже южных ворот перевала, ближе к водопаду. Когда мы проходили там летом 1963 года, то действительно видели немало углублений в крутых стенах ущелья. Возможно, что в одном из таких углублений и похоронен брат Нины Георгиевны и что останки его лежат там и до сих пор, ожидая того, кто найдет их. Как раз у ворот перевала вырывается из-под моренного льда начало реки Южная Маруха, ее-то и запомнил, должно быть, Ал. Нарсия. Не в первый раз мы утверждаем, что горы Кавказа ждут все новых и новых исследователей народной славы и имеем немало свидетельств необходимости продолжительного исследования. То там, то тут в горах обнаруживаются останки погибших, порой в труднодоступных, почти невозможных для обнаружения местах. Может статься, что именно там будут найдены документы и предметы, которые дадут нам важные сведения о нашем прошлом.

А в том, что подобные тайники еще существуют, сомневаться не приходится. Ростовчанин Г. Ф. Косенок, бывший курсант Тбилисского пехотного училища, участник боев на перевалах, рассказывает нам в письме о том, как уже после окончания боев они собирали и хоронили трупы и как порой трудно было доставать их с крутых скал.

"... Были такие, что ни с какой стороны не подойти к нему: зависали в пропастях. А сколько осталось в расщелинах и на дне пропастей!.."

Впрочем, надо сказать, что приходят и радостные письма, в том числе совсем уж, казалось бы, невероятные. В первой части книги в главе "Встречи" мы приводили рассказ бакинца Александра Дарюшина о том, как погиб его друг, тоже бакинец, Рубен Баласанян.

"...Это был смелый и отчаянный юноша. Всегда рвался туда, где особенно опасно. Никогда не забуду последний эпизод из жизни Баласаняна. Немецкие снайперы, засевшие в удобном месте, буквально не давали нам поднять голову. Баласанян вызвался уничтожить самого опасного из них. Командир предостерегал:

- Смотри, идешь на верную смерть, тебя снимут.

Но Баласанян, как всегда, отшучивался:

- Ничего, товарищ командир, думаю, что моя граната снимет их раньше.

Баласанян полз очень быстро. Вот он подполз вплотную к снайперу, приподнялся я с силой бросил гранату. Но именно в это мгновение его и сразила снайперская пуля. Мы решили любой ценой вынести погибшего друга за линию огня и похоронить, как положено - с почестями. Так и сделали. Тело нашего славного земляка бережно завернули в плащ-палатку, обложили камнями и снегом, так как копать могилу было невозможно. Вот и все почести, которые мы могли в тех условиях воздать дорогому другу".

- Это хорошо, что в тех условиях копать могилу невозможно было! - смеясь, рассказывал нам недавно... Рубен Аванесович Баласанян.- Не то действительно лежать бы мне веки вечные у Марухского ледника. Когда вынесли и похоронили меня друзья, я не был мертвым, а только в глубоком обмороке из-за тяжелого ранения и большой потери крови. Кругом ветер свистит, шумит снег и лед, гремят выстрелы и разрывы, услышишь ли тут пульс, который, конечно, едва бился? А я на нейтральной полосе не меньше получаса лежал и за это время ни разу не шевельнулся, по наблюдениям друзей. И все же они вынесли меня со льда и тем самым действительно спасли. Замерз бы я там. А в плащ-палатке да еще в затишке, среди камней, отогрелся, стонать начал, ну, тут меня и нашли уже другие солдаты, отправили в госпиталь...

Теперь живу и работаю в Баку. Как-то вызвали меня по повестке в Шаумянский райвоенкомат. Прихожу и нос к носу встречаюсь там сразу с тремя сослуживцами - Владимиром Туровским, Сергеем Ширшиковым и Виктором Тарусовым. Те так и обмерли: "Баласанян! Ты живой?!" Ну, кинулись обниматься, наобнимались за все двадцать пять лет разлуки, а потом в доме Туровского собрались все вместе и отметили эту встречу, выпили, как говорится, и за вечную память и за здравие...

К сожалению, писем с такими вестями куда меньше других, печальных, однако очень ведь важно, чтоб не только живые отыскались, но и те, кто погиб. А для этого надо искать еще много...

Читатель, видимо, помнит трагическую судьбу Ивана Авдеевича Дутлова, умершего на поле боя от тяжелых ран на руках у своей жены санинструктора Ани Дутловой. Мы обращали в книге слова к его родным: "Родители Ивана Дутлова, проживающие тогда в селе Николаевском, что затерялось в дремучих лесах Алтая, может быть, и сейчас не знают, какими смелыми в бою были их сын Иван и невестка Аня".

И вот мы получили письмо из далекого Алтая. Полностью приводим его ниже.

"Книгу "Тайна Марухского ледника" я купил на Алтае. Прочитав только одно название, я подумал: "А ведь там, на вершине Марухского перевала, сражался и Иван Авдеевич Дутлов, и его жена Анна Васильевна Дутлова. Может быть, в книге есть что-либо и о них. Начал листать. И вдруг увидел фотографию, а на 215-й странице и упоминание о них. Правда, там допущена одна неточность. Наше село называется не Николаевское, а Никольское. В этом селе я родился, здесь же родился и Иван. Причем мы родились не только в одном селе, но и от одной матери.

Что я могу сказать об Иване и его жене Ане?

До войны Иван жил в Новосибирске с нашей старшей сестрой Прасковьей. В 1940 году он со своим другом уехал на Кавказ, в Баку. Там он поступил вскоре в офицерское училище.

Писал нам в Никольск письмо, что женился на сиротке Ане. В период войны от Ивана писем не получали, потому что он погиб в первом бою. Аня в 1942 году прислала нам письмо из госпиталя города Сухуми, где она находилась на излечении, получив на Марухском перевале несколько ран. Она писала о гибели мужа. Он умер от ран на ее руках. Выслала нам свое фото. Она обещала приехать в Никольск. Но приехать ей так и не удалось. И писем от нее больше не было. Сейчас мы, Дутловы, так и не знаем - жива ли наша Аня. Скорее всего, не жива. Времени прошло много, она была тяжело ранена. У меня есть просьба к Вам; не известно ли Вам что-либо об Анне Васильевне Дутловой. Если известно, то прошу сообщить по адресу: Алтайский край, город Барнаул, улица Бехтерева, 5, кв. 17, Дутлову Дмитрию Авдеевичу".

Мы сообщили Дмитрию Авдеевичу, что нам, к сожалению, ничего не известно.

А может быть, кто-либо из вас, товарищи читатели, знает о судьбе Ани Дутловой? Сообщите.

Кто погиб в бою за Родину - тот не умирает. Воины, павшие на перевалах, обрели бессмертие.

Скорбное безмолвие царит сейчас на Марухе, Эти грозные места сражений стали своеобразным памятником. Белеют ледники, скованные холодом. Из-под них по маленькой слезинке собираются ручейки, и тихо бегут они вниз, увеличиваясь и расширяясь, пока не вырастут в бурные горные потоки.

Словно в почетном карауле над прахом погибших стоят над перевалами строгие и мрачные шпили молчаливых вершин. Над ними бесшумно проплывают белые облака, расцвеченные солнцем. По утрам их окутывает туман, похожий на пороховой дым. А ночью в кромешной темноте мерцают холодные звезды, будто очи павших.

И стоит здесь, в самом сердце седых гор, трехметровый пирамидальный обелиск Славы. Во время массового восхождения его принесли сюда на своих руках молодежь Карачаево-Черкесии - сыновья и дочери погибших. Это дань трепетного уважения к подвигу отцов, навечно оставшихся в ледяных объятиях Маруха.

Серебристые грани обелиска, увенчанного красной звездой, сверкают в лучах солнца. На светлом фоне выделяется серый барельеф: скрещенные штыки, автомат и солдатская каска, а ниже на мраморной плите сияют слова:

Героям ледяной крепости, бойцам и командирам 808, 810 полков 394 стрелковой дивизии, 155 стрелковой бригады, стоявших насмерть на Марухском перевале против немецко-фашистских захватчиков в 1942-1943 годах.

Высится этот обелиск на перекрестке горных троп. И каждое лето приходят сюда туристы. Молча стоят они у обелиска и слушают как шепчут горы, рассказывая о жизни и смерти, о ненависти и любви, о красоте человеческой жизни и о героике огненных лет.

Строгая пирамида, высеченная из красного гранита, стоит на самой высокой точке Клухорского перевала.

На обелиске золотом отливают слова;

"Вечная слава павшим в боях за Родину в Великой Отечественной войне 1941-45 гг".

И внизу: "От десятой сухумской средней школы имени Н. А. Лакоба. 1963 год".

Глубоко взволновал учащихся Пятигорского профтехучилища № 2 подвиг моряков, погибших под снежной лавиной. Чтобы увековечить память гудаутских моряков, они своими силами соорудили оригинальный обелиск с удачно выполненными барельефами и установили в горах.

Много препятствий преодолели комсомольцы рудника имени Дзержинского города Кривой Рог, прежде чем поднялись на Марухский перевал. Они принесли туда на своих плечах и установили обелиск с надписью:

"Воинам 394-й Криворожской дивизии, которые погибли в боях на перевалах Кавказа, от орденоносного комсомола Кривбасса. 8 мая 1968 года. г. Кривой Рог".

Подобный обелиск поставили на перевале и молодежь киевского завода "Арсенал".

Красивую скульптурную группу памятника соорудили в поселке Пхия студенты Пятигорского педагогического института иностранных языков в память о защитниках Санчарского перевала.

Легендарной славой овеян Наурский перевал. Сюда и пришли студенты Одесского политехнического института, туристы клубов "Химик" и "Романтик" вместе с участниками боев.

Здесь держал оборону 3-й батальон 810-го полка, здесь юные бойцы совершили подвиг молчания, когда срывались с обрыва в пропасть, не проронив ни звука...

И вот юноши и девушки города-героя стоят перед неприступными скалами Наура. Они принесли сюда мемориальную доску, как кусочек легендарной славы Одессы, как знак глубокого уважения подвигу отцов своих.

Мемориальная доска вмурована в скалу. На пей надпись:

"Героям Наурского перевала от комсомольцев города-героя Одессы.

Установлен туристами ОПИ. 1964 год".

Память героев, свершивших подвиг молчания, почтили молчанием.

Побывали туристы Одессы и на Санчарском перевале. Там сохранились своеобразные памятники, которые оставляли тогда сами бойцы...

Величаво раскинув свои могучие кроны тихо дремлют вековые деревья - свидетели отгремевших боев. Возле дуба - холмик, а на коре дерева вырезанная ножом надпись:

"Донбасс. М. Кострюков. 11.9.1942 г. Погиб смертью храбрых".

На другом дереве - тоже подобная надпись:

"Вечная память старшему лейтенанту Винцевичу и старшему политруку Пашиняну, погибшим в боях за Родину".

Это могилы. Некоторые бойцы оставляли на деревьях свои фамилии. Прошло уже более 20 лет, а раны на деревьях не зарубцевались и сейчас можно отчетливо прочесть:

"Семко. 18.VIII.42", "Вуенко. 1943", "Леопольд Марсян и Борис Астахов. 1942", "Савин П. А. 18.VIII.1942", "Помотко Пантелей. 1942. Год рождения 1914" и многие другие.

Где они, эти воины? Деревья молчат. Молчат и взволнованные туристы.

Необычный обелиск установили на Марухском перевале комсомольцы города Черкесска в дни подготовки к 50-летию Великого Октября. Летом 1966 года большая группа молодежи пришла на перевал вместе с приглашенным из Волгограда полковником в отставке И. С. Титовым, бывшими партизанами Карачаево-Черкесии В. Я. Шидакаевым, Т. И. Зориной, Т. Н. Жарко, Е. И. Белоусовым, женой погибшего в горах комиссара партизанского отряда А. К. Мирошниковой.

И. С. Титов по просьбе молодежи привез из Волгограда шкатулку с землей Мамаева кургана. Горсть сталинградской земли, текст клятвы, принятой молодежью, и письмо комсомольцев Черкесска к будущим поколениям, а также книга "Тайна Марухского ледника" (первое издание) были уложены в стальную капсулу и замурованы в обелиске. Все это, как гласит надпись на гранитной доске, должно быть извлечено в 2017 году, перед столетием Советской власти.

Глубоко символично, что обагренная кровью горсть земли сталинградской покоится на снежной вершине Кавказа, а гранитный камень Марухского перевала хранится у стен героической Брестской крепости. Пройдет пятьдесят лет. Все также будут сверкать ледники, рассвеченные солнцем, все также будут шуметь горные потоки. И придут тогда к этой скале потомки принимать эстафету у комсомольцев двадцатого века, размуруют обелиск и прочтут письмо, им адресованное.

А в нем есть такие слова:

"Дорогие потомки! Быть может, когда вы вскроете этот пакет, многих из нас уже не будет в живых, но дело, которому мы служим, будет жить в веках, и вы, несомненно, с благодарностью и завистью вспомните о тех, кто своими руками строил коммунизм.

Нашим отцам выпало прожить трудные годы. И ради жизни, ради всего честного и светлого в ней, ради счастливого будущего, ради вас, друзья, огромной ценой человеческих жизней и на этой пяди земли Кавказских гор советские люди отстаивали свободу, мир и счастье грядущих поколений, так же, как сто лет назад - 7 ноября 1917 года наши славные предкп штурмовали Зимний дворец, открывали новую эру в истории человечества. Они создали первое в мире социалистическое государство - Союз Советских Социалистических Республик..."

Многие из числа молодежи, проходя туристскими тропами, продолжают вести попеки. Интересную находку обнаружил грузинский альпинист из селения Бакурисия Георгий Томаев. Из-под небольшого валуна на Марухском перевале он извлек почтовую сумку, наполненную полуистлевшими письмами, пролежавшими более 20 лет. Рядом был человеческий скелет. Можно только предположить, что это был почтальон 808-го стрелкового полка, который погиб, так и не доставив письма адресатам.

Эти маленькие треугольники фронтовых лет за долгие годы пришли в такое состояние, что прочесть что-либо почти невозможно. Георгий, вернувшись из похода, переслал письма в редакцию республиканской газеты "Коммунист", и сотрудник этой газеты Б. Татарашвилп с великим трудом прочел строчки из некоторых писем.

Ничего особенного в этих строках нет, конечно, и миллионы писем с такой информацией были посланы и получены солдатами во время войны. Многие из этих миллионов и сейчас хранятся, словно драгоценности, в старых шкатулках едва ли пе в каждой семье. Но тут, нам кажется, дело особое. Найденные высоко в горах и через столько лет, они содержат в себе теперь не просто краткие бытовые сведения от друзей и родственников, но и частицу высокого героизма тех, к кому обращены. Подвиги во имя Родины совершали простые люди, просты и естественны отношения между ними и тем значительнее звучат они для нас сегодня, когда мы знаем, какие подвиги были совершены.

В первом письме, написанном на тетрадной бумаге, остались только такие слова: "Целый год не виданного дорогого папочку целую. Нам живется хорошо. В школе учусь на отлично. Привет и поцелуй всем твоим товарищам... Из Тиапети, Женя". Там, где место для адреса, хорошо сохранились имя и фамилия бойца. Александр Гонджилашвили.

Второе письмо должен был получить Федор Григорьевич Гургенидзе. Здесь, кроме адреса, можно прочесть:

"...Брат, если не будет лень, ответь мне на это письмо... Из Супси... Елена Джорбекадзе".

Третье письмо: "...Любимый дядя, которого не видел пятнадцать месяцев... Привет от старшей тети Катюши, Маргариты, Жужуны... Тамара в поле..." Кто пишет это письмо неизвестно, а адресовано оно Нико Алиашвили из Гори.

Четвертое письмо: "Григорию Свакидзе. "...Мы все здоровы... Во дворе посеяли пшеницу... Так что пшеницы будет много. И картошки".

Пятое письмо: "Привет, мой любимый дядя! Скучаем о тебе... Мы все хорошо поживаем. Аграфена уехала в Челати к тете... Там тоже поживают хорошо..." Пишет это Венера Горди. Цулукидзевский район. Письмо должен был получить Давид Дограшвили.

В шестом письме читаем: "...Пишет мать, для получения Нико Элиашвили... Напиши, сынок Нико, здоров ли ты, мой дорогой и незабываемый сын..."

И еще две строчки хочется привести в заключение: "Папочка! Перешла во второй класс. Я отличница. Привет передай всем. Андора... Из Гори..." Письмо это должен был получить Д. Цулукидзе. Но не получил. Живы ли все адресаты? Или погибли? Все они были бойцами и командирами 5-й роты 2-го батальона 808-го полка. Мы не знаем их судьбу и потому не решаемся что-либо утверждать...

И еще письма, и еще. Они окаменели и не говорят. Говорить за них должны люди - те, кто остался в живых, пройдя все испытания высокогорной войны, и те, кто провожал их или после встречал. Время торопит...

Более 30 обелисков стоят сейчас на перевалах Главного Кавказского хребта. Их установила по своей инициативе, по воле сердца молодежь Москвы и Киева, Куйбышева и Тбилиси, Черкесска и Армавира, Ставрополя и Карачаевска, Пятигорска и Невпнномысска, Лабинска, Кривого Рога и многих других городов страны. В четырех городах Грузии - Тбилиси, Сухуми, Кутаиси и Кварели - появились улицы имени Героев Марухского перевала.

Но есть еще невидимые обелиски и улицы, которые остались в сердцах миллионов людей.

Вот прочтите еще одно письмо, написанное Ниной Яковлевной Жаровой - вдовой лейтенанта Владимира Жарова, погибшего на леднике.

"Какой светлый, солнечный день в Ессентуках!

Сижу у окна, пишу вам эти строки, глядя на ярко вырисовывающуюся, самую верхнюю кромку снегового хребта Кавказа, на которую не могу спокойно смотреть после прочитанной книги "Тайна Марухского ледника", не видя там наших воинов-богатырей, с таким поразительным мужеством заградившим путь непрошеным пришельцам на нашу землю. Как живого вижу там и Володю Жарова, который, может быть, и сейчас лежит невредимый тлением в своем холодном склепе, в одной из тех многочисленных щелей ледяных гор, где нашли себе могилу сотни бойцов... От этих мыслей леденеет кровь в жилах.

Глядя на яркое солнце, освещающее снеговые вершины Кавказских гор, веселых, жизнерадостных людей, идущих по улице, сердце наполняется радостью, что гибель наших дорогих мужей, сыновей, братьев и отцов была ненапрасной.

И пусть все последующие годы будут годами всеобщего мира и счастья для людей! Пусть приезжают к нам, на Кавказ, туристы с эмблемой любого цветка, только не эдельвейса, запятнанного кровью мужей и сынов наших. Мой единственный сын Геннадий Жаров, которому сейчас столько же лет, сколько было его отцу, когда он погиб на перевале, пошел служить в ряды Советской Армии.

После окончания Орджоникидзевского училища он получил звание лейтенанта (как и у отца). Он приезжал недавно ко мне со своей девушкой, и мы справили свадьбу. Мне было очень приятно, когда сын вспомнил отца:

- Я, мама, не случайно попросился служить в Грузии. Оттуда недалеко до перевалов. Наша часть вместе с другими обеспечивает покой Марухи и тех, кто остался в глубинах ее снегов..."

Молодежь Карачаево-Черкесип еще в 1962 году решила на свои средства соорудить монумент Славы погибшим героям.

Карачаево-Черкесский обком комсомола организовал сбор средств на постройку монумента.

Молодежь, рабочие, колхозники, студенты широко откликнулись на обращение обкома комсомола. Учащиеся старших классов города Черкесска провели воскресник на строительстве Эркин-Шахарского сахарного завода и заработанные деньги внесли в фонд сооружения монумента. За короткий срок собрано более десяти тысяч рублей. Обком комсомола через "Комсомольскую правду" обратился с призывом к проектным институтам страны с просьбой помочь в проектировании монумента Славы.

Призыв услышала вся страна.

Особенно сердечно поддержали такое предложение участники легендарных боев.

Сердечные письма присылали матери, сыновья которых погибли на перевалах.

Мать погибшего на перевале лейтенанта Миронова В. С. Миронова, проживающая в городе Тбилиси, пишет:

"Прошло более двадцати лет, но рана моя не зажила. 5 сентября 1942 года на Марухском перевале погиб мой сын 19-летний командир штабного взвода связи 808 с. п. лейтенант Миронов Володя. Я прошу передать большое материнское спасибо, горячую благодарность за чуткость, внимание, человечность, скромным советским людям; пастуху из колхоза "Знамя коммунизма" тов. Кочкарову, обнаружившего боевые ячейки и останки погибших советских воинов, славным комсомольцам Карачаево-Черкесской автономной области, решившим увековечить подвиги героев марухских боев, и всем остальным, принявшим участие в похоронах.

В. С. Миронова".

"В эту войну я потеряла братьев. К сожалению, болею и не могу поклониться их могилам. Но хочется сделать - хоть и маленький - взнос на строительство. Ведь это и памятник моему брату Федору Зиновьеву, старшему лейтенанту 810-го полка, погибшему в октябре 1942. Очень прошу, не откажите принять мой маленький взнос на сооружение памятника.

Е. ЗИНОВЬЕВА г. Днепропетровск".

Большое желание принять участие в проектировании монумента Славы высказали в своих телеграммах архитекторы Москвы, Ленинграда, Киева, Ростова-на-Дону, Грозного, Тбилиси и других городов страны.

Когда молодежь Тбилиси узнала из печати об инициативе комсомольцев Карачаево-Черкеспи, группа комсомольских активистов районов имени Ленина и имени 26 бакинских комиссаров выступила с обращением к комсомольцам и молодежи республики о сборе средств на постройку монумента.

Молодые патриоты Тбилиси в своем обращении, опубликованном в республиканской газете "Молодежь Грузии", писали:

"Герои живут вечно. Но живые .отдают дань павшим за них.

Поэтому с горячим одобрением встретили мы решение комсомольцев Карачаево-Черкесской автономной области построить монумент в честь героев марухской битвы. Молодежь братского народа уже собрала для осуществления этого благородного дела 11 тысяч рублей. Мы, юноши и девушки двух районов Тбилиси, обещаем собрать но меньше...

Мы уверены: к нам присоединятся юноши и девушки всего Тбилиси, всей нашей республики. Мы обращаемся к молодым скульпторам и архитекторам Грузии - пусть именно по их проекту будет создан памятник марухским героям. Ведь большинство из сражавшихся в братском строю были наши земляки.

Память людей, отдавших жизнь во имя счастья грядущих поколении, священна. Это поколение - мы. И уважение к подвигу, совершенному на Марухском леднике,- наш священный долг".

Молодые архитекторы Грузии горячо взялись за создание проекта монумента Славы. Был объявлен конкурс, в котором принимали участие многие архитекторы.

Авторы проекта грузинские архитекторы В. В. Давитая и А. Е. Чиковани, завоевавшие первое место на конкурсе, создали оригинальный комплекс архитектурных сооружений.

Проект утвержден ЦК ВЛКСМ и управление "Ставропольгидростроя" в 1967 году приступило к его строительству.

Место для возведения памятника-монумента избрано на магистральной дороге Черкесск - Карачаевск, метрах в двухстах от поселка Орджоникпдзевского.

Отсюда открывается величественная панорама гор: на первом плане - темные, причудливой формы скалы, окружающие город Карачаевск, а на втором - дальнем плане - великолепный силуэт Главного Кавказского хребта с белоснежными шапками вечных ледников.

Эта панорама гор, тех самых гор, где четверть века назад сражались герой ледяной крепости, служит естественным фоном и как бы составной частью монумента-памятника.

И вот памятник сооружен. По одну сторону дороги - огромный бетонный дот, по другую - тоже символические - противотанковые надолбы, взбирающиеся по высокому, крутому склону туда, где меж двух белых стен вознесена чаша Вечного огня. Еще одна такая же чаша - у братской могилы, рядом с дотом.

На мраморной плите на могиле - слова: "Имя твое - герой. Подвиг твой бессмертен". Под нею уснули навсегда солдаты и командиры Советской Армия, о которых перед самой жестокой, самой последней атакой сказал поэт:

Шли они расселинами гор.
Шли на подвит.
Здесь его начало -
Краткая команда прозвучала,
Словно закрываемый затвор.
И к земле они на миг прильнули
И прижались к выступу горы
Люди, молчаливые, как пули.
Что ложатся в диски до поры.

Торжественное открытие памятника было приурочено к 50-летию ВЛКСМ. В разные города и села страны почта доставила знаменитые треугольники солдатских писем, разосланных Карачаево-Черкесским обкомом комсомола ветеранам боев, родственникам погибших с приглашением на церемонию открытия памятника.

2 ноября 1968 года.

Митинг должен был начаться в 12.00. Но уже в десять утра к памятнику устремились жители близлежащих аулов, поселков, Карачаевска, трудящиеся Черкесска и всех районов области. Шли те, кто двадцать шесть лет назад видел этих людей, подвигу которых воздвигнут памятник. Шли те, кто читал о них в газетах и в книгах, слышал рассказы очевидцев о стойкости и героизме бойцов заоблачного фронта. Шли те, кто участвовал в сооружении монумента, воздвигнутого молодежью ц комсомольцами краев, областей, республик Северного Кавказа и Закавказья. Вместе с ними шли и ветераны боев, приехавшие со всех концов страны.

В 11.30 у плиты встали в почетный караул нынешние воины-курсанты Ставропольского училища связи, отличники боевой и политической подготовки Владимир Головко и Владимир Грознов, Сергей Рыбаков и Владимир Камнев. Эти ребята (каждому из них нет и двадцати) приняли эстафету своих отцов, сражавшихся за Родину против фашистских захватчиков.

А вот здесь, рядом с ними, стоят их боевые собратья по оружию, бывшие радисты, обеспечивавшие связь на ледяных вершинах Кавказа - В. И. Паук из Мелитополя, II. В. Беченев из Донецка, А. А. Гордиенко из Днепропетровска. Они сегодня вновь встретились на нашей земле через 26 лет.

Молодые ребята слышали посвист автоматных очередей лишь на стрельбищах и лишь на тактических учениях видели, как вздымается земля после взрыва бомбы. А те, кто стоит рядом с ними и кто лежит под тяжелой плитой, могли бы рассказать, как сотрясались горы при налете вражеской авиации и снежные обвалы уносили в неизвестность взводы автоматчиков.

12.00. Наступившую тишину разрывает суровая мелодия песни:

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
с фашистской силой темною,
с проклятою ордой.

Осенний ветер бился в красных полотнищах восьмидесяти знамен, поднятых знаменосцами у надолбов, и все, кто окружил памятник Славы, кто стоял на пандусе у входа в будущий музей, все они ощутили дыхание далекого июня 1941 года, когда над просторами Родины прозвучал чеканный голос диктора, извещающий о вероломном нападении Германии на границы Советского Союза.

О чем думали, слушая его вновь 2 ноября 1968 года, спустя 27 лет, ветераны Великой Отечественной? Что виделось им, защитникам перевалов Кавказа, приехавшим сюда, в Карачаево-Черкесию, сегодня? Какие мысли, какие воспоминания овладели ими - В. Е. Мироновым и А. Е. Коноваленко, В. Л. Ивановым и Н. Я. Долголенко, Ф. X. Гречаным и Н. А. Фроловым, И. М. Васильевым и В. Р. Рухадзе и их друзьями - теми немногими, кто остался в живых? Пять минут назад юноши и девушки дарили им цветы, улыбались и здоровались с ветеранами П. Д. Емельяновым, И. Н. Рогачевым, Ф. В. Мереженко, А. Н. Гаевским, К. Г. Шуаевым, как со старыми знакомыми, записывали их адреса. А теперь... Теперь суровы лица, строги взгляды, сжаты губы.

Первый секретарь Карачаево-Черкесского обкома ВЛКСМ Юсуф Кочкаров объявляет митинг открытым и предоставляет слово секретарю обкома КПСС У. Е. Темирову. И то, что говорил секретарь обкома, было созвучно думам тысяч жителей области, присутствующих па митинге, думам ветеранов, прибывших из Москвы и Ленинграда, Киева и Минска, Одессы и Гомеля, Баку и Волгограда, Краснодара и Донецка, Кирова и Тбилиси, Куйбышева и Грозного, Ивано-Фрапковска и Днепропетровска, членов молодежных делегаций из Грузии, Азербайджана, Армении, Дагестана, Чечено-Ингушетии, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Калмыкии, Краснодарского края...

- Среди важнейших событий Великой Отечественной войны,- говорил У. Е. Темиров,- видное место занимает битва за Кавказ. Боевые действия между Черным и Каспийским морями продолжались 15 месяцев. Немецкое командование для овладения Кавказом разработало план, получивший название "Эдельвейс". Но разбойничьему плану не суждено было осуществиться: доблестные Советские Вооруженные Силы остановили захватчиков в предгорьях и на перевалах Главного хребта, а затем, перейдя в наступления, разгромили и изгнали их с территории Северного Кавказа.

Битва за Кавказ - великое испытание прочности дружбы пародов СССР. В этой битве потерпели полный крах надежды гитлеровского командования восстановить народы Кавказа друг против друга и всех вместе - против русского народа. На практике блестяще подтвердился вывод марксизма-ленинизма, что с победой социализма неизбежно исчезают враждебные отношения между нациями.

Да, так оно и было. Накануне, на встрече молодежи Черкесска с ветеранами ледовых сражений мы слышали рассказы о подкупающей дружбе воинов разных национальностей. Бывший комиссар дивизиона 956-го артиллерийского полка А. С. Андгуладзе вспоминал, как татарин Курмышев выносил с поля боя тяжелораненого грузина Ахобадзе, а рядом истекающий кровью грузин Экизашвили вытаскивал из зоны обстрела потерявшего сознание русского Якунина.

Бывший комсомольский работник 2-го сводного армейского полка 46-ой армии В. Н. Давидич дополнил Александра Самуиловича, поведав о любимце солдат стрелковой роты старшем лейтенанте Алексее Коннове, который первым бросился на штурм селения Псху и увлек за собой многонациональное подразделение.

- Народы Кавказа,- сказал далее У. Е. Темироп,- сплоченные вокруг Коммунистической партии и Советского правительства, вместе с великим русским народом и другими народами нашей страны грудью встали на защиту Родины.

Они были едины в своих стремлениях - не пропустить, уничтожить врага. Снайпер первой роты 2-го сводного полка башкир Абдул Валиулин уничтожил на Санчарском перевале 97 фашистских егерей. Крылатая семья авиаторов Ашота Аветисяна, Н. Кпнцурашвили, П. А. Савельева - армянина, грузина и русского - в тяжелых погодных условиях бомбила, расстреливала из пулеметов эдельвейсовцев, доставляла оружие м боеприпасы советским подразделениям. Этим оружием туркмен Нурбей Пирхудас с однополчанином грузином Вано Шубладзе сбили немецкий "юнкере". Однополчане и сейчас едины, хотя жизнь разбросала их после войны в разные концы великой нашей страны. Они безмерно рады этой встрече. И стоят рядом плечом к плечу армянин Р. А. Баласанян и русский А. В. Дарюшин, грузин К. М. Иносеридзе и его русский побратим по защите Санчарского перевала Ф. М. Глазков, даргинец Г. А. Яхъяев и украинец Н. Г. Титаренко, осетин В. X. Джиоев и белорус И. П. Голота...

- В трудный для Кавказа час,- продолжал секретарь обкома,- на помощь войскам пришли местные советские и партийные организации. Они формировали воинские национальные подразделения, партизанские отряды, готовили партийное подполье.

Партизаны Кубани, Ставрополья, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Чечено-Ингушетии, взаимодействуя с частями и подразделениями регулярных войск, нарушали вражеские коммуникации, срывали подвоз боеприпасов и продовольствия, уничтожали живую силу и технику противника, добывали для войск ценные разведывательные сведения.

Руководство военными действиями па Кавказе осуществляли прославленные полководцы и опытные политработники - ныне Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, Маршалы Советского Союза С. М. Буденный и А. А. Гречко, генерал И. В. Тюленев и К. Н. Леселидзе и другие. Партизанское движение на Ставрополье возглавлял первый секретарь крайкома партии, ныне член Политбюро секретарь ЦК КПСС М. А. Суслов.

Борьба Советских Вооруженных Сил на Кавказе высоко оценена Коммунистической партией и Советским правительством - Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 января 1943 года учреждена медаль "За оборону Кавказа", которой награждены все участники горного сражения и многие трудящиеся республик, краев и областей Кавказа.

Время движется вперед, но оно не в силах заслонить прошлое. Наоборот, с каждым днем становится виднее п ощутимее подвиг тех, кто прошел по дорогам войны и водрузил Знамя Победы над Берлином. И когда на поле битвы падал подкошенный пулей или осколком снаряда боец, товарищи не всегда могли отдать даже скромные воинские почести погибшему. Но сегодня открытие памятника-музея - это благодарность и дань глубокого уважения юных отцам и старшим братьям, ценою жизни отстоявшим свободу, великие идеалы Октября.

- Мы знаем, что вдовы и сироты, отцы и матери павших в горах Кавказа до сих пор носят в сердце боль невозвратимой утраты. Мы разделяем их скорбь, и память о героях будет жить поколения и поколения.

Эти слова оратора как бы подтверждают слезы на глазах у членов семьи погибшего на перевале комиссара И. А. Швецова, прибывших на митинг из Армении и Донецка, и брата славного Васи Нарчука - Геннадия Ивановича, приехавшего из Днепропетровска, вдов генералов Ф. В. Захарова и Л. И. Буинцева - Александры Васильевны Захаровой и Екатерины Павловны Буинцевой, прилетевших из Москвы, и вдовы партизана Владимира Жарова - Нины Яковлевны Жаровой, приехавшей из Ессентуков, чтобы до земли поклониться мужу, его бывшим соратникам.

А соратники стоят здесь, рядом. Это прославленные партизаны Карачаево-Черкесии, те, кто был тогда рядом с Жаровым и наперекор всем смертям выстоял и остался в живых,- Н. Т. Луценко, М. И. Тарасенко, В. Я. Шидакаев, В. И. Доценко, X. А. Глоов, Г. А. Томилов, Т. И. Зорина, С. М. Вобленко, В. И. Жегульский, Т. И. Мищенко.

Секретарь обкома КПСС тов. Темиров предлагает почтить память погибших минутой молчания. И она кажется очень длинной, эта минута, потому что вобрала в себя тысячи и тысячи жизней бойцов и командиров, чьи имена возвратили нам горы и чьи имена еще скрывают медленно тающие льды и снега. Минута молчания кажется долгой и потому, что в ней - 1418 военных дней и ночей, то горестных, то радостных. Она, эта минута, неизбывной тоской отозвалась в душе Екатерины Иовны Послушняк - матери погибшего на Марухском перевале солдата, разведчика Михаила Послушняка, приехавшая на открытие памятника из села Копанки Николаевской области. Всего-то и сказала старая женщина десяток слов, поклонилась братской могиле, но какой силой обладали они.

Они перенесли собравшихся в начало сентября 1942 года, где два десятка разведчиков во главе с Послушняком несколько суток сражались с гитлеровцами и где Михаил был смертельно ранен: одна пуля вошла в правую сторону груди и застряла в позвоночнике, вторая пробила грудь в середине и вышла через левую лопатку. А он, умирая, все жил заботами боя, шептал спекшимися губами: "Не давайте фрицам уйти, не отпускайте их далеко..."

С большим вниманием слушали участники митинга выступление бывшего командира полка полковника в отставке Ильи Самсоновича Титова, назвавшего своих товарищей - защитников перевалов. Беззаветно, отважно дравшиеся с врагом на Марухском перевале, они и ныне верно служат Родине: Альберт Григорьевич Аракелов - бывший разведчик, ныне инженер нефтепромыслов Грозного, бывшие рядовые С. А. Ширшиков, В. И. Туровский, В. Г. Худовердпев и В. П. Тарусов работают на предприятиях Баку и являются передовиками производства, бывший комиссар 3-го батальона К. С. Расторгуев возглавляет большой и ответственный участок на одном из заводов Куйбышева.

- Трудно выразить чувство,- сказал И. С. Титов,- которое испытываем мы, бывшие воины - защитники перевалов Кавказа, присутствуя на торжественном открытии памятника. Отныне и навсегда он будет олицетворять величие подвига советских воинов на фронте и героизм тружеников тыла, несокрушимую мощь Советского государства и мудрость Коммунистической партии, под руководством которой наша армия наголову разбила гитлеровское отребье. Этот памятник - символ духовного богатства и нерушимого братства молодежи северокавказских и закавказских народов.

Затем слово предоставляется Нине Яковлевне Жаровой - вдове лейтенанта Владимира Жарова из партизанского отряда "Мститель".

- Невозможно обращаться к погибшим,- говорит Нина Яковлевна.- Потому у подножья этих гор, ставших для них последним пристанищем, от имени склонивших здесь головы жен и матерей я обращаюсь к живым: пусть пламя гнева разгорается в наших сердцах против тех, кто пытается развязать войну. Не позволим, чтобы паши дочери стали вдовами, чтобы тысячи матерей стали одинокими, а земля - прекрасная земля нашей Родины - топталась грязными сапогами завоевателей. Не позволим!

И как бы ответом на ее призыв прозвучало выступление лейтенанта Висинвирея Танкиеза, комсомольского вожака Ставропольского училища связи. Он рассказывал о своих друзьях-курсантах, о нынешних воинах Советской Армии, вооруженных не только сверхсовременным оружием, но и оружием старым, испытанным, проверенным в боях и походах - тридициями отцов, их доблестью и славой, полученной в наследство вместе с боевыми знаменами, прошитыми пулями и хранящими кровь тех, кто сражался под ними.

Отцы сегодняшних солдат и офицеров были героями. В музее, размещенном под куполом дога-памятника, есть портрет защитника Северного Кавказа, Героя Советского Союза У. М. Аветисяна, закрывшего амбразуру при штурме высоты Долгой. Он, как и сослуживцы В. Танкиева, начинал службу с краткого ответа "Есть!" на приказ командира. А потом:

С силой в горы врубались по тропке витой,
ослепленные брызгами льда...
Нелегко им давалось впервые все то,
что солдату не взять без труда.
И познали, что Мужество: Слава и Честь -
все, что званье солдата дает,
начинается кратким и собранным: - Есть!
А кончается - грудью на дот!

На торжественном митинге, посвященном открытию мемориального памятника-музея, выступили также партизан объединенного отряда, действовавшего на территории Карачаево-Черкесии, Николай Тимофеевич Луценко, секретарь ЦК ЛКСМ Грузии Р. Канцелидзе, первый секретарь Дагестанского обкома ВЛКСМ А. Гаджиев. Первый секретарь краевого комитета комсомола В. А. Казначеев зачитал приветствие Центрального Комитета ВЛКСМ.

Не всем желающим удалось выступить, как не всем стремившимся на открытие памятника пришлось приехать. В таких случаях выручали телеграммы. Их было много. Вот несколько из них:

Дорогие друзья-комсомольцы! Еще раздаются звуки салюта героическому комсомолу, празднующему свое 50-летие вместе со всем народом. Верная, несгибаемая опора - комсомол всегда честно выполнял заветы Владимира Ильича Ленина, вел и ведет за собой молодежь на борьбу за строительство коммунизма.

В летописи боевой и трудовой славы комсомола есть и строка, вписанная комсомолией Карачаево-Черкесии, всей молодежью многонациональных народов Кавказа. Одна из букв этой строки - сооружение памятника-монумента павшим героям. Благодарные потомки навсегда сохранят для истории их имена.

Вечная слава, вечный покой воинам-героям, обессмертившим себя в битвах за Социалистическую Родину!

Бывший командующий Закавказским фронтом генерал армии И. Тюленев.

Дорогие товарищи! Сожалею, что срочные служебные обстоятельства не позволили мне присутствовать на открытии памятника воинам Советской Армии, героическим защитникам горных перевалов Кавказа. Однако, как участник боев за Северный Кавказ в 1942-1943 годах, мыслями и душой вместе с вами. Мы, участники этих боев, от души благодарим нашу советскую молодежь за то, что она хранит священную память о воинах Советской Армии и партизанах, отдавших своп жизни за свободу и независимость нашей любимой Родины, за ваше счастье, дорогие товарищи. Вечная память героям, павшим в боях за советскую Родину,

Александр Покрышкин, трижды Герой Советского Союза.

Бывший командир отряда альпинистов 394-й дивизия, ныне доктор физико-математических наук профессор Московского государственного университета имени Ломоносова А. М. Гусев с борта корабля, находившегося у берегов Перу, дал телеграмму:

Находясь в день открытия памятника защитникам перевалов Кавказского хребта в научной экспедиции в Тихом океане, склоняю голову перед памятью героев этой битвы. Прошу передать сердечный привет всем собравшимся, почтить память друзей-однополчан!

А.ГУСЕВ.

Дорогие товарищи! В этот торжественный день открытия мемориального памятника защитникам перевалов Кавказа я, супруга командира полка Аршавы Ивана Ивановича, который отдал свою жизнь за свободу и независимость нашей Родины на Клухорском перевале, вместе с вами преклоняю свою голову перед их памятью. Пусть наши дети и внуки видят ясное небо. Поздравляю с наступающим праздником Великого Октября всех защитников перевалов Кавказа и однополчан моего мужа. С низким поклоном.

Л. И. АРШАВА

г. Одесса.

Солдатское спасибо комсомольцам - инициаторам, участникам сооружения памятника защитникам Кавказа.

Потомки оценят ваши усилия.

ШЕУДЖЕН

г. Майкоп.

Благодарю за внимание. Всем сердцем с вами. Низкий поклон инициаторам создания, строителям и участникам открытия памятника!

С комприветом!

Б. КРЖЧКОВСКИЙ,

участник боев на Марухском перевале г. Баку.

Сердечно благодарю за приглашение. Весьма сожалею, что не могу присутствовать на открытии памятника. Вечная слава героям - защитникам Кавказских перевалов, которые своей жизнью, отданной за свободу нашей Родины, не пропустили на Кавказ фашистские силы.

П. НЕПОРОЖНИЙ,

министр энергетики и электрификации СССР г. Москва.

Наступает торжественная церемония зажжения огня вечной славы у братской могилы. Герой Советского Союза Мурат Карданов в сопровождении почетного караула выносит факел навстречу группе представителей партийных и советских органов Ставрополья и Карачаево-Черкесии, гостей из соседних республик, краев и областей, ветеранов боев на Кавказе. Они, кому предоставлено почетное право зажечь Вечный огонь, председатель крайисполкома Н. В. Босенко, секретарь крайкома КПСС И. К. Лихо-та, секретарь обкома КПСС У. Е. Темиров, председатель облисполкома М. А. Боташев, секретарь ЦК ЛКСМ Грузии Р. Канцелидзе, первый секретарь крайкома ВЛКСМ В. А. Казначеев, секретарь обкома ВЛКСМ Дагестана А. Ю. Гаджпев, крайвоенком генерал-майор М. Б. Дзилихов, генерал-лейтенант в отставке И. Л. Хижняк, генерал-майор в отставке Л. Н. Лазанович, полковник в отставке И. С. Титов выстраиваются возле братской могилы. Председатель исполкома краевого Совета депутатов трудящихся Н. В. Босенко принимает факел и склоняет его к бронзовой чаше... Вспыхивает пламя, и одновременно орудийный выстрел сотрясает воздух. Вечный огонь в этот миг загорается и там, наверху, между двух скал - его зажигает мастер спорта Геннадий Сеначев.

Автоматные очереди рассекают белые облака, в синем небе - разноцветье ракет. И снова гремит орудийный выстрел, второй, третий, четвертый... Салют у братской могилы - дань павшим за Отечество, до конца следовавшим присяге, выполнившим свой святой солдатский долг. Эхо подхватывает мелодию Государственного гимна Советского Союза, и она несется над горами. Первый секретарь обкома ВЛКСМ Карачаево-Черкесии Юсуф Кочкаров предлагает присутствующим па митинге принять клятву верности делу отцов.

- Здесь, у подножья Кавказских гор - свидетелей ратного подвига бойцов и командиров Советской Армии,- говорит он,- на земле, свято храпящей память о павших героях и воздающей вечную славу живым и погибшим, мы - их братья и сестры, сыновья и дочери, их внуки - даем торжественную, нерушимую клятву высоко нести знамя, которому они служили - победоносное знамя Ленина, Коммунистической партии. В этом КЛЯНЕМСЯ!

- КЛЯНЕМСЯ,- громко откликаются тысячи собравшихся на митинг.

- Мы обещаем беречь и продолжать их традиции - традиции граждан великой Страны Советов. Мы видим свой долг в приумножении ее богатств, ее могущества.

И мы выполним свой долг!

- КЛЯНЕМСЯ! - дружно, монолитно отзываются

юноши и девушки, пожилые и старые.

- Мы обещаем не жалеть сил и энергии в строительстве коммунизма. Каждый день наш, все наши помыслы, ум наш и честь наша принадлежат Родине, народу, партии.

- КЛЯНЕМСЯ!

- Мы, дети разных народов, здесь, перед памятью отдавших жизнь за наше счастье, клянемся верно следовать благородным законам интернациональной дружбы, делающей пас необоримыми, сильными.

- КЛЯНЕМСЯ,- грохочет по склону гор - там, где белые надолбы взбираются к Вечному огню.

- Вместе с прекрасной Родиной мы получили в наследство мужество и отвагу, и мы полны решимости до последнего дыхания, до последней капли крови, до последнего патрона защищать свое Отечество от любого врага. И мы защитим Отечество. Порукой тому - жар наших сердец, честное имя а неутолимое стремление видеть свою страну, свой народ счастливыми.

Объявляется торжественно-траурная церемония возложения венков к братской могиле. Их несут бывший начальник Марухского направления полковник в отставке С. К. Тронин и бывший комиссар штаба 394-й стрелковой дивизии Г. П. Кучмиев, бывший начальник штаба 808-го полка Н. А. Фролов и бывший комиссар 810-го полка Н. С. Васильев, бывший помощник начальника штаба 808-го полка С. И. Голик и бывшие разведчики В. Е. Миронов, артиллерист А. Н. Соколик, командир взвода 810-го полка А. С. Алпаидзе, ветераны боев А. К. Шамардин, П. С. Вершинин, И. Л. Мешков, бывший комиссар 2-го отдельного сводного полка В. Е. Леонов, представители партийных, советских, общественных органов, посланцы заводов и фабрик Карачаево-Черкесии, колхозов п совхозов области, пионеры, школьники, комсомольцы. Кажется нескончаемым поток венков, а за ними - люди, принесшие букеты живых цветов. Затем ветераны боев подходят к братской могиле. Один за другим, склонив голову, становятся на колени у праха своих боевых побратимов С. И. Мохов, И. С. Дубинец, У. И. Горовой, И. И. Острецов, И. А. Андрейченко, П. С. Романов, А. В. Промский и целуют гранитную плиту, прикрывающую останки героев, которые обрели бессмертие.

Памятник Славы открыт.

А назавтра первых посетителей принял и музей, языком экспонатов рассказывающий о незабываемых делах тех, кому посвящен этот памятник. И хочется повторить строку из стихотворения, наиболее верно выражающую отношение советских людей - наших земляков, наших соседей, гостей пашей области - к подвигу защитников перевалов Кавказа, насмерть стоявших на Марухском, Санчарском, Клухорском, Наурском и других перевалах:

- Сюда не зарастет народная тропа!
Добавлять комментарии могут только
зарегистрированные пользователи!
 
Имя или номер: Пароль:
Регистрация » Забыли пароль?
 
© climbing.ru 2012 - 2024, создание портала - Vinchi Group & MySites
Экстремальный портал VVV.RU ЧИСТЫЙ ИНТЕРНЕТ - logoSlovo.RU