Начинаю подборку ряда статей о Никитских каменоломнях. (пещеры Никитской)
Весьма интересный и общирный материал. Думаю будет интересен не только спелеологам, но и широкому кругу читателей.
И начну я обзор со статьи:
А сколько есть еще пещер, ненайденных пока?..
Ночь со второго на третье мая подарила Русскому Обществу Спелеонавтики и Спелестологии Открытие, значение которого трудно переоценить...
К истории вопроса, часть первая.
Как-то летом, добираясь с приятелем до пещеры Никитская “нетрадиционной дорогой”, в овраге, лежащем в стороне от торных спелестологических путей, мы увидели проржавевший рельс, торчащий из склона. Было это в 1980 году, когда наши исследования в Никитах только набирали ход, и на находку, сделанную в полутора километрах от полюбившейся нам Системы, просто не обратили должного внимания. Копать глинисто-песчаный склон оврага с неизбежным серьёзным крепежом шурфа желания не возникло: в Никитах в то время открытия новых штреков следовали одно за другим, Система резко “пошла” и вправо и влево от известных всем ходов — достаточно было вскрыть любой из завалов на периметре, чтоб за день работы увеличить длину пещеры на пару-тройку километров, и такая работа казалась нам более продуктивной. По-своему время подтвердило правильность этой позиции — за два последующих года общая длина ходов, прибавленных нами к пещере, составила около десяти километров. Что против этого было копание наугад в грозящем неизбежным обвалом борте оврага, где и выходов известнякового пласта не просматривалось?..
Однако, что-то не давало покоя — с одной стороны мы, начиная своё хождение, слышали много легенд об “обводнённой” части Никит, лежащей много левее наших самых левых ходов,— лежащей, якобы, даже чуть ниже общего уровня Никит, разрабатывавшихся в одной плоскости,— легенды эти пересекались с рассказами о неком “втором уровне” в Никитах, что лежит ниже общеизвестного... С другой стороны, несмотря на многочисленные разговоры об очередном “открытии” второго уровня в Никитах, найдено его-таки не было. А все наши самые левые, прокопанные в завалах ходы, упирались если не в монолит, которого не касалась рука человека, то в “спекшиеся” карстовыми натёками неподдающиеся разбору навалы необычайно прочного, звонкого, как металл, камня. К тому же пропитанного сочащейся сверху водой... Что не добавляло энтузиазма даже самым экстремальным никитским “завалоразборщикам”. Косвенно это подтвердило разговоры о наличии в левой части Никит более влажных участков — возможных предвестников желанной “обводнёнки”, как и обещанного слухами развитого карста,— но одновременно поставило крест на “ручном” расширении Системы влево. А потом наступили известные события, связанные с противостоянием никитского спелеоэтноса и “всесильного КГБ”. Некоторые, правда удивлялись: если б за “диссидентщину” боролась с нами власть — то не проще было бы отмудохать в городской подворотне, или прямо вызвать в “контору” пару-тройку антисоветствующих лидеров, да хорошенько промыть им мозги,— или, на худой конец, просто переехать машиной, как неоднократно делалось в те годы, коль до суда дело довести было невозможно? И взорвали-то вход в Никитскую Систему не в самый разгар борьбы с инакомыслием — чтоб не ходили, да не организовывали нечто социально вредное,— а 10 декабря 1986 года, когда не бороться с диссидентами нужно было — следы заметать... «Мол, и заметали: ибо нечто такое было связанно с нашими Никитами, о чём мы и сами не догадывались. Отсюда пристальное внимание власти — как бы не нашли мы под землёй нечто недозволенное...»
“НЕДОЗВОЛЕННОЕ”. Но что? Ответа никто не знал. Так или иначе, входы в Систему были взорваны — и хоть один из них удалось вскрыть повторно, мы обратили своё внимание к другим, возможным в этой местности, каменоломням. И тут вспомнили о рельсе, торчащем из склона оврага. Но оползнем его закрыло землёй, и точно это место мы опознать не смогли. Пришлось активно распрашивать местных жителей,— а также выискивать из старых спелестологов тех, кто действительно ходил левее наших самых левых ходов, ибо то, что мы узнали от местных...
К истории вопроса, часть вторая.
Вот одно интересное свидетельство: «То, куда вы лазаете — это не пещера, а так, фигня. Это Мартьянов в начале века разрабатывал, да наводнение в тринадцатом году все его разработки затопило, и они обрушились. А вот настоящую пещеру здесь зэки копали, перед войной. Года три работали, наверное — а может, и все десять. Их на машинах привозили, смену за сменой, а работали они вот в том овраге... И под этим полем, стало быть, бились — до самой горы, в которой мартьяновские каменоломни, где вы лазаете. ( Расстояние по прямой — полтора километра; ширина разработок, как жестом показал нам этот человек — около одного километра. Было, над чем задуматься... Для сравнения: площадь, которую занимают на поверхности самые большие подмосковные каменоломни — Бяки в окрестностях Венёва — раза в три меньше. Длина Бяк около 100 км. ) А перед войной входы взорвали вместе со всеми, кто работал там. Наших не распрашивайте, всё равно путного, если кто и помнит что, не скажут. Там зона была, охрана стреляла, если подходил кто. Потому помалкивали и не интересовались: жить-то каждому хочется...»
И ещё одно — ему в тон: «Да, под этим полем перед войной зэки работали. Не знаю, долго или нет — мальчишкой был, не помню. Никто их не взрывал, зэков ваших, иначе б знали все. А лагерь в лесочке выше по оврагу был, только маленький: кухня да охрана, да управление по добыче камня этого. Зэков издалека возили, из-под Серпухова. На месте лагеря в лесу до сих пор поляна, столбы видно бетонные от колючей проволоки. Там у огородников участки теперь, и копать вам никто не даст.»
Такие удалось найти свидетельства. Не подтверждённые иными местными... А потому кто верил им, а кто — нет. И копать наугад глинистый склон оврага добровольцев не было. Манили другие пещеры — Старицкий район, исследованию которого спелестологи РОССа отдали около пятнадцати лет, радовал нас одним открытием за другим; я сам занимался более спелеонавтическими экспериментами под землёй, чем поиском новых пещер... Да и как-то незаметно распался былой круг общения,— кто ушёл в работу, кто уехал, кто умер,— а с некоторыми, что продолжали хаживать под землю, просто не хотелось иметь серьёзного дела: разговоров о былых подвигах за бутылкой там было больше, чем желания работать.
Но пришло новое поколение — и почерпнуло от нас рассказ “о рельсе в овраге” так же, как мы в своё время от предшественников — легенду о Никитском Подземном Озере. И не поленилось прошурфить склон оврага. И обнаружило, что пещера точно была — ибо отвалов бутового камня там было больше, чем пред какой-либо из известных нам пещер. К тому же прошлой осенью, перед тем, как лёг снег, в склоне оврага внезапно вскрылась явно провальная воронка — первая на месте предполагаемой пещеры — а значит, случился разрыв до этого монолитного свода пещеры, куда и ушла земля. Признаться, дождаться весны было довольно трудно. Пробные раскопки наметили на майские праздники, но перед ними выяснилось, что многих спелестологов из РОССа Старицкий район притягивает сильнее; у иных нашлись какие-то дела в городе или на дачах...
Тем не менее 30 апреля мы выехали на вскрышные работы — за неделю до того заложив в воронке пробный шурф. “Молодое поколение” было представленно Пашей и Мишей, применяющими в качестве источника света мощные светодиоды ( новое поколение — новые технологии ), а также Романом, сыном известного никитского спелестолога, и абсолютным новичком Робертом — это был его первый выезд с нашей командой. Из “старых никитян”, кроме меня, были Прохор, Глаша и Кис Кисыч ( это, естественно, установившиеся спелеопсевдонимы ). Кроме того довольно большая компания наших друзей расположилась на традиционной стоянке над Никитской Системой для проводов уезжающего в Атланту Рашпиля — одного из “отцов-основателей” знаменитого никитского спелеоэтноса и автора доброй доли известных всем никитских стихов и песен, решившего в эти дни проститься с любимой Системой. В раскопках они по причине плохой погоды ( или ещё по какой причине ) участия не принимали. Хотя и снимали наши труды на видео.
К истории вопроса, часть третья.
30 апреля за два часа до выезда мне позвонил мой давний приятель — узнав, что мы собрались вскрывать эту пещеру — и сообщил весьма интересную информацию. В Никиты он попал на год раньше меня, в 1974 году,— тогда же познакомился с группой весьма опытных спелестологов из МАДИ. Оказывается, эта группа водила моего друга с собой через все Никиты и в том месте, где мы позже наткнулись на непреодолимый закарстованный завал, был проход в следующую, совсем иную по морфологии Систему. Отличающуюся от остальных Никит и размерами, и внешним видом штреков, и сохранившимся крепежом — вкупе с обильной закарстованностью и обводнённостью... Причём выясняется, что до конца той исполинской каменоломни никто не доходил — даже те, что показали моему другу этот проход. К слову, и я вспоминаю, как в первый год моего никитского хождения некие группы уходили в Никитах куда-то влево на восемь — десять часов, именуя цель своих проходок “Мокрыми Галереями”,— но единственный проход, ведущий туда, был то-ли взорван, то-ль осыпался сам. То есть всё так замечательно сходится... Удивительно одно: как можно было, зная столь ценную информацию столько лет, ни разу не попытаться ей воспользоваться?
Видимо, в нашем мире есть нечто, что направляет человеческие дела и поступки.
И вот 30. 04. 99 мы на месте. Почти полночь, темно, хлещет дождь. На месте будущего лагеря горит яркий костёр — “светодиоды” встречают нашу команду. Костёр разожжён в неудобном месте на склоне оврага,— зато видно его было издалека, что, конечно, прибавило сил на последних ста метрах пути. Под почти сорокакилограмовыми шмотниками, гружёными спелеожелезом, специально приспособленным для вскрышных работ.
Первым делом натягиваем над шурфом реп, закрываем яму от осадков полиэтиленовым тентом. Ставим лагерь; ужинаем, заодно отмечая “противонепогодными граммами” наступившую Вальпургиеву ночь. И с утра приступаем к работе — пока готовится завтрак, над раскопом под тентом устанавливается бревно с блоком, подъёмные верёвки, штурмовая тросовая шестиметровая лестница. Если её не хватит, есть ещё полутораметровый отрезок,— но я наивно полагаю, что свод пещеры не глубже, чем в шести метрах под нами. ( Приятнее, конечно, было бы ошибиться в иную сторону но... )
Начинаем работать. Расширяю шурф и выравниваю его стены, доводя диаметр до полутора метров. Ребята вынимают баки и вёдра с землёй — пока так быстро, что я едва успеваю их наполнять. Плавно-медленно погружаюсь вглубь. Под тентом над моей головой плэер с четыремя колоночками наигрывает Маккартни — “Band on the Run”, сменяемый через 45 минут “Ram”ом — что придаёт работе оттенок не просто удовольствия, но даже некоторого ностальгического кайфа. Углубляюсь до трёх метров; меня сменяет Кис Кисыч, Прохора и Роберта на вытягивании тяжёлых вёдер — Светодиоды и Глаша, а Маккартни —Марек-и-Вячек: в соответствии с музыкальными пристрастиями “второй смены”. С неба то льёт, то просто пасмурно и противно. Ветер творит с дымом костра, что хочет, но настроение всё равно замечательное. Раздражает только, что костёр на склоне, а не в удобной естественной низинке по соседству — но костровой тент уже натянут ( как и сложен бревенчатый “пентагон” ), и по крайней мере сейчас заниматься переустройством лагеря не хочется.
Пока Прохор занимается обедом, я с Робертом, вооружась рамками, выхожу на поле над Системой. Выясняю направление ходов, заодно обучая этой методике Роберта. Хожу с завязанными глазами под его “управлением” этаким луноходом — зигзагами вправо-влево,— незаметно проходим две трети расстояния до Никит. И выясняется, что как минимум один штрек шириной около четырёх метров идёт в сторону Никит, не собираясь кончаться. Параллельно ему — ещё несколько. И они пересекаются поперечными через каждые пять — десять метров. К обедужину возвращаемся в лагерь; сравниваем результаты моего лозоходства с теми, что независимо друг от друга были получены неделю назад двумя нашими товарищами. Совпадение стопроцентное, и выявленная с помощью рамок сетка ходов настолько не походит на обычные грунтовые водотоки, что всем в лагере ясно: под полем действительно находится искусственная Система, размеры которой не просто трудно — невозможно вообразить.
Выпиваем за грядущий Успех очередные “противонепогодные 250 грамм на рыло”, ужинаем.
Стемнело; освещаем раскоп моим коногоном, от которого питается звучащий почти непрерывно плэер, и работаем ещё около часа. На отметке 4,5 метра останавливаемся. Ребята уходят на проводы Рашпиля,— мне выпадает жребий остаться в лагере. Хотя, конечно, не пойти туда мне не просто невежливо... Однако, жребий есть жребий. “А значит, так надо”.
После ухода ребят ставлю на плэер кассету с записями Чимганского Фестиваля, разогнанного коммунистами ровно в этот день семнадцать лет назад — Фестиваля, что почитался нами тогда как самый лучший в стране,— под звучащие с кассеты голоса уехавших “на Запад и на Юг” друзей погружаюсь в Прошлое. Неожиданно появляется сам “виновник торжества”, разминувшийся в темноте с ушедшей к нему командой. Посидеть у костра вдвоём — вне суетной толпы вновь внимая той музыке, что крепче цемента скрепила наши сердца на любимом на всю жизнь Фестивале — пусть и в последний раз так: рядом у одного костра — жребий не самый плохой. Вместе слушаем стародавние песни, вполголоса вспоминая “время оно”. В памяти всплывает забытое было название одного участка Никит, что лежал левее наших самых левых изученных ходов и назывался “Метрополитен”. Якобы оттого, что два просторных штрека — один, ограничивший разработку пласта в никитской системе ЖБК, другой — подошедший параллельно к нему со стороны некой иной Системы и, соответственно, замыкавший её, соединялись через естественную сбойку — тектоническую трещину, к тому же обильно раскарстованную... Похоже, в своё время именно эту сбойку — то-ли рухнувшую “сама по себе”, то-ли взорванную кем-то — мы и пытались копать в надежде “пробиться влево”,— да “нашла пластилиновая коса на раскарстованный камень”. Вспоминаем известные нам рассказы тех, кто якобы бывал в этой левой заникитской Системе, и становится ясно, что до конца, или хоть какого-то зримого края разработок никто из них не доходил. Иначе б...
Иначе б рассказов о ней было несколько больше, чем нам известно. Как-то удивительно быстро закрылся единственный проход, ведущий в ту Систему,— а вслед за ним и ещё один, что вёл из освоенной нами части Никит в ЖБК: также весьма обширную каменоломню, лежащую меж Никитами и этой Системой. И симптоматично, что вслед за повторным вскрытием прохода из Никит в ЖБК власти начали сильно осложнять наше хождение в Никиты. Тут есть, над чем подумать.
Юлик уходит к ожидающим его ребятам; я ложусь спать.
* * *
На другой день — второго мая — возобновляем работы в шурфе. Вниз продвигаемся крайне медленно: вёдра и баки с землёй теперь приходится поднимать с большей глубины,— сказывается и усталость от непогоды и вчерашних трудовых подвигов,— сильно сожалеем, что силы наши так ограничены: по сути, лишь три человека могут трудиться со зримой отдачей, остальные гораздо полезнее в неизбежных работах по лагерю. Однако — под продолжающееся музыкальное сопровождение из плэерных колоночек ( программа на день: “Эксэпшен”, Шаов, “Собака Павлова”, “ДжетроТалл”, Высоцкий ) — погружаемся всё глубже и глубже. На стене шурфа, как в учебном разрезе, видны геологические слои; отчётливо видно, что в ближней к полю — то есть к вожделенной Системе стене они зримо втянуты вниз; искривление около метра. Примерно такая же глубина была у провальной воронки на поверхности, и значит столько глины под нашими ногами ушло в Систему.
На отметке “— 5 метров” из этой искривлённой прогибом стены начинает сочиться мокрый песок — не полноценный плывун, но всё же весьма неприятное “явление породы”. Понимаю, что именно он, просачиваясь сквозь пласты, и прорвался в ближний к нам штрек — утянув за собой землю с поверхности, а значит, по его “руслу” и нужно пробиваться... Только предварительно закрепив стену шурфа от возможной усадки. Прошу наверху как можно быстрее подготовить брёвна и колья для крепежа стены шурфа,— пока же забиваю отверстие плывунца плотной бело-серой глиной. В качестве временной меры. Подошедшие друзья Юлика снимают эту часть наших работ на видеокамеру; Миша-Светодиод ведёт фотосъёмку.
Прерываемся на ужин. Команда Юлика, пасуя пред продолжающимся разгулом стихий, уходит в город — вместе с ними нас покидают Глаша и Паша-Светодиод. Прохор, раздосадованный столь зримым уменьшением наших сил вместо ожидаемой помощи, спускается в шурф с двухметровой арматуриной и начинает методично и злобно забивать её в грунт под ногами. Нигде не встречая ожидаемого сопротивления каменных плит — из чего следует, что “копать нам ещё и копать...” Но без капитальных работ по креплению шурфа копать дальше просто-напросто опасно. И сил у нас практически нет. Оставшиеся два дня выезда явно уйдут на добротный, но необходимый крепёж — после чего приедут те, кто до сих пор отсиживался в сторонке и ждал “появления известняка”, то есть непосредственных признаков каменоломни... и получится, как уже было десятки раз: самую тяжёлую и нудную работу ( с неизвестным к тому же результатом ) делают два-три человека,— на “торжественное вскрытие” слетается толпа и празднует победу.
Ужинаем в мрачном настроении, исполненные соответствующих предчувствий. Твёрдо зная, что Система в этом месте есть, и что крепить шурф и проходить оставшиеся до каменоломни два или три метра придётся нам самим,— как и разделить потом славу первопрохождения с толпой “героев”...
Не выдерживая мрачных сентенций Прохора, буквально сорвавшего себе руки на вытягивании бесконечных вёдер с землёй, слетаю по лестнице на дно шурфа ( достигнутая отметка “— 6 метров” ) и загоняю арматурину не прямо под собой, а под наклоном: правее и левее. Натыкаюсь на камень. Пробую под таким же углом вбить прут перед собой, по руслу плывунца — и такое ощущение, что он проваливается в пустоту. Вылезаю из раскопа; принимаем очередные противонепогодные граммы и выкуриваем по сигарете. Решаем, что несмотря на усталость можем позволить себе ещё немного пройти вперёд: не глубже, чем на метр. Ибо плывунец, не заткнутый нормально устроенным крепежом — штука более, чем подлая. Затем врубаю кассету “SLADE” ( 1974/76 г.г. ) и фару налобника — уже стемнело, и от аккумуляторов требуется не только Звук, поддерживающий силы, но и Свет, без которого немыслимо всё остальное — и под рёв лужённой глотки Холдера в свете горящей на краю ямы фары углубляюсь вперёд и вниз. По “руслу” песчанно-глинистой суспензии, приличное слово для точного обозначения которой мне неизвестно. Только каждое третье ведро поднимается наверх — два других вываливаю тут же, на просторной площадке шурфа. Одновременно сузив копаемый наклонно ход до полуметра — что, конечно, резко увеличивает скорость проходки. Как и уменьшает обвалоопасность. Сорок пять минут первой стороны иссякают,— требую перевернуть кассету и включить вторую сторону, не сообщая при этом, что погрузился уже ниже заявленного метра. Мерзопакостное сочетание воды, песка и глины в пробиваемом наклонно ходе начинает поддаваться вперёд,— ложусь на спину и с силой тромбую эту дрянь сапогами. Ноги проваливаются в пустоту; не удержавшись на скользком склоне, лечу следом — и по пояс погружаюсь в...
Совсем не в сухую, как хотелось бы, штольню. И даже не в прозрачно-голубоватую дымчатую пещерную воду. А в то, чему, как уже сказал, доброго слова в своём лексиконе не имею. И нет в таком вхождении в вожделенную Систему ни пафоса, ни кайфа. То, что я ору наверх, не процитирует никакая пресса — но представить себе может каждый.
Отматерившись, требую свой коногон вместе с плэером, заряженным кассетой “ZOOLOOK’a” Жана-Мишеля: известно, что на данное музыкальное произведение Подземля реагирует столь неадекватно, что...
От “проверки Системы на экстрасенсорную вшивость” народ уклоняется ( сопровождая сей отказ комментариями относительно моих умственных способностей ),— но свет я получаю, а потому вновь устремляюсь вперёд. Впереди — навал из камней; грязь доходит до половины его, по верху видна щель. И неровный свод далее. Перекатываю в мутной жиже несколько валунов к стене, чтоб остальным избежать моего купания в “обговнёнке” и лезу в щель. Мокрые острые камни под животом, мокрый корявый свод сверху. Но на сырость мне уже плевать. Через три-четыре метра кувыркания меж отслоившихся от свода булыганов открывается штрек, и это такой штрек... «Мама мия» — доносится из-за моего плеча. И несколько более энергичных выражений. Раздеваюсь, выжимаю одежду,— мысль о том, чтоб вылезти наверх, просто не приходит в голову. ( Ага: я вылезу, а они ломанутся вперёд... И где их потом искать?.. ) Одеваюсь, холод отступает пред эмоциями. Нарекаем Систему “ЁЛОЧНЫЙ БАЗАР” — ибо находится она на полпути меж Никитским и районом Домодедово с названием Ёлочки,— базар же об этой Системе тянулся двадцать лет без видимого результата. Подумав, присоединяем к названию “( И )”. Ибо, возможно, что это и Никиты, и ЖБК, и так далее... И МНОГОЕ ЕЩЁ, ЧТО.
Перекрёсток. Ещё один. Меж перекрёстков в стенах штреков — комнатоподобные ниши. То-ли так добывали камень, то-ли заготовки под действитедльгно комнаты... НИГДЕ В КАМЕНОЛОМНЯХ МЫ НЕ ВИДЕЛИ НИЧЕГО ПОДОБНОГО.
Бута нет — всё вывезено на поверхность дочиста, но на перекрёстках много “отслоёнки” высотой в метр. Перешагивается-переходится, как по лестнице, по ступеням упавших камней. Идём вперёд по компасу — строго на юг, в сторону Никит. Свод над головой на высоте от двух до трёх метров. На перекрёстках ставим пирамидки; перекрёстки следуют через каждые пять-шесть метров
