Владимир Клавдиевич тяжело опустился на лавовую глыбу. За те 100 минут, которые он и его спутники провели в кратере Авачинского вулкана, они так надышались сернистыми и другими ядовитыми газами, что у них кружилась голова. В горле першило. Всех их одолевал удушливый кашель. Слезились глаза.
— Вот силища-то, — первым нарушил молчание Савченко, обращаясь к Арсеньеву. — Бурлит, как гигантский котел.
— Да, — неторопливо отозвался Владимир Клавдиевич. — Сила неимоверная. Жаль только, что пользы от нее людям никакой нет. Но я уверен, что дойдет и до этого. Люди будущего поставят себе на службу эту неиссякаемую энергию подземных сил.
— Может быть, это когда-то и будет, — включился в разговор Марков. — Только сейчас от этой силы никакой пользы. Бед же она приносит достаточно.
— Стоило все же карабкаться сюда, на. Авачу, — продолжал свою мысль Арсёньев. — Картина, конечно, грандиозная. Помните, как она нам представилась? — обратился он к товарищам. — Огромная воронка, заваленная лавовыми глыбами самых вычурных очертаний. Дно воронки закрыто «пробкой». Со дна воронки с грохотом, от которого содрогается воздух, выделяются огромные столбы удушливых газов и паров. Они же выбиваются из многих трещин и фумарол. Иногда сквозь просветы далеко внизу было видно какое-то отверстие неправильной формы, покрытое налетами всех цветов спектра — от оранжевого, красного и кончая изумрудным. Порой появлялись сине-фиолетовые огоньки пламени. Нагромождения лавовых глыб, столбы желто-зеленых газов и языки пламени представлялись развалинами большого пожарища, внешне уже утихающего, но в глубине еще бушующего. Зрелище, конечно, незабываемое.
Разговор стих. Путешественники, видимо, еще не отдышались. Да и. воздух здесь, у верхнего края кратера, был еще не такой животворный. В нем явно чувствовалась солидная примесь сернистых газов, поднимающихся из кратера и фумарол.
Владимир Клавдиевич надолго задумался.1 Затем он окинул взглядом окружающее. Почти рядом высились сопки Сарай, Монастырь, Горка Фауста, Игорева, Сомма. Они, словно хороводом, окружают действующий конус Авачинского вулкана. Кольцо это, разорванное в трех местах, представляется как бы почетным караулом неутихающего главного конуса вулкана.
Грозная деятельность Авачи отмечалась издавна. Извержения вулкана зафиксированы с1737 г. В его вспышках нет никакой закономерности. Вулкан взрывается то через 50 с лишним лет (1773—1827), то грохочет почти ежегодно (1827, 1828, 1829).
Наиболее мощное извержение было в1827 г. 27 июля жители Петропавловска увидели, как с севера на город надвигаются темные тучи пепла и песка такой плотности, что затмили солнце. Два дня был слышен громоподобный гул. В воздухе стал чувствоваться запах серы. К счастью, катастрофа произошла лишь с самим вулканом: его конус провалился.
Известный знаток Камчатки Степан Крашенинников — очевидец этого извержения — свидетельствует, что Авачинский вулкан, до того превышавший по высоте Коряцкую сопку, провалился. После извержения он стал ниже Коряцкой сопки почти на800 м.
О мощи того извержения можно было судить и по другому явлению — хлынувшие массы лавы растопили вековые фирновые поля. Внезапно образовавшаяся от их таяния вода, нагретая до состояния кипятка, страшным разрушительным потоком ринулась на запад-северо-запад, увлекая за собой массы пепла, пемзы и песка. Пройдя за короткое время более тридцати километров, эта грязевая река достигла океана.
— Взгляните, друзья! — Владимир Клавдиевич показал рукой. — Вот след этого потока. Он-то и называется теперь Сухой рекой. Какая мощь понадобилась для того, чтобы прорыть это гигантское русло? Именно здесь нашла выход энергия извержения. Представьте себе, как неслась эта кашеподобная масса, перехлестывая высокие увалы, оставляя по пути каменные завалы до десяти и более метров высотой. Окружающая местность на сотни километров вокруг была засыпана толстым слоем пепла. Так образовались сухие тундры. Только с начала XX века они начали зарастать кедровым стлаником и можжевельником.
— Не весело же было здесь в то время, — задумчиво произнес Савченко. — Натерпелись, видимо, тогда камчадалы.
Арсеньев не ответил. Его взгляд был устремлен то на близкие, то на далекие склоны вулкана. Задержавшись на какое-то мгновение на Петропавловске, он вспомнил пройденный им путь сюда, к вершине вулкана.
От города до селения Завойко шла торная дорога. Естественно, что она не представила трудностей для путешественников. Да и силы были свежие. Затем им пришлось свернуть вправо, на плохую проселочную дорогу, которая вскоре перешла в тропу. Как говорили Арсеньеву, эта тропа проложена охотниками за Горными баранами. Она проходила по возвышенному плато, поросшему редколесьем из Эрмановой березы, годной только на дрова. Километрах в трех от поворота тропа почти совсем пропала. Отсюда путь идет в северо-восточном направлении, пересекая ряд увалов и заболоченных распадков между ними. Затем редколесье кончилось. Перед путниками - еле заметная тропа все тех же охотников, проходящая по обширной тундре, густо поросшей кедровым стлаником.
На этом участке легко потерять тропу, сбившись на одну из медвежьих тропинок, пересекающих основную тропу во всех направлениях.
Впереди вновь редколесье. Оно окаймляет ложе «Сухой реки». Это Название вполне оправданно. Воды в ней нет. В самом ложе реки и по его берегам следы огромных разрушений — хаос лавовых глыб всех размеров, гальки и песка...
Владимир Клавдиевич вспоминал, как они тщательно просматривали окружающее. Каждый из участников хотел увидеть горных баранов, которых здесь, по рассказам местных жителей, очень много. К большому сожалению путешественников, это им не удалось. За два дня пути, как потом писал Арсеньев, им не встретилось ни одно животное, ни одна птица и даже ни одно насекомое. Вокруг настоящая пустыня.
На высоте 900 м древесная растительность сразу исчезла. Переход ко мхам был настолько резок, что создавалось впечатление, будто кто-то провел линию, «перешагнуть» которую ни в ту, ни в другую сторону не дано ни мхам, ни цветковой растительности. Глубокая тишина, царящая здесь, нарушалась изредка глухими звуками почвы, похожими на «подземные вздохи», да изредка журчанием ручья, который то появлялся на поверхности, то вновь исчезал в песках и камнях.
Вспомнил Арсеньев, как они начали подъем по склонам Авачи с последнего бивака в верховьях «Сухой реки». Шли они без всяких грузов. На этом пути встретилось немало трудностей и неожиданностей. То крутая осыпь, одно прикосновение к которой вызывало настоящий каменный обвал, то глубокие трещины в фирне, подчас запорошенные снегом. Провалиться в таких местах можно совершенно неожиданно и на большую глубину.
Чем ближе к седловине между Авачей и Соммой, тем рыхлее становился фирн. Причиной тому, как считал Арсеньев, была нагретая поверхность конуса вулкана. Не доходя до седловины, восходители повернули налево, прямо к вершине конуса.
Размышления руководителя похода были прерваны.
— Владимир Клавдиевич! Посмотрите! Погода явно ухудшается. — В голосе Новограбленова звучали тревожные нотки.
Арсеньев осмотрелся. Со стороны Козельской сопки неслись большие клубы тумана. Они крутились наподобие вихря, быстро заполняя окружающее пространство.
Владимир Клавдиевич по своему опыту знал, насколько неприятен туман даже в условиях обычного путешествия. Здесь же, на вершине Авачинского вулкана, он представлял весьма серьезную угрозу. Старожилы этих мест предупреждали Арсеньева, что вслед за туманом обычно начинается дождь или снегопад. Поднимается ветер. По верхним склонам вулканов завьюжит пурга. Трудно будет тогда человеку вырваться из объятий разгулявшейся стихии.
— Нужно спешить, — встревоженным голосом произнес Владимир Клавдиевич, поднимая свою массивную палку, — если мы не хотим замерзнуть или упасть где-то со склона, заблудившись в этом промозглом тумане. Пошли! Пошли!
Действительно, вскоре налетел шквал. Резкие порывы ветра пытались сорвать идущих по крутому склону восходителей. Температура стала быстро падать. Сильный ветер поднимал со склона песок и ожесточенно бил по рукам и лицам. Вокруг уже ничего не было видно. Еще мгновение тому назад над белой пеленой тумана поднималась самая верхняя часть Ключевской сопки. Теперь же ни его, ни нижних склонов Авачи, ни Петропавловска и недалекого океана не было видно.
— Быстрее, друзья. И предельно аккуратно. Учтите, что свалиться можно на каждом шагу. А это к хорошему не приведет.
Владимир Клавдиевич говорил это уже не в первый раз. Сам он, несмотря на свои пятьдесят два года, шел быстро и уверенно. Следил за тем, чтобы никто не отставал, чтобы каждый чувствовал близость товарища. Однако во взглядах его спутников чувствовалась явная тревога. Были случаи, когда кто-то падал, но с помощью товарищей тут же поднимался, и движение продолжалось.
Часам к четырем дня пятерка уставших людей подошла к биваку у «Сухой реки». Мокрые, продрогшие, в совершенно разбитой обуви, они залезли в палатку. Заботливые друзья, остававшиеся на биваке, кипятили чай, стремясь поддержать силы вернувшихся товарищей и дать им возможность согреться. Но те настолько устали, что, не дождавшись этого приятного момента, быстро переоделись и заснули крепким сном.
На следующий день около шести часов вечера группа Арсеньева подходила к Петропавловску. Восходители на Авачу чувствовали себя превосходно. Изредка перебрасывались шутками. Напоминали друг другу отдельные моменты восхождения. Новограбленов, как истый ботаник, набрал целый ворох трав, цветов, ветвей кустарников и, не доверяя никому своего богатства, нес на себе этот объемистый сверток. Колмаков2, потомок открывателей «Русской Америки», улучив удобный момент, все же всунул в его букет какие-то под руку попавшие травы и ветки. Савченко и Марков, увидевшие с высоты вулкана свою обширную «губернию», степенно переговаривались. Прислушавшийся к их разговору неожиданно услышал бы, что предметом разговора был не поход на Авачу, а их очередные дела как представителей Советской власти на далеком восточном полуострове.
Арсеньев шел уверенным шагом бывалого путешественника. На коротких привалах он доставал свою походную тетрадь и быстро вносил в нее записи. Спутники понимали, что Владимиру Клавдиевичу, как краеведу и исследователю, не терпелось набросать впечатления об этом интересном походе. Записывая наиболее памятные моменты, Арсеньев часто и надолго задумывался. Мысли были о жизни.
Вступил уже в шестое десятилетие. За двадцать лет исходил все Приморье. Великая страсть к новому бросала его в самые глухие уголки этого огромного и совершенно еще не изученного края. Как богата там природа! Какие великолепные перспективы хозяйственного развития! Сейчас его освоение только начинается, а пройдет несколько десятилетий, и край расцветет. Он уверен в этом. Будут проложены хорошие дороги. Возникнут новые города, порты. Скольким людям все это позволит наладить полнокровную жизнь! Даже пустынные Беринговы острова, заброшенные в суровых водах Тихого океана, куда его, Арсеньева, тоже забрасывала судьба, будут служить родному народу.
А Камчатка с ее неисчерпаемыми рыбными богатствами? Это же край нетронутых возможностей. Интересна и Чукотка. Давно манила она Владимира Клавдиевича. «Да, пожалуй, уже поздно, — вздыхал он. — Годы не те».
Арсеньев набрасывал строчку за строчкой. Не все его мысли, конечно, ложились на бумагу. Не все они отражены и в его книгах. Не успел этот замечательный человек рассказать о всем том, что накопилось в его памяти за долгие годы путешествий.
Такие люди, как В. К. Арсеньев и ему подобные, своими исследованиями внесли большой вклад в дело изучения нашей страны. Их по заслугам называют исследователями-краеведами.
А разве мало могут сделать и делают туристы и альпинисты? Пусть каждый из них внесет маленькую частичку в общее дело исследования родной страны. Но эти частички, слившись воедино, составят огромный и очень ценный материал.
1 Спутниками В. Арсеньева в этом восхождении были: М. И. Савченко — председатель Камчатского губревкома, А. И. Марков — военный комиссар того же ревкома, П. Т. Новограбленов — ботаник и страстный исследователь Камчатки, Л. Е. Колмаков — потомок аляскинских землепроходцев.
2 Во времена расцвета «Русской Америки» под энергичным руководством А. А. Баранова Федор Колмаков (предок Л. Колмакова) плавал на байдаре в глубь Аляски. Он отыскивал устье бобровой реки Квыгым, приток Кускоквима. Петр Колмаков, сын Федора, прошел по водоразделу Юкона и Кускоквима и достиг реки Тлегон. Его спутником был креол Матросов, завораживавший индейцев виртуозной игрой на балалайке, с которой никогда не расставался. Им принадлежит честь открытия реки Иннока, прорезающей междуречье Кускоквима — Юкон.
